Виталий Сертаков - Кремль 2222. Юго-Восток
— Хорошо, — говорю, — подожду. А вы чо обнялись? Вы другу дружке штыками пока жопы подрочите, а я подожду. А потом пойдем на пустошь, что ли?
Я понадеялся — может, кинутся. Тогда закон базара за меня будет. Но не кинулись. Вояки, ешкин медь, они и есть вояки.
— Согласен, — Сто шестой выдавил наглую ухмылку. — Я не буду тебя убивать, хомо. Но ты станешь калекой.
А вокруг уже народ собрался. И наши с Факела, и чужие. Дык мои слова-то слыхали, все теперь, воякам не отвертеться. И мне не отвертеться. Мне бы, дурилке, сообразить, что нас нарочно обставили, эх. Неужто прав батя, когда говорит, что нет во мне сра… сра… ну это, мышления сра-нического. То есть сра-те-гического, о, выговорил. В ком это сра… короче, ешкин медь, вот Голова так умеет мыслить, про завтра, и про год вперед. А я — ни фига.
— Эй, твердый, будешь биться?
— Твердый, мы на тебя поставим!
— Рустем, сколько можно ставить на кио?
— Э, беру только вечный металл! Нэ суй мине свои медяки!
Из контейнера вышел третий вояка. Сто второй, видать командир ихний, ага. Башка лысая, в жилках блестящих. Сколько ж в нем металла, ешкин медь! Кио вышел с пустым заплечным мешком, мешок знатный, с мягкими лямками, у нас таких нет. Он будто подслушивал. Умеют они, кио, промеж себя без слов говорить, нам бы так!
— Хомо, кого из моих бойцов ты вызываешь первым?
— А мне по очереди некогда. Обоих зараз давай.
— Славка, маркитанты против тебя деньги собирают! — взвыл рыжий.
Тут я маленько задумался — почему против меня? Выходит, заранее меня хоронят, что ли? Не, Рустем не дурак, он хитрит что-то!
— Не галди, — сказал я. — Голова, ты чо, дурной? Не понимаешь разве, мне уступать никому нельзя. Что люди скажут? Сын дьяка Назара жабы испугался?
На морде Сто второго — божья благодать, как маманя говорит. Кио, они такие, не ржут, не плачут. Тут ко мне дядька Прохор протиснулся, наш инженер главный. Сам тоже с охраной, ага.
— Твердислав, не дури! С кио нельзя драться.
— Это почему?
— У них же… — Прохор взял меня за ухо, притянул ближе. — У них кольчуга под кожей, не побьешь ты его!
— Дядя Прохор, ты мне не мешай, ладно?
Пасечники на шум вылезли. Старичок тот, с пчелиным гнездом на загривке, и другой, помоложе. Щурятся, будто со сна. У старого по плечам пчелы ползают, ага. Не простые полосатики, а ихние, серые твари, ешкин медь, с полпальца длиной. Но тут старикан заметил, как я смотрю, зубом щелкнул, и пчелы разом в гнездо улезли.
— Отшельника! — заголосили вокруг. — Отшельника зовите, бой судить!
Кио пошли втроем, народ расступался, бабы охали. Нео тоже следом увязались, на ходу вшей давят, кости грызут. Давненько никто на пустошь не ходил, отвыкли, что ли. За частоколом патрульные на нас вылупились, ага. Контейнера горами валялись, и тут, только белый песочек сменился рыжим, муравьиные кучи появились, букашки всякие. Ржавела тут земля, глубоко ржавела.
— Славка, не нравится мне это! — бурчал Голова. — Никак их подговорил кто!
— Ничо. Полялякаем маленько. Ты не галди, лучше маслица мне разыщи.
Я, размяться чтоб, пару разов кувыркнулся, арматурину с бетонной сваи выдернул, вокруг локтя закрутил. А чо, воякам-то разминаться не надо!
Вообще-то, тут совсем не пустошь. Круг такой бетонный, что ли, развалился на несколько частей, но пока держится, хотя травка растет и песком присыпало. А рядом, на толстых опорах — кусок бетонной дороги висит. Батя говорит, что в круге внизу когда-то этот… вертолет сажали. Может, и правда. Может, прежде люди и летали на машинах по воздуху? Кто ж теперь скажет?
Голова прибежал с кружкой масла. Не знаю, из чего его давили, но вонючее, ешкин медь! Ладно, ничо, сказал я, сойдет. Сто шестой и Сто девятый сняли с себя пояски, подсумки лишние, но форма им, видать, не мешала.
— Парень, их же двое на тебя одного, — приметил кто-то шибко глазастый.
— Кто же за него одного хоть гайку поставит? — засмеялись в толпе.
— На твердого хомо рубль к пяти, рубль к пяти, — промеж мужиков шнырял чернявый такой, подголосок у Рустема, деньги собирал.
Я скинул кольчугу, облился маслом. Народ затих. Только нео хрящами хрустели.
— Вы что, не видите? Он же твердый!
— Ни хрена себе! Да они же в люльках мрут!
Тут слышу, Голова за меня вступился. Поймал за бороду того умника и говорит:
— Хотишь, я тебя, зараза, в люльку уложу? Будешь до смерти под себя серить да тряпку сосать. Потому как зубов у тебя, зараза, не останется.
Заржали все, кроме кио. Заржали и тут же стихли. Толпа развалилась, будто ножиком резали. Подручные Рустема стали прятать деньги, ага, и сами за спины других попрятались. Получилась дыра, и никто в ту дыру носа сунуть не посмел.
Потому что пришел отшельник.
8
ОТШЕЛЬНИК
Однорукий Чич пришел с учеником.
Вообще, в Мертвой зоне, кроме лавок, штук десять избенок ставлено, кто там только не живет. Есть и другие гадальщики, но отшельник Чич — он сам по себе. Ничем не торгует, наружу редко вылазит, дык и то когда стемнеет. Прямо как рукокрыл, ага. Рожа вечно кожаной маской закрыта, одни глаза видать, и рука в рукавичке, даже в жару. Шапка на ем, одежа кожаная, отличной выделки, мне бы такую! Сам сухой, прямой, как жердина, говорит редко. Зато гадает так, ешкин медь, что бабы к нему тропу натоптали. Мужики тоже, но те маленько стесняются. Любаха, сестра моя, раз ходила, так вернулась — аж зубы стучат. Говорит — он вовсе не человек, а непонятно кто. Видит насквозь, чо было и чо будет, про каждого. Денег не берет, только птицу живую. Никто не видал, чтоб он кушал или пил. Может, зараза у него какая на роже, а может, и впрямь — нелюдь. Мне-то чо, мне без разницы. Если бой судить — завсегда к нему идут. Слыхал я, как-то дурни с Асфальта обиделись на Чича, подловили его на краю Пасеки, ага. Ну это слухи только. Трое их было, одного потом нашли. Целый весь, при оружии даже. Только без крови. Но, может, отшельник тут и ни при чем. Там в Пасеке рукокрылов до фига, запросто кровушку ночью высосут…
— Есть кто не хочет биться? — спросил ученик Чича. Этот тоже… до ушей в тряпку замотанный. Но по голосу слыхать — звонкий, молодой.
Сто шестой поглядел на меня, как на вошь. Я в ответ харкнул, поближе к его сапогу. А сам думаю — и чо я такой дурной? Прибить ведь запросто могут…
— Есть кто желает купить мир? — отшельник соблюдал правила. Дык ясное дело, никто откупаться не собирался. Откупишься раз, и все — за труса держать будут.
— Чем будете биться, красавчики? — спросил Чич. Голос у него хрипло булькал, как у жабы на отстойниках. Чич держал ладонь на ручке посоха. Антиресный посох у него был, я сразу не разглядел. Железяка с острым клювом, да еще по бокам посоха щели виднелись.
— На кулаках, — ухмыльнулся Сто шестой.
— У тебя, красавчик, штыки в ладошках, — напомнил отшельник.
Сто девятый маленько задергался, зашептал что-то своим.
— У хомо зато кожа твердая, — нашелся Сто шестой.
— Принимаешь? — спросил меня Чич.
— Мне штыри его по фигу, — я размазал по себе масло. — Скажи им, чтоб огнем не плевались.
— Огня не будет, обещаем, — поднял ладонь Сто второй.
— Кио двое против одного хомо, — равнодушно сказал Чич. — Факельщик, ты как, принимаешь?
— Да я щас обоим носы в морды забью!
— Биться до крови, до земли или до смерти? — как положено, спросил ученик Чича.
Тут мы маленько задумались. Убивать я их не шибко хотел, да и самому как-то пожить еще хотелось, что ли. До крови биться глупо, кровь может с перепугу из носу покапать, ага. Что ж тогда, ешкин медь, всю радость ломать? Поглядел я наверх, на кусок моста бетонного, что над нами висел. Вроде падальщиков было не видать, эти завсегда заранее смерть чуют.
— До земли? — предложил я.
— До земли, — кивнули кио.
Чич поскреб в боку, шапку дурацкую поглубже натянул. Я на пустоши уже раз пять бился, но только теперь заметил, как отшельник от солнца нос воротит. Все время норовил встать так, чтобы солнышко взад било. Подручный Рустема подбежал, кланяясь, долю от ставок ученику Чича отдал. Так уж заведено, за суд платить.
— Решено, красавчики. Бьемся до земли. Начали!
Стало быть, пока одна из сторон крепко не уляжется. Ешкин медь, это нам годится.
Сто шестой мигом попер на меня. Ходил он не так, как наши мужики, ноги маленько выворачивал и шире держал, это за вояками давно примечено. Голова умный, он говорит, тяжесть у них в теле не так центрована, что ли.
Я его встретил кулаком в нос. Промазал. Но я знал, что промажу. Сто шестой качнулся влево и без замаха достал меня ботинком в плечо. Метил, ешкин медь, в башку. Но башку я ему не подставлю.
Сто девятый прыгнул справа, так чтоб я к солнцу рожей развернулся. Но я ворочаться не стал, под него упал, за ногу поймал дурня. За ногу поймал, крутанул маленько. Сто шестому аккурат по харе наглой досталось, ага.
