Лучший друг - Ян Жнівень
IV
Лёша же в свою очередь считал, что его долгом было содержать брата в здравом расположении духа и не давать в нем закрепиться этой бесконечной апатии. По глазам младшего казалось, что любая мелочь, любое колыхание травы могло вывести его на крик, но Егор и бровью не пошевелил после рассказа старшего. В какой-то момент старшему показалось, что он зря рассказал ему о прошлом. Это мало того что не возымело никакого положительного воздействия, так еще только сильнее погрузило его в себя. Однако его движения стали менее скованными и более четкими, даже грубыми. Все, что делал Егор, являлось важным. Никаких лишних движений.
Во многих проявлениях он стал человеком четким. Даже сигарета теперь подкуривалась с первого раза, а фильтр всегда падал на землю пожеванным. Шаги по лестнице всегда были через одну ступень, камни под ногами отлетали легким пинком за пару десятков метров, бутылка воды открывалась с одного резкого оборота, взгляд, в основном прикованный к фотографиям, в остальном четко был сфокусированным на всем, что двигалось и могло как-то испортить их гармонию – в этих мелочах он преобразился до неузнаваемости.
Егор нырнул в рефлексию, как рыба в воду. Говорить было еще труднее, чем раньше, но Лёшу успокаивало то, что суета наконец закончилась. Можно было спокойно следовать по своему пути и не думать ни об Уорвике, ни о погибших, ни о войне. Все было закопано глубоко в душу, и долгое время не собиралось просыпаться.
Когда они остановились в уютной открытой квартирке, которая каким-то чудом сохранила первый этаж в целости, Лёша начал разводить костер на каменном полу. В ярком, теплом свете Егор увидел Машу, и снова отголоски боли отдались в голове, жутким спазмом в животе и выбили его из сил.
Легкое видение показалось в трепещущем пламени. В нем вырисовывались бесконечные, знакомые лица, которые то кричали от боли, то молились. Они сменялись с бешеной скоростью, нагоняя страх и головокружение. В конце появилось печальное, опаленное жаром битвы лицо со шрамами. На голове у человека выгорели волосы, но он улыбался и смотрел на Егора влюбленными глазами. Не выдержав, он закрыл глаза. Захотелось плакать, но он сдержался и обратился к старшему с первым за два дня вопросом, который вот уже столько дней витал в воздухе и который казался ему очень важным:
– Почему ты никогда не плачешь? – выдавил из себя Егор.
– А почему должен? Я все выплакал уже давно, – ответил Лёша.
– Я хочу перестать плакать.
– Зачем?
– Просто. Не хочу быть слабым.
Вздохнув, Лёша встал с теплого пола и высунулся в окно. Он закурил и сказал:
– Слезы не делают тебя слабым. Меня мало что трогает в этой жизни, но когда трогает, я плачу. Мне не стыдно пролить слезы из-за страха или боли, но я не делаю этого только потому, что они не наворачиваются. Не смотри на меня как на смельчака – это не так… Я завидую, что ты можешь выплескивать эмоции таким способом. Я же коплю их в себе, от чего порой становлюсь настоящим монстром. Невыносимая боль от пребывания в пригороде преобразила меня. Помнишь тот момент?
И тогда Егор многое вспомнил. Даже те странные ощущения в отеле, когда все вокруг казалось таким знакомым, гнетущим.
Лёша отвернулся от летящего в комнату дыма и посмотрел на брата, крепко зажмурившего глаза. Когда он открыл их, они все еще были сухие.
– Ты врешь, опять. Ты сдерживаешь себя, всегда.
– Даже если так, я делал это только ради тебя, – отвечал Лёша.
– Я устал, – ответил младший брат.
Егор лег на диван, накрылся курткой и уснул. Лёша смотрел подаренный Женей мини-телевизор, на котором шла третья серия. Братья потеряли сноровку. Теперь их невнимательность могла многое поменять в худшую сторону, открыть все еще не запекшиеся многочисленные раны.
V
Путешествие не вернулось в прежнюю кондицию, несмотря на нарастающую в округе опасность: начали появляться голиафы на стенах, псов в городе стало больше, ульи возникали на домах все чаще и чаще. Они молча и медленно продвигались сквозь сомнительное окружение города, пока дело не подошло к закату и они не добрались до церкви, на верхушке которой виднелось черное, почти сливающееся с цветом серого неба лицо. На нем появился белый изгиб в виде улыбки, и лицо закричало:
– Ребята! Наверх давайте! Снаружи очень опасно!
Застопорившись на одном месте, Лёша посмотрел на лицо, кричащее сверху, и засомневался. Посмотрев на безразличного брата, Лёша немного подумал и махнул рукой. Они двинулись ко входу в черно-красную церковь. Ее широкие деревянные двери были закрыты, но стоило им подойти ближе, как гигантские врата медленно раскрылись. За ними не было никого – лишь темнота, в которой проглядывались бликующая золотая отделка церкви, очертания скамеек, лучи от луны, проходившие из дыр в потолке, и какие-то белые точки, разместившиеся в кругу около тусклого огня.
– Проходите, – буркнул томный голос с западным акцентом. Лёша вздрогнул и огляделся, но рядом никого не было, однако же голос явно был всего лишь в паре метров от них. Неведомая сила толкнула его вперед, и они прошил сквозь огромные двери. Лишь вблизи они поняли, что за голос их окликнул.
Владелец голоса был черным с ног до головы. На нем висело старое, ветхое пальто, нелепая треуголка и орден на груди. Длинная кучерявая борода с седыми промежутками свисала до груди, где собиралась в пучок и расходилась в две стороны. Впервые в жизни братья увидели чернокожего человека, о которых доселе знали только из книг, а видели только на исторических фресках в музеях.
– Наверх по лестнице. Энтони ждет вас, – без особого дружелюбия ответил голос и молча ушел к остальным черным лицам, что сгрудились около тусклого огонька рядом с кафедрой.
Неторопливо пройдя к неосвещенной, трухлявой лестнице, братья осматривали небогатый темный закоулок. Смотреть было особо не на что, но даже те слабо различимые очертания вызывали неподдельный интерес. Тут имелась целая экосистема, которую построили эти
