Лучший друг - Ян Жнівень
Когда они поднимались наверх, в сердце появилась тревожность.
– Раз пошли, значит, закончим до конца, – сказал Лёша и протиснулся вперед на винтовой лестнице.
– Нож лучше держи наготове, – ответил Егор. – Он может пригодиться.
Осуждающе посмотрев на брата, Лёша все же припрятал на поясе нож и поднялся наверх.
У перил, как и ожидалось, стоял черный парень, который внимательно осматривал прилегающие земли и здания. В основном его взгляд, что странно, приковывала вновь заковылявшая по пустынным улицам машина, которая уже была в паре километров и казалась совсем маленькой. Этот Энтони совсем не обращал внимания на прибывших в его тесное обиталище гостей. Пока они оставались для его взгляда вне зоны доступа, Егор осмотрел парня: внешне он был совсем худой, сухой и… черный. Это очень затрудняло подступится к нему с нужной стороны, ведь черные люди для них были сродни иностранцам или аборигенам, у которых своя культура, мировоззрение и склад ума.
Егору не представлялось возможным даже предположить, какой этот человек «на вкус». Единственное, что было знакомо, так это внешние атрибуты, которыми он походил на старшего брата. У этого Энтони были острые черты лица, черные витиеватые волосы, черное пальто, темно-синяя кофта под ним. У Энтони были черные пальцы со светлыми внутренними сторонами, что еще сильнее удивило Егора, проницательный взгляд, большие, кремовые губы и широкий, цвета полированной бронзы нос. На ногах Энтони носил оборванные черные боты и грязные носки. Вид у него был не из самых опрятных, но смелое, веселое и яркое лицо усыпляло бдительность, которая была очень важна в компании столь необычных и малознакомых людей.
Наконец Энтони повернул голову в сторону бегущей стаи собак и боковым зрением заметил младшего брата, что внимательно осматривал его. На его лице отразилась искренняя радость и удивление. Он протянул свою черную сухую руку Егору и улыбнулся своими невероятно широкими губами, оголив белоснежные зубы.
– Энтони Эвенс, – начал парень сходу. – Рад встрече, господа. Пойдемте же вниз.
Он еще пожал руку Лёше, который скептично посмотрел на него, и пропустил старшего вперед. Долго спускаясь по винтовой лестнице, Энтони что-то говорил на русском про их церковь. В его языке четко чувствовались какие-то странные, доселе не слышимые ни Егором, ни Лёшей нотки. В них разве что можно было узнать манеру речи Уорвика, но у старого генерала не было настолько яркой «иностранности» в языке, какая была у Энтони. Черный парень был очень позитивен и постоянно приговаривал какие-то английские фразочки себе под нос.
– А почему не должен? – спросил простодушный Энтони Лёшу, спустившись вниз и стукнув кулачком какого-то молодого подростка, тоже черного. – Это мой родной язык, поэтому я всегда остаюсь при нем. Ну вот, – показал он черным пальцем на круг из людей. – Это моя родня, которая прошла вместе со мной через все ужасы гомельской жизни. Впечатляет, не правда ли?
– Выглядит жалко, – ответил Егор, все так же безразлично вертя в руках всякие штуки из кармана.
– Нет-нет! – испугался Лёша, в край очарованный позитивным настроем Энтони, который на время выгнал из его головы тревожные мысли и окончательно усыпил его бдительность. – Мой брат страдает излишней критичностью. Но нас интересует, что же за ужасы? Я не до конца понимаю, о чем ты.
Энтони рассмеялся и стукнул себя по колену. За ним рассмеялись и остальные члены церкви. Лёша смутился и нахмурился.
– Да ладно тебе! Ты-то, белорус, так еще и не знаешь о гомельских ужасах? Я тебя умоляю! Нас не обидит это. No, I’m serious!
– Нет, я серьезно, – ответил Лёша, не понимая, о чем речь, на что Энтони покосился на него и поднял брови, словно обидевшись.
Энтони бросил беглый взгляд в угол церкви и сел в круг.
– Присаживайтесь, – сказал он холоднее. – Сейчас расскажу.
Далее Энтони начал серьезнее. В его голосе пропал былой запал, и теперь он был сосредоточен только на рассказе, совсем забыв о том, с кем говорит. Иногда он делал такой акцент на некоторых пугающих до жути сценах, что в один момент переходил на английский, после чего его спокойно осекал старый, покрывшийся морщинами дедушка.
Из рассказа Энтони было понятно, что ситуация у новообразовавшихся государств – бывших областей Беларуси – печальнее некуда. После вводного курса в историю, которую Егор поверхностно знал из энциклопедий у Жени, Энтони рассказал про бесчисленное множество плантаций, на которых взращивают людей. Чернокожие являлись там чем-то вроде фермеров и уборщиков, которые делают удобные условия для взращивания новой армии. «Война, – по словам Энтони, – только начало делает, ведь Гомель только-только начинает операцию массы по подготовке прототипов «новых людей».
– Только вот эти «новые-новые люди» не будут подчиняться чувствам человеческим, понимаете? – спросил Энтони, разведя руками. – Мы были теми, кто застали первые, довольно сырые разработки. Жуткое зрелище. Когда человек, который был с мозгом, вдруг уподобляется роботу – это не шутка, а страх.
– Не апеллируй к таким сложным словам, говори проще, – перебил его Лёша, которого веселили ошибки в его речи.
Эта жалкая группа людей, которая обосновалась в церкви, работала на одной из плантаций, в которой инициативная команда техников отключила систему питания. Эта операция чуть не привела к взрыву, но зато сотни людей смогли спастись бегством. Кого-то, конечно, нашли, но у многих появилась надежда. Так эти люди оказались здесь, перебиваясь едой из супермаркетов и грабежами…
После этих слов Энтони посмотрел над их головами. По шоколадной коже потекла капля пота. Потеряв сноровку, Лёша нагнулся к нему и переспросил, когда тупой топор вошел в деревянный поддон, на котором он сидел. Вскрикнув, он встал и оглянулся – крепкий и широколобый человек в красно-черном балахоне стоял под прицелом Далета и в ужасе поднял руки.
– Я знал, что вы играете нечисто, – сказал Егор и сильнее воткнул в подбородок пистолет здоровяку. Лёша был с ним солидарен и вмиг достал Заин и навел его на Энтони, вытащив язык и улыбнувшись. Радость от того, что скоро прольется кровь и немного взбодрит его, выражалась на его лице, смотря на которое
