Владимир Ильин - Напряжение растет

— А папа? — Дал себя повести Паша, но встревожился, заметив, что отец остался на месте.

— У твоего папы тут еще дела. Но он обязательно приедет. Надеюсь, он сможет гордиться сыном по приезду?

— Да, господин.

Паше досталось одобрительное похлопывание по плечу.

А за спиной скрипели ржавым невидимые заборы, огораживая высокой стеной то, что называлось «детство».

— …По данным службы спасения, возгорание началось на шестом этаже делового центра.

Камера показывает конусообразную высотку, объятую пламенем.

— Внутри здания до сих пор находятся более сотни сотрудников газового концерна «Синий ветер».

Кадр приближает верхние этажи с распахнутыми окнами, в которых видны люди, отчаянно машущие обрывками ткани, одеждой.

— Пожару присвоена высшая степень сложности, но из-за огромного количества машин, брошенных владельцами на обочинах, техника для тушения не может добраться до здания!

Камера берет крупный план, показывая подъездные дороги, блокированные статусными черными автомобилями, возле которых отчаянно сигналят грузовики пожарной службы.

— Городским властям следует задуматься о санкциях в отношении недобросовестных водителей… — Продолжил обеспокоенный голос девушки.

Гораздо ближе к зданию, сразу за «пробкой» из дорогих машин, стояли семеро человек, одетых неброско, но дорого.

Длинные плащи, надетые в связи с изменчивой осенней погодой, слегка распахнуты на груди. Аккуратные белые воротнички рубашек, выглядывающие у шеи. Шарфы, небрежно наброшенны на плечи. Будто одеваются у одного портного или по велению души исповедуют один стиль. Или это форма одежды, предписанная для работы.

Взгляды четверых из них рассредоточены по сторонам света, еще двое присматривают за окнами других высоток, коих в деловой части множество.

И только один взгляд неотрывно смотрит на огонь горящего здания.

Седой от возраста, с роскошной белой бородой, он беззвучно шепчет слова, одни и те же, раз за разом. Текут слезы по грубым щекам, выветренным после десятилетий нелегкой жизни. Морщины собираются в маску скорби, а руки сжимают белоснежную трость, проминая пальцами навершие до неожиданно сложной пористой структуры.

Нет, он не скорбит по тем, кто горит внутри высотки. Он не сопереживает пожарным службам.

Он сам поджег это здание, это его машины блокируют все подъезды, а пожарные вертолеты города по его слову оказались не готовы к немедленному вылету.

— Ярослав, сын мой… - подхватывает ветер тихий шепот, исполненный скорби.

Все сгорит. Здания, надежды и жизни тех, кто посмел отнять у него родную кровь.

— Господин, — прижимая руку к динамику сотового телефона, подошел слуга. — Князь Юхотский смиренно просит вас на минуту разговора. Говорит о неком недопонимании. Точка звонка вычислена, Анталья, яхт-клуб «Марина». Ведем наблюдение.

Иногда достаточно разжечь огонь, чтобы подманить жертву.

— Александр. — Игнорируя телефон, обратился князь Гагарин к оруженосцу по левую руку.

— Да, господин.

Рука на трости сжалась, сминая в пыль костяное оголовье.

— Мне нужна новая трость. Принеси мне ее. — Почти прорычал княжеский голос.

— Будет сделано, — коротко поклонился «виртуоз» клана, поворачиваясь к машинам.

Холод сковал ноги, руки и спину. Глаза выедала химия, растворенная в воде, но Олег Кочетов продолжал держать их открытыми, всматриваясь в искаженный толщей воды силуэт на кромке бассейна.

Ему обещали разговор без крови. Кочетов поверил. Теперь его ноги были привязаны к скобам на дне бассейна, а легкие горели без воздуха. Действительно, все обойдется без единой капли крови.

Тот, кто смотрел на тихую агонию человека-камня через слой холодной воды, не нарушил своего слова.

Старый… Они все — старые: хозяева родов, кланов и честных слов. Этот был еще и убедителен, там, на штурме загородного имения Кочетова.

Низкий голос, пробирающий дрожью даже его, обреченного. Уверенные в своей правоте слова, в которых не хотелось сомневаться. Как не верить заведомо более сильному, способному обратить в пыль здание из крепостного камня и современной стали… Тем более, что у Кочетова не было ничего, кроме собственной жизни, а ее, каким бы складом характера он ни обладал, хотелось сохранить.

Олег полагал, что им нужны будут ответы, схемы, деньги, активы, компромат. Частью из этого списка он был готов поступиться, а за другую — отчаянно сторговать лишнюю минуту дыхания, ощущения ветра на коже, света солнца сквозь крепко сжатые глаза. Не все тайны были бы выданы, кое-что осталось бы с ним даже под пыткой. Однако всего прочего вполне достаточно, чтобы оставаться полезным и живым.

Но роду Панкратовых не нужны были ответы. Князю Михаилу Викентьевичу было нужно, чтобы Олег Кочетов сдох, задохнувшись под толщей воды. Максимально медленно и мучительно. Тяжелее, чем умирал княжеский внук. Гораздо тяжелее. Его, наверняка, не откачивали уже пятый раз кряду, топя в шестой до технической смерти и оживляя вновь и вновь. Спокойно, буднично, без отповедей и лишних слов.

Кочетов, скорее всего, стал бы молить и каяться, если бы это могло на что-то повлиять. Но его раскаяние никому тут не нужно. Даже смерть — и та не цель.

Старые семьи безжалостны. Но не безумны. Расчетливы и терпеливы. Пожалуй, это то самое, что стоило вспомнить Олегу до почетной сдачи, до бесконечной пытки воздухом и водой.

Панкратовы метят не на тело, они желают лишить Кочетова разума. А уже затем, визжащего и сумасшедшего, продадут тем, кто просто хочет его смерти. Милым людям, если сравнить.

Холодный разум человека-камня впервые служил плохую службу владельцу, отказываясь уходить. Все равно итог будет один и тот же, но в этом пути гораздо больше боли.

К старику за толщей воды подошел слуга и, вместе с полным бокалом вина, передал визитку, сопроводив короткой фразой. Ответом ему был короткий кивок.

Значит ли для Олега это что-нибудь?

На край бассейна вышел новый персонаж — лет тридцати— тридцати пяти на вид. Безупречно одетый в серый костюм и белоснежную рубашку, он отражал глубокое уважение к хозяину дома в момент приветствия и передачи гербовой бумаги, выуженной из кожаной в папки в руках. Сохранял он уважение и все то время, когда старик, прочитав бумагу, размахивал руками и пытался нависать своей властью и волей над высоким силуэтом гостя. Тот не отшагнул ни на шаг. Тогда бумага была разорвана в клочья.

Но вслед ней пришла новая, куда более солидная, с красными печатями, и запечатанный пухлый конверт без видимых надписей.