Марк Романов - Астарта 2. Суд Проклятых
Здешний Душегуб отличался от тензора развития Лондресса – по всем законам, он должен был применять либо насилие механистичное, при помощи инструментов врача, инженера, или, на худой конец, плотника, сварщика… Либо обращать на своих жертв силы Природы, если Город, пробудившись, избрал в качестве опорного тезиса догмы Церкви Кристоса-Духа Жизни… Интуиция Судьи вопила: «Здесь что-то не так!», и Ричард был склонен к ней прислушаться. Отнимать душу, питая себя и, возможно, Город – это отдавало страшным отклонением вероятности, которое могло привести к очень и очень неприятным последствиям. Нет, не к гибели мира. Для того одного Города и одного Джека явно недостаточно, будь они даже в тысячу раз сильнее и активнее. Ноосфера, если она исправна, способна нивелировать и не такие возмущения… «Если она в порядке, ноосфера мира, – подумал Морган, вглядываясь в рыжий отблеск огней газовых фонарей, и смахивая с ресниц оседающую влагу холодного тумана. – А если нет? Если причина кроется в этом? Мир слишком слаб, и та болезнь, что раньше проходила без следа за несколько лет, сейчас его убивает? Даже чума, как и почти во всех мирах, разразившаяся в Лондрессе в семнадцатом веке, не причинила такого ущерба, как, например, на Земле. Несколько сотен умерших, пять тысяч больных, и Поход Очищения Инквизиции, силой Духа Жизни уничтоживших чуму и крыс… Да так, что потом в этой местности даже оспой не болели, не говоря уж про холеру».
4.2. В таверне у Джонни
Когда идёшь по переходам и помещениям своего старого, много повидавшего и пережившего корабля, то почти всегда ощущаешь дыхание истории, чей странный сладко-солёный ветер будит и оживляет воспоминания… А потрескивания и тихие, едва слышные щелчки бортовой автоматики, сопровождающие каждый миг бытия огромного металлокерамического тела рейдера, только добавляют таинственности.
Капитан остановился перед третьим грузовым шлюзом, прикоснувшись ладонью к холодному металлу переборки, и долго стоял, прикрыв веки – словно хотел услышать что-то, доносящееся из глубин времени и пространства, да, может, никогда и не звучавшее. Где-то повизгивали сервоприводы систем подачи воздуха и ныли трубопроводы, перегонявшие под высоким давлением многочисленные жидкости и газы, тихо звенели электромагнитные затворы реактора, попискивала тонкая мехатроника исполнительных систем и басовито гудели, словно стая разозлённых шершней-невидимок с пятой Гаммы Козерога, маршевые двигатели.
Он слышал сейчас весь корабль, все двести пятьдесят метров «стали и натиска», «Stahl und Angriff», как образно выражался Пауль Кюхессер, капитан «Тюрингии», с которым было когда-то выпито немало шнапса и тёмного пива…
Корабль жил. Пока ещё жил.
Как долго оставалось той жизни?
Ричард открыл глаза, и несколько мгновений изучал низкий бревенчатый потолок, потемневший от времени. Внутри сознания утихал вихрь паники, и сердце успокаивалось, медленно снижая темп сокращений. Сон выглядел непривычно ярким и живым. Ощущение палубы «Астарты» под ногами, вкус рециркулированного корабельного воздуха, наполненного тонкими оттенками металла, пластика и озона, звуки оборудования – всё это казалось таким жизненным, реальным и настоящим… Он даже подумал, что снова оказался там, на рейдере, в мире, пережившем катастрофу Строителя. И успел испугаться.
Судьба не зря забросила его, ставшего Судьёй, в реальность Лондресса. Он был нужен здесь, сейчас – чтобы помочь этому несчастному миру выжить. Вернуться назад, в Протекторат, где уже существовал один Ричард Морган – это означало даже не поражение, но много хуже. Это была бы ошибка. Из тех, которые не прощают. Ни самим себе, ни другим.
Морган сделал глубокий вдох, и прислушался к ощущениям. Судя по всему, он находился в маленькой комнатушке на втором этаже таверны Джонни, над хозяйственными пристройками и кухней. Голова не болела, тело слушалось Судью идеально – у таких, как он, не бывает похмелья… Даже если отключить нейтрализацию алкоголя, максимум, что произойдёт – лёгкая спутанность мыслей и дезориентация на утро после возлияния.
А выпито вчера было немало. «Вот же дёрнул чёрт набраться, туды его в качель, – подумал Рик, тасуя помятую колоду своей человеческой памяти, и вспоминая Кацмана. К памяти Судьи он предпочёл не обращаться – там-то всё хранилось в полном порядке, упорядоченно и холодно, от первой капли и до последней песни, но… Это было бы неправильно. – И зачем я согласился с Джонни, который, зараза, наливал „для дегустации“ бокал за бокалом?»
В дверь коротко постучали. Рик встал с массивной кровати, и критически осмотрел себя. Одежда была почти в полном порядке, только пояс слегка сбился в сторону. «Сапоги снимать надо перед сном, – подумал Морган, поправляя пояс. – Тоже мне, высшая сила…»
– Войдите! – сказал он.
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату заглянул бледный, как смерть, Лонгин. Вчерашние возлияния не прошли для него даром, и адская смесь напитков разной крепости и происхождения наградила служителя Духа Жизни сильной головной болью и прочими прелестями похмельного синдрома.
– Судья, я прошу прощения… – тихо проговорил он, крепко вцепившись в массивную ручку двери. – Хозяин таверны просил нас спуститься к обеду…
– Матиус, как вы себя чувствуете? – Рик покопался в карманах плаща, где, как он помнил, обычно обретался набор первой помощи. – Вот, возьмите.
Морган вытащил из небольшой плоской сумочки плоскую пастилку синего цвета, и протянул Лонгину.
– Что это? – недоверчиво осмотрел лекарство монах. – Это едят?
– Нет, в задницу засовывают… Шучу, шучу, – Рик с раскаянием поглядел на вытянувшееся лицо Лонгина, и добавил. – Положить под язык, и подождать, пока не рассосётся. Головную боль снимет точно, а вот за остальные симптомы не ручаюсь.
– Хорошо, Судья… – вздохнул Матиус, осторожно выполняя предписанное. – Хмм… Штранный вкуш…
– Пойдёмте вниз. Джонни, наверное, нас уже заждался, – Рик подхватил Лонгина, увлечённого изучением нового для себя вкуса, под локоть, и аккуратно повёл к лестнице, ведущей вниз, к общей зале.
4.3 Запись из личного дневника Матиуса Лонгина
Так много всего и так мало меня. Так неисчислимо мало осталось от моей души, что нет в этих обрывках места даже толике всеобъемлющих страстей человеческих. Да и души, в общем-то, не осталось.
События теперь кажутся мне калейдоскопом картинок. Столь ярких и немыслимо фантастических, что нет у меня ни сил, ни средств записать, запомнить, сохранить и передать их даже словами или прикосновениями.
Такие странные ночи, сменяющие столь же странные дни…
Моя одежда, к которой я привык, которая была мне роднёй собственной кожи, стала казаться чужой и незнакомой, едва я открываю глаза поутру. Не могу, не в силах я осознать столь разительных перемен. Алая мантия с глубоким капюшоном, летающие замки и города, миллиарды звёзд, до которых можно дотянуться рукой, и сгореть в их вечном пламени.
Так много всего и так мало меня.
Теперь я часами могу молчать, пристально вглядываясь в лица прохожих, спешащих прочь по своим делам. Они сторонятся меня, словно я могу заразить их неизвестной болезнью, передать прикосновением проклятие, коснувшееся меня не так давно. Да, я остался в живых. Единственный из всех, кто когда-либо видел порождение самой глубокой бездны, но… кто я теперь?
Награждённый немыслимыми снами, преследуемый образом алого шёлка одежд, на котором так удобно прятать пятна столь же алой крови…
А в минуты безумия, затмений, как называли их лекари аббатства, мне кажется, что безликий призрак до сих пор наблюдает за мной, вглядываясь в самую суть моей души, которую держит в цепких ледяных пальцах.
Я просыпаюсь от собственного крика. Подушка и простыни мокры от пота и слёз, волосы слиплись на лбу, дыхание с хрипами вырывается из лёгких, горячим воздухом проходя по пересохшей гортани, а по подбородку течёт вязкая гадостная слюна с примесью крови от прокушенного языка.
Немыслимо, невообразимо, непередаваемо…
Я кое-как поднимаюсь на ноги, дрожащими руками нахожу в полной темноте приготовленный заранее стакан воды и жадно выпиваю её, утирая рукавом ночной сорочки губы. Теперь становится почти хорошо, почти спокойно и почти понятно, кто я такой и почему оказался здесь. Словно бог касается меня лозой, обращая в дерево, давая мне раз и навсегда тот единственный смысл существования, о котором каждый мечтает и грезит с рождения.
Я знаю всё, я понимаю всех, я слышу музыку далёких сфер и перешёптывания мелодичных голосов святых в небесном саду у порога Вечного Города.
