Безбашенный - Античная наркомафия 4
— Так погоди, — спохватился я, — А те же голландцы и фрицы как выкручивались? Ведь не только ж помещики, но и бауэры как-то исхитрялись тот севооборот наладить.
— У них кооперация между соседями со Средневековья, считай, применяется, — объяснила она, — У одного, допустим, пара тяжеловозов есть, но плуга колёсного нет, у другого есть этот плуг, но лошади полудохлые, у третьего есть жатка и ещё что-нибудь в этом роде, но и лошади слабые, и плуг никакой. Вот они и договариваются меж собой о взаимопомощи. Официально общины у них давно уже нет, каждый сам по себе, но реально работают вместе, и традиции у этой кооперации — вековые, безо всяких наших общин и колхозов. Так же и о севообороте договариваются — один пшеницу сеет, второй ячмень, третий горох, еще несколько человек — всё остальное, что требуется для полного комплекта — каждый что-то одно, естественно. Те, у кого основные урожайные культуры, делятся урожаем с другими, потом на следующий год чередуются. Вот, только таким путём — коллективная латифундия из нескольких единоличных крестьянских наделов…
— Мыылять! Так, так! — я призадумался, — Получается, надо будет ещё и систему призыва крестьян на службу до ума доводить.
— А это тут каким боком? — не понял Серёга.
— Чтоб не разрывать "кооперативные" компании по севообороту? — догадался Володя, — А то ведь мобилизуй из такой семёрки или восьмёрки одного или двух — и вся система, считай, звиздой накрылась.
— Тут ещё сложнее, млять, получается, — добавил я, — Те компании ещё создавать надо, и это должны быть именно компании соседей, которым несложно скооперироваться и чисто территориально. Ну, если не соседей, то хотя бы уж односельчан. А это что значит? Что с одной общины надо призывать людей не только в один и тот же легион, но и в одну и ту же когорту, а в идеале — даже в одну и ту же центурию. Самый идеальный вариант, когда такая компания — вообще однопалаточники. Внутри центурии растасовать по палаткам компаниями нетрудно, если палатка как раз на нужное число мест по числу полей в севообороте.
— То есть, ты предполагаешь мобилизовывать на службу всю "кооперативную" компанию целиком?
— Ага, именно целиком. На службе и получше друг друга узнают, и сдружатся, и сработаются, и понимать друг друга будут с полуслова. Потом и на гражданке будут и дружнее, и сплочённее. Не подходит кто-то остальным по своим личным качествам — так в первой же военной кампании это проявится, и на гражданке они такого из "кооператива" вытурят и заменят более подходящим и уже с ним в следующую мобилизацию служить пойдут…
— Разумно, — одобрил спецназер, — Геморроя с отлаживанием системы, конечно, будет выше крыши, но зато когда отладится — дальше само покатится как по рельсам.
— Да что же тут разумного? — не въехала Наташка, — Убьют кого-то на войне, и конец вашей отлаженной системе.
— Нет, работать будет, если хотя бы половина уцелела, — возразил я, — У нас ведь семье убитого до совершеннолетия наследника или тяжелораненого до выздоровления государственный раб положен, так что будет кому пахать за выбывших из строя, а прочие проследят, чтоб пахал на совесть — это же и в их интересах будет, чтоб не подвёл.
— Так это что значит, что когда вся компания ваших крестьян служит, то никто их землю не обрабатывает? — спросила Аглея, когда Велтур перевёл обеим гетерам наши рассуждения с русского на греческий.
— Смотря какая военная кампания получается, — ответил Володя, — У нас же недалеко от дома, уж всяко не за морем, и если войну начинаем мы, так начинаем ведь тогда, когда нам удобно, то есть дав крестьянам выполнить все весенние полевые работы. Ну и, само собой, постараемся закончить и вернуть войско домой к началу осенних. Летом-то — так, по мелочи, справятся и семьи. Вот если на нас нападут не в сезон — тогда, конечно, труднее. Поэтому мы и стараемся избегать больших войн, если это зависит от нас. Ну и, естественно, чередуем призыв, чтоб не одни и те же каждый год призывались.
— И как раз из-за этого наши легионы всё время неполного состава, — добавил я, — В теории у нас уже достаточно людей для укомплектования трёх полных легионов — по шесть тысяч человек каждый…
— Восемнадцать тысяч! — аж присвистнула Хития, — Почти вдвое больше, чем у Спарты было в её лучшие времена!
— Ну так у нас и территория не меньше, чем ваши Лаконика с Мессенией вместе взятые. И у нас нет ваших илотов, которых тоже надо кормить. Но восемнадцать тысяч — это только при всеобщей мобилизации, на которую мы пойдём только в самом крайнем случае — если иначе погибнет государство. Если, допустим, на нас нападёт… ну, неважно кто именно. Кто-нибудь, достаточно сильный для того, чтобы представлять для нас такую угрозу, скажем так, — наши хмыкнули, Серёга даже в кулак прыснул, а я сам с усмешкой изобразил поправление рукой несуществующего края отсутствовавшей на мне в данный момент римской тоги, отчего прыснула в кулачок сперва понявшая намёк Аглея, а вслед за ней и Хития, — Нельзя оставлять всю землю без обработки, если этого можно избежать.
— А вот будь у вас илоты, вы могли бы мобилизовать все три ваших легиона, не боясь за обработку земли, — заметила спартанка.
— Но тоже в неполном составе — кормя ещё и илотов, наша земля не смогла бы прокормить столько солдат. Ну и какой смысл заменять солдат-граждан рабами?
— А если вдруг военное поражение и большие потери, так илоты ведь могут ещё и восстать, — добавила Юлька, — Как в Третью Мессенскую войну. Даже внешней войны никакой ни с кем тогда не было, просто в Спарте случилось сильное землетрясение — с большими жертвами, разрушениями и паникой. Илоты вокруг тут же восстали. Пошли на город, но там их отразили, и они ушли в Мессению в надежде взбунтовать её всю. Может, и вообще отделились бы от Спарты уже тогда, если бы спартиатам другие полисы помощь не оказали, включая даже Афины. На равнине илотов разбили, но потом на горе Итома они укрепились так, что продержались почти десять лет, и спартиатам с ними пришлось договариваться.
— А чем там кончилось? — я смутно припомнил тот урок истории в пятом классе школы и даже картинку в учебнике, где как раз были показаны илоты, отбивавшиеся кто чем, вплоть до камней, от наступавших спартанских гоплитов, но о мирных переговорах как-то не вспомнилось — то ли не было этого в школьном учебнике, то ли запамятовал.
— Договорились о том, что восставшим дадут уйти из спартанских владений.
— Странно! По идее, спартиаты должны были додавить их — кровь из носу, не считаясь ни с какими потерями, — удивился Володя, — Чтоб другим неповадно было.
— В самом деле, нехороший пример для прочих получился — что против Спарты можно восстать и добиться свободы, — согласился и я, — Опасный прецедент…
— Да, как раз после этого резко участились и начали особенно свирепствовать криптии, — кивнула Хития, — До этого они были просто тренировкой молодых спартанцев в искусстве разведчика и следопыта, а после стали важной мерой устрашения для илотов.
— Ну так и зачем было до этого доводить? — поинтересовался Хренио, — Надо было просто довести подавление бунта до конца.
— Я слыхал, что спартанцы сперва так и хотели сделать и уже почти разделались с ними — там уже больше женщин с детьми оставалось, чем боеспособных мужчин, так что спартанцам уже только и требовалось, что последних бежавших с поля боя переловить и добить, — сообшил Велтур, — А передумали, вроде бы, из-за того, что испугались гнева богов — странно это, конечно, но подробнее я не знаю, в чём там было дело.
— В святилище Посейдона на вершине горы, — объяснила спартанка, — Бежавшие укрылись в нём и возле него, и спартиаты не решились прогневить бога нарушением священного права убежища. Перед этим бунтом илотов были обманом убиты беглые, укрывшиеся в другом его святилище на Тенаре и поверившие обещанию пощадить их, и как раз вскоре после этого произошло то землетрясение, почти разрушившее Спарту. Как было не связать его с гневом Посейдона? Вот поэтому только и не решились уничтожить последних илотов на Итоме. Запросили герусию, что с ними делать, и в герусии решили, что пусть уходят из страны, куда хотят. Афиняне предложили им поселиться на севере Пелопоннеса, в недавно отвоёванном ими у локров Навпакте, и они все ушли туда…
— В общем, нам такого спартанского счастья и даром не надо, — резюмировал я, — есть у нас крестьяне-ополченцы, которые и землю обрабатывают, и служат в обычном войске, есть наёмники для таких операций, которые требуют особого воинского умения, и есть рабы для прислуживания и для тех работ, которых не станет по доброй воле делать свободный. Рабов у нас, хвала богам, немного, а механизация и нужду в них снизит, и труд им облегчит. Непокорных или нерадивых будем римлянам продавать, послушных и усердных — освобождать, и пусть остальные видят, что послушанием и усердной слкжбой можно добиться свободы вернее и надёжнее, чем побегом или бунтом. Да, кстати! Амбон, поди-ка сюда! — подозвал я слугу, — Ты ведь давненько уже служишь мне, и служишь хорошо. Как ты считаешь, достоин ты свободы?
