Юрий Брайдер - Особый отдел и пепел ковчега

— Добавь туда чеснока, перца и уксуса, — шурша бумажкой, распорядился Ваня.

— Да ты сначала попробуй! Зачем добро зря портить...

— Делай, что тебе говорят, валенок сибирский... — К счастью, рёв спускаемой воды заглушил остальные эпитеты, которыми Ваня щедро одаривал Кондакова.

— Ничего не поделаешь, — пожал плечами Цимбаларь. — Пьянство — это добровольное сумасшествие.

— Чья бы корова мычала... — негромко проронила Людочка.

К вдове Кондаков заявился в форменном кителе без погон, но с десятью рядами орденских планок на груди (все эти регалии он приобрёл в переходе станции метро «Арбатская»).

За пять лет, прошедших после смерти мужа, Сопеева сменила генеральские хоромы на скромную двухкомнатную квартирку в Зябликове. Оставалось неясным, куда она девала разницу в цене, по самым приблизительным подсчётам весьма значительную. Впрочем, этот вопрос прояснился сразу после того, как Кондаков вошёл в прихожую, сплошь заставленную пустыми бутылками, причём не только винными.

Вдова, приземистая и массивная, словно бронетранспортёр, да ещё с лохмами, крашенными в пегие маскировочные цвета, очень соответствовала казарменному духу, незримо витавшему в тесных комнатёнках, обставленных с солдатской скудностью. Если тут и могла идти речь о счастье, то лишь о таком, которое доступно любому совершеннолетнему гражданину, имеющему в кармане лишнюю сотню.

Нельзя сказать, чтобы вдова изнывала от тоски. На кухне грыз воблу мужчина цветущего вида, годившийся хозяйке даже не в сыновья, а скорее во внуки. Его покатые обнажённые плечи украшали церковные купола, утопающие в сизом тумане, различные образцы холодного оружия и женские головки, печально взирающие в пространство.

— Я из совета ветеранов, — предъявив удостоверение, подлинное почти на девяносто процентов, представился Кондаков. — По согласованию с военкоматом собираю материалы о наших славных полководцах, проживающих в Южном административном округе.

— Дай-ка сюда! — Отерев руки о подол, Сопеева взяла удостоверение и, близоруко щурясь, прочитала: — «Подполковник милиции в отставке Кондаков Пётр Фомич... » А при чём тут милиция? Мой благоверный в бронетанковых войсках лямку тянул.

— Не только, — вежливо возразил Кондаков. — По сведениям военкомата, свою службу он начинал в кадрах МГБ, это, по-нынешнему говоря, ФСБ. И не где-нибудь в колымских лагерях, а на весьма важном правительственном объекте.

— Глупости! — отрезала вдова. — Он с сорок первого года на передовой и никогда с госбезопасностью не связывался, пусть им чирей на заднице вскочит.

— Ты, батя, что-то спутал. — Татуированный друг дома вытащил из-под стола початую бутылку водки. — Зачем бросать тень на фронтовика, грудью защищавшего страну?

— Ну что же, настаивать не буду, — демонстративно игнорируя вдовушкиного бойфренда, сказал Кондаков. — У каждого человека могут быть свои маленькие тайны... да и большие тоже. Вы с какого года в браке состоите?

— С шестидесятого. Ему тогда уже за сорок перевалило, а мне едва восемнадцать стукнуло. От женихов отбоя не было! — Сопеева мечтательно закатила глазки, истинный цвет которых мог распознать разве что врач-окулист. — Молодо-зелено... Вот и вскружил мне голову душка-военный. Эй, Кузя, наливай, выпьем за былое!

— И за грядущее, — многозначительно произнёс безотказный Кузя, на пальцах которого было выколото совсем другое имя — «Федя».

Хозяйка и её приятель со смаком выпили. Кондаков, решивший терпеть это позорище до конца, отвернулся якобы для того, чтобы щелчком сбросить в раковину таракана, с осуждением наблюдавшего за всем происходившим на кухне. Дождавшись, когда парочка плотно закусит, он поинтересовался:

— А где служил ваш муж?

— Да везде, — выколачивая из мозговой косточки содержимое, ответила Сопеева. — Ты лучше спроси, где он не служил... Были времена, когда я его от силы десять дней в году видела. Уж и не знаю, когда он детей успел настрогать. Одного чёрненького, а другого беленького...

Вдова заржала, и Кузя-Федя немедленно поддержал её. На радостях выпили за тех, кто всегда любит и ждёт. Кондаков, бесстрастный, как удав, продолжал свои расспросы:

— Когда генерал Сопеев вышел на пенсию?

— Да как Андропов помер, сразу и вышел... Не хочу, говорит, мыкаться. Теперь не служба будет, а одно позорище. Как в воду глядел, бедолага. — Вдова на минутку пригорюнилась, а затем с остервенением навалилась на неподатливую кость.

— Наверное, проводили с почётом?

— Если бы! Как паршивую собаку выгнали. Ни подарков, ни банкета. Хорошо ещё, что пенсию оставили...

— А почему?

— По кочану! Такие уж наши порядки. Если в стране бардак, то в армии и подавно... Кто тянет, на том и везут. А надорвался — ступай на живодёрню. Разве тебе за правду не пришлось страдать?

— Как-то, знаете, обошлось...

— Пресмыкался, значит. Или просто повезло.

— Кстати, о везении... — Кондаков не преминул воспользоваться зацепкой, которую ему совершенно случайно предоставила Сопеева. — Как с этим делом было у вашего мужа?

— С везением? — Она опять расхохоталась, но на сей раз саркастически. — Примерно как у Деда Мороза с эрекцией. Проще говоря, никак. Полжизни покупал облигации госзайма, а не выиграл ни копейки... Пять шагов сделает, обязательно споткнётся. Даже трезвый. Честно сказать, ему только со мной повезло. Такую деваху задарма отхватил! Красивую, здоровую, толковую, покладистую. — Для большей убедительности Сопеева передёрнула плечами, для которых даже воловье ярмо было бы не в тягость.

— Это точно! — охотно подтвердил Кузя-Федя. — Таких женщин ещё поискать надо...

Однако Кондакова эти интимные тонкости не занимали. Его интересовал исключительно покойный генерал.

— Но ведь ваш муж достиг весьма высоких чинов, — ненатурально удивился он. — Как же тут обошлось без везения?

— Пахал, словно ломовая лошадь, вот и достиг. Так сказать, потом и кровью... А если бы везло, маршалом стал, как дружок его, Степан Востроухов. Вот уж кому действительно везло! Причём на всех фронтах сразу. — Она почему-то взвесила на ладони свои дынеобразные груди. — И на служебном, и на женском, и на игорном... Очень бильярд уважал. Ночи напролёт мог шары гонять и большие деньги на этом имел. Даже баб на бильярдном столе скоблил. Говорил, что его зелёное сукно возбуждает.

— А разве маршал Востроухов жив? — удивился Кондаков, нередко слышавший эту фамилию в самых различных сферах.

— Уже нет. Тоже дуба врезал. Только с официальными почестями и с некрологами во всех газетах. В каком-то городишке даже улицу его именем назвали.

— Жаль... В смысле жаль, что умер. Хотя на учёте в нашем военкомате он не состоял... Вернёмся к генералу Сопееву. Вы не знаете, хранил ли он у себя какие-нибудь боевые реликвии? Например, фляжку. Или портсигар. Фронтовики чаще всего люди сентиментальные.

— Что-то не припомню. Когда мы жить стали, всё его офицерское имущество в вещмешке умещалось. За исключением, правда, шинели и хромовых сапог... Мамка как этот вещмешок увидала, сразу заплакала. Дескать, за кого ты, дочушка, идёшь! Эх, не послушалась я её тогда...

Но отделаться от Кондакова было не так-то просто. Изобразив на лице некоторое подобие сочувствия, он спросил:

— После смерти военнослужащего, тем более высокопоставленного, должны остаться ордена, медали, знаки отличия, почётное оружие. Можно ли на них взглянуть? Уникальные экземпляры я готов приобрести для нашего музея. Естественно, по рыночной цене.

— Опоздал, батя, — осклабился Кузя-Федя. — Мы всё это богатство в Оружейную палату Кремля сдали. Даром. Даже расписочку не потребовали. Пусть внуки и правнуки любуются наградами, которые их деды завоевали собственной кровью.

— Но ведь так не бывает, чтобы через пять лет после смерти человека от него не осталось ни единой вещи! — стоял на своем Кондаков. — Где его мундир, парадный кортик, фотографии, документы?

— Мундир я, кажется, в чистку снесла, — не моргнув глазом соврала Сопеева. — Документы в пенсионный отдел министерства сдала. Кортик где-то внуки заиграли. А фотографии есть... Принести?

— Если вас не затруднит.

Сопеева удалилась в гостиную, и Кондаков остался наедине с приблатнённым Кузей-Федей. Дождавшись, когда за стеной застучали выдвигаемые ящики шкафов, тот наклонился к Кондакову и зловещим шёпотом произнёс:

— Ты, старый пень, на мою бабу не пялься. Понял? Спросил чего хотел и сматывайся! Развелось тут этих долбаных ветеранов, приличному человеку плюнуть негде.

— Между прочим, я пришёл не к вам, — холодно ответил Кондаков.

— Не знаю, к кому ты пришёл, но базарить будешь со мной. Я эту хату давно забил. И не путайся у меня под ногами! — Он хлопнул стакан водки, не то заводя себя, не то, наоборот, успокаивая.

— Советую не нарываться на неприятности, — всё тем же ровным голосом сказал Кондаков. — Я взгляну на фотографии и сразу уйду.