Евгений Прошкин - Война мертвых
Противник задрал голову и подтянул ружье к ноге. Средний глаз был закрыт. Из-под века сочился черный ручеек и, огибая маленький острый нос, терялся в разомкнутых губах. Тихон проведал накопитель – туда уже поступила первая порция силы из реактора. Он посмотрел, как враг поднимает трубку, и послал в его сторону новый импульс, чуть сильнее предыдущего.
Издыхающий конкур не вскрикнул, не принял драматической позы, как это делают герои из интеркино, он просто умер – смирно, заурядно, с каким-то невысказанным облегчением. Просто выронил ружье и перестал шевелиться. И все.
Одиннадцать блох по-прежнему разъезжали, ожидая своего часа. На смерть они не обратили никакого внимания. Смерть на войне не страшна. Она привычна. В ней нет ничего особенного. Умереть – значит присоединиться к большинству. Все там будем.
– Молодец.
Он не сразу понял, о чем это. Сверху окатило светом, и чьи-то руки протянулись к его голове. Лейтенант снял с Тихона датчик и, приводя его в чувство, похлопал по щеке.
– Вставай, тебе сейчас полезно размяться.
Тихон вылез из гроба и погулял по классу – суставы похрустывали, перед глазами висела навязчивая мутная пленка.
– Кажется, скоро в войне наступит перелом, – проговорил капитан, смешав шутку и серьезность в такой пропорции, что трактовать фразу можно было как угодно. – Второй Алекс, да и только, – добавил он, и Тихон. вспомнил, что уже слышал это имя.
Вторым ему быть не хотелось.
– По стрельбе результаты неважные, – сказал Игорь. – Отвратительные результаты. Все остальное нормально.
– Точнее, превосходно, – поправил его капитан. Игорь пожал плечами, но, поймав вопрошающий взгляд Тихона, улыбнулся:
– Согласен. Девять часов в кабине, и самостоятельный выход. Для клубники это большое достижение.
– Для чего?
– Для новичка. Хотя, нет, ты уже не новичок. Не без помощи Егора, конечно, – это ведь он, добрая душа, подкинул тебе конкура из второй блохи.
– Егор, – капитан подал руку, но прежде он приподнялся в кресле, и для Тихона этот жест был дороже любых комплиментов. – Смерть – паскудная штука, ее нельзя не бояться, но когда скармливаешь смерти других, сам начинаешь понимать, что зубы у нее мягкие и нежные.
– Слушай его, курсант, он дело говорит, – вставил Игорь.
– Есть и другой способ, но он гораздо сложнее, – продолжал Егор. – Вот, самоубийцы. Думаешь, они жаждут смерти? Ни черта, они ее боятся похлеще нас с тобой, ведь для них она не только вероятна, но и осязаема. Фокус в том, что жизнь им представляется еще большей гнусностью.
– Выбирают из двух зол? – уточнил Тихон.
– Примерно так. Каким образом ты будешь отлипать – внушишь себе, что жизнь – дерьмо, или, как сейчас, честно покончишь с собой, – это твое дело. Конечно, ты никогда не забудешь, что в танке сидит всего лишь отражение твоей психоматрицы, но легче от этого, поверь, не становится. Хотя я напрасно тебя учу, ты и сам справился, не накатав даже сотни часов. Если не сорвешься, то можешь отправиться на Пост уже со следующей партией.
– Я ему сорвусь, – шутливо пригрозил Игорь, помахав костлявым кулаком.
– А почему нельзя выдергивать оператора со стороны, как раньше?
Егор открыл рот, но в последний момент передумал и молча кивнул лейтенанту.
– Такое решение принимается на основе множества факторов, – сказал тот. – Состояние машины, степень выполнения задачи, оперативная обстановка, ну и, наконец, самочувствие. Долгое пребывание в кабине каждый переносит по-своему. Кроме того, отлипая, ты уничтожаешь танк, и сделать это желательно в толпе врагов, а не под боком у своих. Чтобы за всем этим уследить, понадобится целая армия наблюдателей.
– А что, если... – Тихон замялся: вопрос был несуразным, но почему-то именно эта глупость его по-настоящему взволновала. – Что, если остаться в машине? Надолго остаться.
– Помрешь, вот и все, – равнодушно ответил Игорь. – Тело без души – это мясо.
– Вообще-то был один случай, – сказал капитан.
– Это какой?
– С Алексом.
– Ну, Алекс – другое дело. Он был слишком странным даже для оператора. Мог по семьдесят часов не вылезать из кабины, а самоликвидацию совершал с таким удовольствием, что жутко становилось.
– Какой случай? – напомнил Тихон.
– Однажды Алекс задержался в танке настолько, что схватил инсульт. Тело спасти удалось, все функции восстановились, а в сознание он так и не пришел. Говорят, душа Алекса навечно влипла в машину, но это красивая легенда. Даже если бы Алекс продолжал жить в танке – сколько он там продержится, в чужой колонии?
– Между прочим, бойцом он был непревзойденным, – заметил Егор.
– Никаких шансов, – отрезал Игорь.
– А что со вторым оператором?
– Не было его. Как раз обкатывали экспериментальную модель для психов вроде Алекса, он там и за водителя, и за стрелка старался. Короче, танк был одноместный.
– Давно это произошло?
– Примерно десять тысяч часов назад. Или одиннадцать, не помню уже.
– Это сколько?
– Я же тебе сказал.
– А по-нормальному, в днях или месяцах?
– Нет у нас такой единицы. Если у тебя блажь, то сам и считай! – неожиданно рассердился Игорь. – А лучше не надо. Не тем голову забиваешь, курсант. Ты сейчас должен лететь к кубрику и хотеть спать, а не вопросики всякие идиотские... Свободен. Стой!
Лейтенант подошел к Тихону и, медленно перекатывая бесцветные зрачки, сказал:
– Не нравится мне твоя грустная физиономия, курсант. У меня на тебя действительно большие надежды, но вся беда в том, что чем оператор лучше, тем хуже у него с мозгами. У тебя с самого начала были нелады. Не тревожь меня, курсант, не надо. Про Алекса забудь, это сказка. А с настроением со своим что-то делай. Еще раз увижу на морде печаль – порву губы до ушей, чтоб всегда улыбался, ясно? Вот теперь свободен.
Тихон шел к себе, но спать ему вопреки предписанию лейтенанта не хотелось.
"Нужно себе внушить, что жизнь отвратительна, – зло думал он. – Разве в этом есть необходимость?”
По мере приближения к кубрику Тихона все сильней и сильней влекло обратно в класс, в кабину. Там было что-то такое... как это называется, он не знал, возможно, это “что-то” вовсе не имело названия, просто в танке Тихону было уютно и покойно.
Только теперь он окончательно понял, что не ошибся в выборе. Лагерь давил его своим искусственным озером, рациональным отдыхом и вымученной дружбой. Здесь отсутствовало и то, и другое, и третье, и еще многое из того, что Тихон не любил.
Он останется – в Школе, на неведомом Посту, где угодно, лишь бы не потерять возможность иногда влипать в не совсем пока послушный танк. Бывать вдалеке от всех. А стрелять он научится, не глупее же он толстухи Зои. Ему еще вербовщики говорили про какие-то особые способности. Вот и Егор – тоже. Тихону льстило, что капитан сравнивает его с живой легендой, ему только не нравилось, что живая легенда умерла.
За последним поворотом он увидел Марту – она сидела на корточках, уперевшись спиной в стену. Ее круглые колени были разведены в стороны, и магнитная застежка брюк натянулась упругим треугольником с едва заметной, скорее угадывающейся, чем видимой, вертикальной ямкой. Тихону показалось, что удовольствия в этом не много – когда жесткий шов впивается в тело. А может, наоборот. Кого ждешь?
– А чей это кубрик? – иронически спросила Марта, хватаясь за его пояс, чтобы подняться.
– Мой, – растерянно молвил Тихон. – Долго тут отираешься?
– Да минут семнадцать. Поздно тебя отпустили.
– Поздно, рано – здесь не поймешь. Вот что сейчас: вечер или утро?
– А какая тебе разница? Не думай о времени. Проголодался – ешь, устал – ложись спать.
Тихон прижал ладонь к идентификационной панели, и створ поднялся. За ним тут же вспыхнул свет: мятая кровать, встроенный шкаф, ступенька санблока и бесполезный экран блокированного интервидения. Он сделал шаг в комнату но, спохватившись, уступил дорогу даме. Марта с трудом протиснулась между ним и краем створа, хотя проем был достаточно широк. Зайдя внутрь, она с непонятным выражением лица потянула руку на себя – Тихон обнаружил, что его ремень она так и не отпустила.
– До сих пор был в классе?
– Нет, в речке купался.
– Какой ершистый, – рассмеялась Марта и провела пальцами по его волосам.
Тихон порывисто уклонился, но уже через секунду пожалел: то, что она сделала, было приятно.
– Угостить тебя, что ли, морковной пастой?
– А другого ничего?
Она как-то неопределенно стояла рядом, продолжая, словно по забывчивости, держаться за его пояс.
– Еще есть баранина и устрицы, но я увлекаюсь морковью, – неуклюже сострил он.
– У тебя голова только жратвой забита? – мурлыкнула Марта, придвигаясь к Тихону.
Она подошла совсем близко, так, что он уже не видел всего лица, а мог сфокусировать взгляд лишь на длинных, пушистых ресницах. Нижней губе стало щекотно – к ней притронулось что-то нежное и мягкое.
