Алекс Белов - Бифуркатор
Андрюшка заплакал, начал спрашивать у меня, когда он умрёт. Надо сказать, что анатомией я не увлекаюсь, но уже в десять знал, где что находится. Мне этот опыт преподнесла жизнь. В том возрасте я по глупости проглотил два болтика от конструктора. Испугался. Побежал к маме, которая заботливо объяснила мне, что завтра я этими болтиками покакаю, а потом, на ночь глядя, провела мне лекцию по анатомии. Андрюшка этих знании избежал, поэтому в тот день покорно принялся ждать смерти.
Мне было потешно и в то же время жалко его. Такой мелкий, мой опарыш, совсем не знает строение желудочно-кишечного тракта. Мне сразу вспомнилась известная интернет история про пятилетнего мальчика. Его попросили сдать кровь для спасения умирающей сестры. Он сдал, а потом спросил: а через сколько я умру? Ни дать ни взять Андрюшка.
Я прочёл ему ту же лекцию, что и мама мне три года назад. Под конец мелкий успокоился, всхлипывал, и прислушивался к моим словам. Такой потешный, с мокрыми ресницами. Добил он меня вопросом:
- А он в печени не застрянет?
От смеха я перегнулся пополам, только вот мелкому было совсем не смешно, и он покор-но ждал, пока я успокоюсь и отвечу.
Уже на следующий день Андрюшка вышел из туалета с круглыми глазами и в шутливой форме заявил:
- Я посрал мистером Скрайлексом.
В тот день мелкий казался мне наивным, глупеньким и умилительным. Наверное, он ду-мал, что кости у него деревянные, еда растворяется в крови сразу, как только её прогло-тишь, а смерть - это персонаж компьютерной игры.
Восьмого августа мама выходит из спальни, я проваливаюсь в дрёму, в которой приходят воспоминания о мистере Скрайлексе, и я просыпаюсь. Больше той ночью мне уже не заснуть.
Я плачу до рассвета, потому что разум рисует мне видения мучений Андрюшки. То он барахтается в воде, а ил обвивает его лодыжку; то мелкий лежит на дне ямы с открытым переломом ноги. Но самое страшное видение - третье.
В нём Андрюшка в подвале непримечательного мужчины из нашего района, который опускается каждый вечер вниз, в темноту, и что-нибудь отрезает у Андрюшки. Кругом кровь, брат кричит. Моё сердце разрывается. Я рыдаю и кидаюсь в воображаемый подвал, на страшного мужчину, колотя его кулаками и крича:
- Тварь! Он даже ещё не знает, что такое смерть!!!
Мои красные глаза бурят потолок, за окном - рассвет. Я думаю, в смерти детей есть некоторая несправедливость. Они умирают, даже не зная, что с ними происходит.
*****
Двенадцатого августа состоялись девять дней после смерти тёти Марины.
Стёпка написал десятого. За коротенькое слово: привет, я ухватился как утопающий за спасательный круг, и провёл длительный диалог.
Как ты?
Не знаю. Устал.
Чем занимался?
Устал грустить. Пусто в доме.
Я тебя понимаю. Без опарыша тоже пусто.
Приходите послезавтра на девять дней.
Я обязательно буду.
Мать с отцом перестали спорить о похоронах Андрюшки, но никакого действия не намечалось, из чего я делаю вывод: победила-таки мама. Однако родители почти не разговаривали. После ужина отец всегда выходил на крыльцо и проводил там время до поздней ночи, иногда стеклянными глазами читая Спорт-Экспресс, иногда смотря в пустоту. Десятого за ужином я предложил им сходить на девять дней тёти Марины. Отец, сворачивая газету, собираясь улизнуть на крыльцо, проворчал:
- Вот ещё.
Мама же пожала плечами и сказала:
- Мы сейчас в таком положении, что впору самим зазывать на поминки. На чужих похо-ронах мне только хуже станет.
- Тогда я схожу, - говорю, клюя макароны с сыром.
Шаркающие шаги отца на секунду замерли у двери, а потом щёлкнула ручка, и папа вышел в ночь.
- Тебе действительно нужно развеяться, встретиться со старым другом, - безучастно ска-зала мама и направилась наверх. С таким же успехом меня могло не быть, она бы не заметила.
Двенадцатого утром я надевал школьную форму. Оказывается, за лето, мои гормоны прибавили мне почти дециметр. Костюм стал меньше, но зато теперь он сидит приталено, даже стильно. Прицепляю галстук с незамысловатым розовым рисунком, и держу курс в дом давнего друга.
У ворот толпилась вереница машин, во дворе шептались незнакомые мне люди, обла-чённые в чёрные одежды. Мужчина в строгом костюме и две девушки - лицо одной при-крывала вуаль - переговаривались почти у самых ворот. Девушки кротко смеялись, прило-жив руки к губам. Им наплевать на поминки, здесь просто раздавали бесплатную еду, и если бы не скорбная обстановка, они заржали бы во весь голос. А вот пожилая пара на крыльце выглядит печальной.
Прохожу мимо родственников и открываю дверь в прихожую Герундовых. В гостиной брожу мимо шепчущихся тел в поисках Стёпки, как возле стола меня окликает голос Серё-ги:
- Артём.
На Сером чёрный костюм, бордовый галстук осторожно прячется за уголками воротника белой рубашки. На лице парня не замечаю следов грусти, даже наоборот. Его рука обвивает талию молодой девушки, кажется, Наташи. Я замечал пару раз её в обществе Сергея. Если ни с кем не путаю, но вроде всё те же прилизанные длинные золотистые волосы. Наташа кротко улыбается.
- Ты к Стёпке?
- Ну могу и к тебе, - пожимаю плечами и ворую со стола виноградинку.
- Я немного занят, извини, - Серёга косит глаза в сторону Наташи, как будто я не пони-маю о чём он. Серому, похоже, вообще казалось, что его окружают тупорылые идиоты, ко-торым надо объяснять каждый шаг. Он из тех людей, кто расскажет анекдот, а потом объяснит смысл до того, как вы посмеётесь.
- Тогда я всё же найду Стёпку, - коротко улыбаюсь и срываю ещё одну виноградину.
На кухню я не вхожу, но слышу оттуда тихий плач. Отец Стёпки. За кадром доносится успокоительный шёпот другого мужчины. Я незаметно проскальзываю к лестнице и несусь в комнату друга.
Стёпка лежит на кровати, животом вниз. Полы пиджака распластались по покрывалу, галстук уныло свисает с края. Взгляд направлен сквозь очки куда-то в дверь кладовки.
Услышав шум открываемой двери, друг смотрит на меня, но на лице не появляется ни одной эмоции. Замечаю левую руку, что безвольно свисает с кровати, а пальцы медленно гладят коврик.
- Как хорошо, что ты пришёл, - зомбированным голосом говорит Стёпка.
- Я и сам рад. У нас дома творится что-то невероятное.
- Как видишь, у нас то же, - ноет голос друга.
Я устало бросаю тело в красное круглое кресло у шкафа.
- Мы должны привыкнуть к новой жизни, - тихо произношу. - Понимаешь? Рано или поздно всё равно оно придёт. Я решил, что уж лучше рано, чем поздно. Я стараюсь сейчас думать о себе. Понимаешь?
- Да что тебе? - вздыхает Стёпка и снова смотрит на кладовку. Подушка мнёт лицо друга, смешно оттопыривая губы и превращая лицо в гримасу. Очки съехали на бок. - Учитывая то, как ты относился к Андрюхе, я вообще удивлён, что ты заметил его исчез-новение.
Вдруг слова Стёпки вызывают во мне эхо обиды.
- Я любил брата, - туплю взгляд в пол и задумываюсь о мальчике, который ещё три недели назад жил со мной в комнате.
- И поэтому называл его опарышем... - язвительно усмехается Стёпка.
- Ну а что? - пожимаю плечами. - Неужели вы с Серым даже ни разу не обозвали друг друга???
- Неа, - отвечает Стёпка. - И даже не подрались.
У меня мозги кипят. Десятилетний опыт жизни с младшим братом подсказывал, что Стёпкин вариант просто НЕВОЗМОЖЕН.
- Мне кажется, всё от характера зависит, - вдруг говорит мой гениальный товарищ. - Мы с Серым не конфликтные люди. Не эмоциональные. Слабостей у нас нет. А ты очень эксцентричный, любишь доказывать свою точку зрения, любишь подвижный образ жизни. Вот поэтому ты и конфликтовал с Андрюхой.
Из монолога Стёпки я понял только несколько слов, и тут же указал:
- Не скажу, что ты не эмоциональный. Ты сентиментальный. И принимаешь всё близко к сердцу.
Стёпка переворачивается на спину, кладёт руки на лоб и смотрит в потолок.
- Я меланхолик, - произносит он. - Поэтому всё принимаю близко к сердцу. И Серый это знает. Он охраняет меня от всех внешних опасностей. Может, он и ведёт себя чересчур заботливо, но зато это единственный человек, которому я могу довериться. Даже больше чем матери и отцу, а что мог Андрюха сказать про тебя? - Стёпка смотрит в мою сторону, а я хмурюсь. Разговор мне не нравится.
