544 килокалории. Сборник рассказов - Данияр Каримов
Остап кивнул, медленно перерезал веревку на ногах и, подняв руки, ступил на ступени. Михайлов попятился, толкнул спиной дверь и… его вдруг резко бросило вперед. Он выронил пистолет и покатился по лестнице, оставляя на ступенях кровавый след. В груди Михайлова зияла дыра – пуля прошила тело подростка навылет.
Остап присел рядом с ним. Михайлов схватил его за штанину.
– Это корпорация, – захрипел он. – Ассин, паскуда, наверняка передал им координаты этого дома, и, как только его сигнал пропал, они выслали сюда спецназ. Как не вовремя! Я почти успел… Прячься…
Михайлов умер с улыбкой, что-то сжимая в левой руке. Остап разжал его пальцы. В ладони подростка лежал чип, покрытый странной, непривычно мягкой на ощупь оболочкой. Остап положил его к себе в карман, подобрал пистолет и закричал: – В подвале офицер полиции! За домом ведется наблюдение! Подозреваемый убит. Прекратить стрельбу!
Ответом служило молчание, но Остап рискнул выбраться из подвала лишь когда услышал сирены полицейских машин.
***
– Отвратительный отчет, Остап, – глава управления недовольно постукивал карандашом по столу. – Роботы, калькирование личности, корпорация, военные. Для полноты картины не хватает инопланетян. Ассин твой… Вот результаты вскрытия: он – человек.
– Не может быть, шеф! – Остап вскочил. – Я видел его металлическую начинку! Здесь что-то не так! Нам нужно в морг!
– Сядь, – скривил губы глава управления. – Его тела в морге уже нет. Он при жизни завещал тело корпорации, и труп сразу же после вскрытия забрали ее «головастики».
– Из какого города перевелся к нам Ассин? – спросил Остап, с подозрением разглядывая начальника. Тот опустил глаза.
– Вот что я думаю, Остап… Тебе нужен отпуск. Отдохни с недельки две, выспись по-человечески.
– Я понял, шеф, – Остап поднялся. – Я понял…
Он аккуратно прикрыл за собой дверь кабинета, сунул руки в карманы и, нащупав нейрочип, неспешно проследовал к выходу из здания. Вечная жизнь? Посмотрим…
Полустанок «ВР»
Пинок чуть ниже спины заставил Гогу спешно покинуть тамбур и приземлиться на холодный бетон пустого степного перрона. Следом из вагона, тающего в густом сумрачном тумане, вылетел тощий рюкзак.
– Чтоб тебе эта ложка боком встала! – прокричал удалявшийся голос. – Автостопом катайся!
Ругань и стук колес растворились во влажной мгле, а потом ушла и она, поддавшись порывам неожиданно злого и холодного ветра. Уши заложило ватой, саднили ладони и болел ушибленный лоб. Сейчас бы очень пригодилась холодная ложка – приложить, чтобы не выскочила шишка. Но ложки не было, и Гога сел, подтянул к себе рюкзак с нехитрым скарбом и огляделся. Справа потрескивал глупой мошкарой единственный на весь перрон фонарь. Он освещал крохотную будку то ли стрелочника, то ли обходчика. У деревянной стены постройки сонно жевал рыжую траву меланхоличный верблюд. К появлению незнакомца он отнесся равнодушно.
По другую руку тускло светились пыльные окна убогой одноэтажной кирпичной конструкции, которую венчал циферблат с одинокой кривой стрелкой, безвольно повисшей на шести часах. Чуть выше желтела затертая песчаным ветром и временем табличка. Когда-то, наверное, на ней значилось название полустанка, но теперь можно было угадать только пару букв «В» и «Р» – то ли в кириллице, то ли в латинице. Гога решил отложить разгадку ребуса до утра, когда станет светлее.
Массивная металлическая труба, служившая ручкой двери, была неожиданно теплой и наэлектризованной. Оглядевшись зачем-то по сторонам, Гога потянул дверь на себя, ожидая услышать скрип, но та пошла легко и беззвучно. В лицо влажно и очень знакомо пахнуло нагретой резиной, маслом и металлом. Гоге вдруг почудилось, что он у входа в метро, и сейчас навстречу хлынет, растекаясь по сторонам, спешащая и обезличенная человеческая масса. Но никто не выходил, и герой заглянул внутрь.
Почти половину пространства крохотной станции занимала пара стоящих друг против друга длинных лавок. На одной пьяно храпел бородатый мужик в валенках. На полу с побитой плиткой раскинула уши зимняя шапка из овчины. В углу ярко светился автомат с разноцветной снедью и напитками, в противоположном – видавшее виды деревянное бюро, за которым никого не было.
Дверь за спиной неслышно закрылась. Гога бросил в автомат монетку, подхватил банку с газировкой и сел напротив спящего мужика. Храпун балансировал на самом краю дрожащей лавки и выглядел так, словно сбежал с карнавала фриков: грубая и расхристанная рубаха, латаные штаны на подвязке, стоптанные валенки. Лошадка с дровенками, наверное, оставлена где-то на запасных заснеженных путях.
– Эй, селянин! – весело гаркнул Гога. «Селянин» от неожиданности вздрогнул, потерял равновесие и, очутившись на полу, удивленно повел невидящими спьяну глазами, пытаясь сфокусироваться на источнике звука.
– Где тулуп потерял, бедняга?
– Там, – мужик пьяно махнул рукой в сторону бюро, закрыл глаза и перевернулся на бок. – Туда, барин.
– Барин, эка, – Гога хмыкнул и, подбоченившись, глянул, куда показывал крестьянин. К удивлению, там, за брошенным бюро, обнаружилась арка, которую он не мог не заметить, когда входил. Из нее пробивался теплый, уютный свет, греющий зал ожидания.
За аркой открывалось то, чего здесь быть не могло из-за скромных размеров полустанка. Однако Гога собственными глазами видел залитую мягким рассеянным светом галерею, заканчивающуюся рифлеными ступенями, ведущими куда-то вверх! Что за чертовщина? Он оглянулся на селянина, но тот уже спал, подложив под голову стянутый с ноги валенок. Оставив с этой сценой возникшие было сомнения, Гога ступил в арку, бодро прошагал по галерее, удивляясь свежести воздуха и чистоте, и на миг остановился перед подъемом.
Любая человеческая лестница имеет свойство заканчиваться, даже если забраться на последнюю ступень очень тяжело. Впрочем, в данном случае задачи утомить поднимающегося не ставилось: неведомый зодчий сделал лестницу движущейся, и скоро Гогу вынесло к выходу в огромный и галдящий на сотнях языках зал.
Определенно, того, что видел перед собой Гога, не могло существовать в реальности. Сооружение, способное вместить в себя это помещение, должно было быть колоссальным, да что там – циклопическим. Как далеко вверх устремлялись высокие стены, не представлялось: они таяли в океане того же мягкого и рассеянного света, скрадывающего тени и контуры твердых фигур. Может и не было здесь никакого свода, кроме небесного, но откуда же лился свет, если над перроном висела ночь?
– Посторонись, смерд! Чего рот раззявил!
Мимо, едва не сбив обратно на эскалатор, прогарцевала кавалькада богато одетых господ, вооруженных длинными тяжелыми клинками. Подковы высекали искры из камня мостовой. Чуть поодаль горячо обсуждала что-то важное группа мужчин в пыльных мундирах. Обиженно цокала каблучками дама в кринолине. За покачиванием ее бедер с восторгом наблюдал кудрявый юноша
