Александр Афанасьев - Белорусский набат

– Пацан один подарил, – перехватил Дiд взгляд гостя, – один из первых. Сказал, когда выпускался: жаль, что я про героев так мало знаю.

…

– Лег он под Мариуполем. Еще в четырнадцатом.

– Да примет его Аллах…

Дiд попробовал губами чай:

– Горячий. Ты что, правоверным заделался?

– Я всегда им и был. Тяжело без веры.

– То так. Со священником легче. Только вера у нас другая, ты уж извини.

– За что? Вера… она в конечном итоге к одному сводится – к справедливости. Есть справедливость – есть и вера. Люди в несправедливость верить не будут. Вот в Сирии – ты думаешь, там другие люди? Те же самые. Только они Аллаху молятся, а вы – Христу. Но просят одного и того же. Свободы. Справедливости. Конца тирании.

– Говорят, совсем плохо там.

– Плохо… там уже много лет плохо. Хуже, чем есть – уже не бывать.

– Наши есть там?

– Есть и ваши. Крымских татар много – целый джамаат создали. Инструкторы ваши есть. Дюже добры ребята.

– А москали?

– Москали? Ты бы поосторожнее с этим словом, москали разные бывают. На стороне тагута их полно, и инструкторы, и спецназ: говорят, что после подрыва в Дамаске тагут своим не доверяет вообще, у него вся охрана из русских. А есть и с нашей стороны русские. Лучше бойцов нет, даже чеченцы не такие…

Дiд отодвинул кружку в сторону.

– Помощь нам нужна.

– Понятное дело.

– Нам надо решить вопрос до осени. Если не решим – нам крышка. Во…

…

– Недавно инфа пришла. Американцы решили нас сдать… в обмен на контракты. Польша, прибалты, еще кое-кто в Европе – за нас, но… сам понимаешь. Им своя рубашка ближе к телу, в одиночку они нас поддерживать не станут. Вопрос надо решать. До конца осени.

– Решать? Как ты видишь это решение?

Дiд помедлил. Но все же решил сказать:

– У нас уран был. Мы хотели из него бомбы сделать.

– А потом?

– Потом заложить в кацапии, отравить их месторождения.

Гость достал четки, начал перебрасывать их в пальцах.

– И что?

– Что-что. Телевизор не смотришь? Кацапы удар по нам нанесли. Разбили лагеря, и что самое худшее…

Дiд достал смартфон, порылся в памяти, толкнул по столу.

– Андрий Брыш. Полковник, очень опытный хлопак[9], прошел спецподготовку. Был в одном из лагерей, у него была большая часть информации по плану. После бомбежки мы не нашли его ни в числе мертвых, ни в числе выживших. Остается только одно: его взяли кацапы.

…

– И теперь плана нет. Никакого. Все наши наработки…

Дiд матерно выругался:

– В ж…

…

– Что молчишь?

– Нехорошо делаете.

– Что?

– Нехорошо делаете. В России на севере есть мусульмане. Сама нефть, газ тоже чего-то стоят. Нехорошо.

– А нам что делать, брат? Нас, как гандон использованный, в унитаз кинули и сейчас сольют! Делать что?

– Я вот сюда шел, слышал – человека бьют. Кричат – кому принадлежит Крым. Как думаешь, помогает?

– А… балбесы. Думают, что что-то изменят так.

– …зрада кругом.

– То-то и оно. Завтра вы новый план сделаете – какой-то зрадник опять найдется. Думаешь, не найдется?

– Найдется, как не так. Мы, кстати, даже на мусульман выходили… из Тюмени как раз. Помощи просили.

– Они-то вас и сдали, скорее всего. В России все экстремисты – под колпаком. Даже русские – и то под колпаком.

– И что делать?

Гость жестом показал, чтобы принесли чаю. Когда чаю принесли – заговорил:

– Запад за вас впрягаться не будет. Они всегда приходят на готовое. Если вы покажете, что одерживаете победу – они будут за вас. Если не покажете – сольют. Они как шакалы. Приходят только на труп…

– И что нам делать? С Россией воевать?

– Зачем воевать? С Россией вам воевать не надо…

Москва, Воробьевы горы. Вечер 19 августа 2020 года

Квартира пуста, но мы здесь.Здесь мало что есть, но мы есть.

Один из первых доверительных контактов между российской и американской разведкой состоялся в этот день, точнее – вечер, на смотровой площадке на Воробьевых горах, одном из наиболее приметных мест Москвы. Это возвышенность, с которой отлично видна панорама старого центра города. Здесь просто было затеряться – поэтому мы выбрали именно ее…

Уже стемнело. Закончился рабочий день и большинство менеджеров добрались до своей двушки в десяти минутах от метро, купленной в ипотеку, а те, на кого они работали, только пообедали и оделись для выхода в свет. На самом деле было две Москвы. Первая – уныло-суетливая, с суетой супермаркетов и едва слышным шелестом компьютера на своем рабочем месте, работающая с девяти до шести (в Москве по-другому не работают, слишком много времени уходит на дорогу), ненавидящая свою работу и то, чем она является, и вымирающая по вечерам пятницы, чтобы снова ожить вечером воскресенья. И вторая – прожженно-деловая, пронзившая иглами светящихся небоскребов чернильную тень неба, Москва без законов и правил, Москва, где принимается во внимание лишь количество денег и все, у кого нет миллиарда, могут идти в известное место. Эта Москва просыпается к двенадцати, к часу-двум появляется на своем рабочем месте, а засыпает в пять-шесть утра, эта Москва мыслит широко и чужое делает своим тысячей разных способов. Здесь не думают о будущем и на последние деньги покупают «Порше Кайенн», чтобы выглядеть, здесь долги отдают трусы, а решения суда исполняют дураки. Именно эта Москва сейчас вступала в свои права: разукрашенные девицы и рев моторов драг-рейсеров. Ночью будет жарко…

Американцы аккуратно припарковались рядом с моим «геликом». По местным меркам, по меркам второй Москвы, их тачка – отстой. В то время как моя – котируется, хотя и не в моде, как и мужественность вообще. На таких тачках в Москве ездят не сами олигархи, а те, кто решает для них вопросы. И неважно, как именно. Темнокожий предусмотрительно отошел в сторону, уставился на машины гонщиков.

Смотровая площадка. Рев моторов и целующиеся парочки. Мягкий свет дорогих жилых комплексов… там живут те, кто определенно добился успеха, но еще не поймал Бога за бороду. Две машины: главе семейства – внедорожник, жене – какую-нибудь до двадцати тысяч. На этом уровне покупают в ипотеку уже не квартиру в Москве, а коттедж по Рижке, не слишком близко, конечно, или таунхаус. Дети – в частном садике с китайским или английским уклоном, в перспективе – обучение в Англии, Гонконге или Шанхае.

Это то, от чего я когда-то отказался ради права и возможности умереть за то, за что сочту нужным…

А это… конечно, прилетело сильно, но без переломов. Пара зубов шатается. Меня еще не так били. Но сейчас – я подставился сознательно. Иногда противнику надо дать одержать символическую победу, чтобы потом говорить без обид. В свое время это не поняли в Киеве: если бы они дали Донбассу одержать какую-нибудь символическую победу холодным летом две тысячи четырнадцатого – например, дали бы особый статус, временно бы позволили оставлять налоги, признали бы их право говорить на русском – многое было бы по-другому.

Но нет. Вместо того чтобы дать что-то символическое, что потом можно и отнять с утратой остроты ситуации, начали войну. И отнимать начали уже жизни. А жизнь обратно не вернешь и назад не отыграешь.

– Красиво…

– Какого черта ты сделал?

– О чем ты? – я достал салфетку и начал протирать лицо.

Американец – схватил меня за грудки, а второй… – они что, реально такие идиоты, чтобы направить гм… негра работать в московской резидентуре, – второй подскочил и взял его за плечи, чтобы не дать драться…

– О Риге. Ты убил двоих парней.

– Да? А перед этим – вы убили двенадцать. Как насчет этого? Или жизни русских меньше стоят, чем жизни американцев?

– Да отвали ты!

Негр убрал руки, снова отошел в сторону. Он неосмотрительно тогда себя повел… я мог и не знать, что он понимает и говорит по-русски. Теперь знаю.

…

– Ну? Есть ответ?

– Это были не мы.

– Что значит – не вы? – Шоу тут допустил ошибку, применив слабый аргумент: кто меня допрашивал? Не вы? Кто макал головой в таз? Не вы?

– Напомнить, что вы сделали с Украиной?

Я покачал головой.

– Ты ничего не знаешь про Украину. Ты что, думаешь, приехал из Вашингтона со своим мнением – и все вокруг тебя закрутилось? Ты ничего не знаешь ни об Украине, ни о нас. Мы – те, кто загнал фашизм туда, где ему и следует находиться. Потом мы заперли дверь и встали стражей у нее. Мы – стражи врат. И никому, кроме нас, не дано решать, что делать, чтобы эти твари снова не вырвались наружу.

Я ждал, что Шоу выйдет из себя. Но он остался спокойным – возможно, он более опытен, чем я предполагал. Надо держать это в уме.

– Звучит мелодраматично и неискренне.

– Как раз искренне. Вы не пережили того, что пережили мы. Вы не потеряли от фашизма двадцать пять миллионов.

– Это не дает вам права…

– Что?! – перебил его я. – Решать, как жить Украине или украинцам? А ничего, что второго мая две тысячи четырнадцатого простые молодые люди – самые обыкновенные, чуть сорванные, но обыкновенные, такие, каких и в вашей, и в любой другой стране полно – загнали других людей, в основном старше их, много и женщин было, в Дом профсоюзов в Одессе и подожгли? Это были не специально подготовленные убийцы, не каратели из СС, прошедшие процедуру инициации, – обычные молодые ребята. А еще полмиллиона других на следующий день смеялись в Интернете и пускали шуточки про жареных колорадов. Некоторые просто шутили, некоторые потом специально приезжали в Одессу и фотографировались на фоне сгоревшего здания. Знаешь, когда я принял решение, Марк? Не утром того дня, когда узнал о случившемся. А позже, когда я увидел, как они на это отреагировали. Они виновны. Виновны, Марк. Если не все – то большинство. Как в свое время виновны были фашисты. И то, что происходит, – это наказание. И это – пока еще мягкое наказание…