Андрей Самойлов - Последний переход
Из-за утеса начала выдвигаться новая панорама берега. Она была на самом деле новая, другая – этот берег, так же круто поднимавшийся вверх, был безлесным, весь в кудрявой травке и округлым, как поросячий бок. Берег косо пересекала протоптанная тропинка – от огородов наверху до деревянных, потемневших от воды и времени мостков внизу.
Это была пристань. Рядом с ней на песке лежали две перевернутые лодки-плоскодонки. А на мостках стоял молодой парень.
Небольшого роста, светловолосый, голова дынькой, уши оттопырены. Спортсмен, чтоб ему пусто было: в застиранной донельзя когда-то красной футболке, в китайских «адидасовских» черных штанах, бесформенно болтавшихся на коротких кривых ножках. Ступни, стоявшие на досках носками друг к другу, были обуты в резиновые галоши.
– Ну, вот и абориген, – заметил Пашка. – Держу к берегу… Здорово, призывник! – гаркнул он еще издалека.
Местный обитатель смотрел на них округлившимися глазами, в которых росло изумление, а затем вдруг сверкнула радость, рот парня растянулся в счастливой улыбке, и он начал как бы в нетерпении пританцовывать по мосткам, беспорядочно заскрипевшим от этого топотания.
– Ты смотри, какой энтузиазм, – удивился Павел. – Песни и пляски народов Аляски!
– Наверное, индейцы так встречали Колумба… – Егор засмеялся.
– Ладно, сейчас пообщаемся с этим индейцем. – Пашка взялся за весла и несколькими сильными гребками подогнал лодку к мосткам. – Князь, закрепись за сваю!
Егор схватился за осклизлый черный столб, другой рукой схватил веревку, быстро дважды обернул ее вокруг столба.
– Браво, князь! – Пашка приятно удивился. – Прям речной волк!
Парень же на пристани повел себя самым странным образом. Он встал на четвереньки, нагнулся вперед. Продолжал рассматривать пришельцев, но теперь на его лице вместо диковатой радости появилось выражение сосредоточенного внимания.
– Вот, мать честная. – Пашка аж оторопел. – Глазенки проглядишь, хозяин!
Парень выпрямился, но с колен не встал.
– Юра знает, – вдруг сказал он.
– А поздороваться, товарищ призывник?
Здороваться местный житель отчего-то не пожелал, зато поднялся, отряхнул пузырящиеся колени штанов. Егор успел заметить, что руки «призывник» моет, очевидно, раз в месяц.
– Все ясно, – промолвил он. – Ты – Князь, – показал он на Княженцева грязным пальцем. – А ты – Стручок.
И повернулся вправо.
Павел с Егором как по команде оба тоже повернули головы туда и увидели, как ткнулась в берег лодка Аркадия.
– Вот этот – Кофейник! – выкрикнул парень. – А тот – Носок.
– Замечательно, – пробормотал Павел. – А сам-то ты кто таков?
– Кто? – переспросил парень.
– Конь в пальто! Ты сам. – Павел ткнул пальцем: – Тебя как зовут?
– Его? – И парень ткнул себя пальцем в грудь.
– О гос-споди… Слушай. – Павел обернулся к Егору. – Ты слышал, что он сказал? Стручок – мое детское прозвище, пацаны во дворе меня так звали.
– Я что-то не помню.
– Я же говорю – во дворе. На школу это не распространялось.
– Это Юра! – вдруг радостно догадался парень.
Егор посмотрел на него и увидел, что тот быстро-быстро тычет себя в грудь.
– Юра, Юра!
– И похоже, что он дурак, – с армейской бесцеремонностью ляпнул Забелин.
Однако Юра обрадовался пуще прежнего.
– Дурак он! Юра дурак!
И вдруг расставил руки, топнул ногой и прокричал:
Сапожком дурак притопнул,Об ладонь ладонью хлопнулДа как пустится плясать,Ногу об ногу чесать!
И ударился в такой пляс, в самом деле «ногу об ногу чесать», да с вывертами, с дробным топотом, так что галоши его чуть не слетели с ног, а мостки затряслись так, что казалось еще чуть-чуть – и они рухнут в воду.
– Ну, ты смотри, еще и артист… Ладно, что с него возьмешь. Давай, княже, крепим лодку, да вылезаем.
– А лодки здесь оставим?
Только Егор спросил так, как Юра перестал плясать, поднял руку и объявил:
– Юра пошел в деревню!
Да как припустил вверх по тропинке, да с такой легкостью – видно было, что ему этот путь привычен.
– Да уж, – только и сказал на это Павел.
* * *Аркадий с Виталием уже вытащили лодку на берег и шли по траве сюда.
– Видали концерт? – с изумлением спросил Виталий.
– Да уж, – повторил Павел. – Князь, крепи конец… да-да, так. Видели, как же. Песни и пляски за кусочек колбаски! Кстати, кто из вас Кофейник?
– Это я, – засмеялся Аркадий. – В детстве так звали. Аркан да Кофейник… Кауфман – Кофейник, похоже?
– Ну, что-то есть. – Егор улыбнулся. – А вообще, как Кауфман по-русски?
– Торговец, – сказал Аркадий. – Ну, там продавец.
Виталий зевнул и сел по-турецки на мостки.
– Слушайте, так это он нас всех нашими детскими кличками назвал?
– Похоже, так. – Егор вскарабкался на доски, встал. – Ну, правда, меня и сейчас так кличут.
– Да откуда же он это знает?!
Этот вопрос-восклицание Виталия вызвал сложную и неясную мимическую реакцию у остальных.
И получилось так, что Обносков сидел на мостках, а все трое стояли вокруг него. И ему пришлось задрать голову, стараясь оглядеть лица товарищей.
– А я лично не удивляюсь. – Пашка повел плечами, приосанился. – Теперь уже удивляться нечему.
– И тем не менее это странно, – сказал Аркадий.
– Да, ё-мое, здесь все странно! – ругнулся Пашка. – Ладно, хорош трепаться, давайте так: один здесь остается, стережет лодки. Трое – наверх, в деревню. Выясним обстановку… да и про ЧП надо доложить.
– У тебя телефон работает? – вспомнил Егор.
Павел достал мобильник, пощелкал кнопками.
– Ни хрена, – подвел он итог этим манипуляциям. – Молчит, жопа.
– Бывает так, что жопа не молчит…
Эта шуточка Княженцева вызвала лишь вялые улыбки, а Виталий сказал:
– Если так, то я останусь. Ну, ее подальше, эту деревню. Вы идите, а я тут посижу, покараулю.
На том и порешили. Виталий, сидя на досках, достал сигареты, закурил, а Павел, за ним Егор, за ним Аркадий, стали подниматься в гору
– Т-тяжело, собака! – с удивлением отметил на середине пути Егор. Он усиленно дышал.
– Да, крутой подъемчик, – согласился Пашка.
– А тезка-то мой по нему, как горный барс, взлетел!
– Это какой тезка? – недопонял Пашка.
– Юра, вундеркинд этот, альтернативно одарённый!
– А, – дошло до Забелина. – Ну, он. поди, каждый день упражняется – туда-сюда…
Под такие разговоры добрались до вершины.
И оказалось, что вышли они на окраину деревни. Тропинка вливалась в узенький проулок между двумя большими и ухоженными огородными участками, на которых росла заботливо окученная картошка, по бокам аккуратными рядами высились кустики смородины и крыжовника… Имелись там и еще грядки, с какими-то другими овощами – какими именно, черт его знает, никто из них, горожан, не был силен в сельском хозяйстве.
– Дома исправные, хорошие, – заметил Павел.
Эти два дома, к которым прилегали огороды, и правда, были крепкие. Не новые, бревна совсем темные, да и железные крыши, хоть и крашеные, но видно, что не вчера настеленные. Однако, по всему ясно, что некогда строились хозяева на века. Дворовые постройки – бани, амбары и сараи также солидные, построенные капитально.
И при всем при этом странная, тихая пустота было вокруг. Ни души! И не только человеческой. Никакой живности – чего, казалось бы, в деревне должно быть пруд пруди…
– Слушайте! – первый озвучил общее мнение Пашка. – А тихо-то здесь как, чуете? Как повымерло все.
– Жара, – предположил Аркадий.
– Нет, пожалуй. Жара – жарой, но все-таки…
Из проулка тем временем они вышли на улицу, тоже неестественно пустую, пропеченную солнцем. Павел открыл было рот, чтобы произнести нечто, но это нечто так и осталось его секретом, ибо тут неожиданно и вновь-таки тихо, совсем без скрипа, отворилась калитка ближайшего дома и предъявила парням бабульку в платочке и сереньком ситцевом платье.
– Ну вот, – обрадовался Егор. – А вы говорите! Вот вам первый живой организм.
«Организм» тоже увидел гостей и приостановился, с интересом глядя на них и подслеповато, по-старушечьи моргая.
Пашка решительно шагнул вперед.
– Добрый день, бабушка! – зачем-то во всю глотку проорал он.
– И вам того же сынки, – негромко отозвалась старуха.
– Мы по реке приплыли! – с той же натугой гаркнул Забелин. – Туристы!
– А ты не кричи, сынок, я не глухая, – доброжелательно посоветовала бабка. – Вижу, что туристы, вижу, что по реке. Вижу, что товарищ ваш пропал. …Ну да уж тут ничего не попишешь, планида у него такая. Вы себя не вините, вы тут ни при чем.
* * *Сказать, что все трое потеряли дар речи, значит, ничего не сказать. Но внешне оно выглядело именно так: трое мужчин онемели и в полном остолбенении смотрели на бабку, как на диковину, которую впору показывать по телевизору.
