Андрей Круз - Эпоха мёртвых. Прорыв

— Давай, давай, не разочаровывай нас, — сказал эсбэшник.

Сзади к нему подошёл Крап, держа в руках «стечкин». С Крапом были ещё двое, оба с автоматами, не отходившие от него ни на шаг. Издалека, как заметил Пилецкий, на разыгрывающиеся сцены смотрели вояки в камуфляже и с навороченным оружием. Эти захватили лагерь, но в процесс отбора «уродов» из числа людей не вмешивались. Занимались этим люди в чёрной форме, а также приехавшие с ними уголовники.

— Ну ты чего, вертухай, сомлел? — притворно удивлённо спросил Крап. — Помочь?

— Нет, не надо, — прохрипел Пилецкий, у которого вспышкой в мозгу родилась мысль о том, что если ему сейчас «помогут», то через минуту он сам будет стоять на коленях на чисто выметенном асфальте плаца.

— Тогда не тяни время, жрать всем охота уже, — сказал Крап.

Один из его «торпед» слегка приподнял ствол автомата, как бы с намёком.

— Страшно, Виталя? — неожиданно разомкнул слипшиеся от запёкшейся крови губы зампореж, майор Беляков. — А ты не щемись целкой, начал своих валить, так продолжай, сука.

С этими словами он плюнул под ноги Пилецкому кровавым сгустком. Пилецкий неожиданно даже для самого себя оскорбился такими словами Белякова. С какой стати он в него плюётся? Это раньше он тут главным был, Пилецкий в силу частых залётов по службе даже на глаза ему боялся попадаться. А теперь его сила кончилась. Другая теперь сила в зоне всё решает. Контролёра накрыла волна трусливой злости, и Пилецкий, искривив губы и жалко перекосив лицо, вскинул ПМ и выстрелил в зампорежа. Тот лишь покачнулся, но не упал. Пуля ударила его в скулу, почти по касательной, сломав кость и вырвав клок мяса, повисший вниз кровавым лоскутом. По шее и плечу побежал ручеёк тёмной крови.

— Ну, Виталя… — протянул Крап. — Так не пойдёт, даже попасть не можешь. Давай ещё разок, старайся.

Удар пули всё же ошеломил Белякова. Он уже ничего не говорил и даже не смотрел на Пилецкого. Дрожащей рукой тот снова поднял пистолет и выстрелил, угодив в самую середину лица, прямо в переносицу. Тело зампорежа грузно завалилось назад, и неестественно вывернутые ноги мелко задёргались. Смерть всё никак не наступала, пуля пробила переносицу и застряла где-то в носоглотке. Майор продолжал хрипеть и даже, кажется, оставался в сознании.

— Талант, Виталя, талант, — сказал «эсэсовец» в чёрном. — Тебе исполнителем быть, ни один у тебя не уйдёт, не помучившись. Добей, чертила!

От неожиданно злобного крика и болезненного тычка в спину Пилецкий подпрыгнул и дважды выстрелил в голову умирающего, на этот раз добив его окончательно. Контролёр из новеньких, глядя на эту картину, неожиданно сморщился и заплакал.

— Не надо… пожалуйста, не надо… — бормотал он.

Слёзы текли у него из глаз, смешиваясь с кровью. Его мелко трясло.

— Поздно, Вася, — наставительно сказал Крап. — Раньше надо было думать. Сейчас сам бы водку пил да корешей своих валил. А теперь поздно. Виталя, давай, не тормози.

Рядом хлопнул ещё один пистолетный выстрел, заставивший дёрнуться и жертву, и палача. В нескольких метрах происходил отбор «уродов» с коллегой Пилецкого, Боголюбским. На асфальт рухнуло тело какого-то заезжего капитана из области, застрявшего здесь в командировке.

Пилецкий вдруг успокоился. Неожиданно ясно в его воспалённом и затопленном страхом мозгу возникла мысль: «Обратной дороги нет. Всё. Приплыл». Взяв в руки оружие и начав убивать своих коллег под командой уголовника, он уже ушёл за ту грань, за которую заходить нельзя, так далеко, что грани этой уже и не разглядеть. Пилецкий погрузился во тьму вечную. И осознание этого его успокоило. Он уже твёрдой рукой вскинул пистолет и выстрелил новичку в середину лба, прекратив его заунывный плач. Тело повалилось на зампорежа, а Пилецкого хлопнули по плечу, и кто-то сунул ему в руку початую бутылку водки и половину кральки колбасы.

— Молотком, Пиля! Зачислен в ряды, так сказать. Будешь теперь в «уродах». Хлебни как следует.

Затем Пилецкий жадно хлебал водку из горлышка, как воду, не чувствуя вкуса, затем жевал отдающую чесноком колбасу. Кто-то сунул ему пачку сигарет, и он закурил, без проблем чиркнув спичкой на изрядном ветру. Руки уже не дрожали.

Продолжение этого дня помнил плохо. Он здорово напился в кругу таких же «уродов», как они сами себя называли. С ерёменковским отрядом приехали человек двадцать бывших вертухаев. Ему выдали слежавшийся на складе армейский камуфляж, стальной покоцанный шлем, потёртый автомат, «Макаров», гранаты, штык-нож, показали место в кузове КамАЗа. Затем новичков, человек пятнадцать в общей сложности, повели показывать имущество отряда.

Больше всего Пилецкого поразила передвижная пыточная, переделанная из старой «кашээмки» с кунгом. От прошлого оборудования в ней разве что дизель-генератор остался, подсоединённый к каким-то трансформаторам и реостатам, чёрт знает, что это такое, в электрике он плохо разбирался. Провода вели к стоматологическому креслу, словно в насмешку установленному посреди кунга. Кроме «крокодилов», которыми заканчивались провода, там было множество хирургических инструментов, какие-то ножи, мясницкие топорики, молотки и клещи. На столике пристроилась переносная газовая плитка, на конфорках которой лежали обугленные с одного конца монтировки.

В кунге стоял запах дерьма, крови и страха. Пилецкий почувствовал, как хмель улетучивается из его головы, а волосы шевелятся под форменной кепкой. Но затем он снова выпил, и его отпустило. Зачисленный в «уроды» Боголюбский всё время крутился рядом, часто подливал, подавал наколотые на вилку солёные огурцы — закусить. Водки, закуски, курева у «уродов» было много, целый КамАЗ был забит «бациллой» под верх тента.

К ночи нашлись и девки. Оказывается, их возили с собой постоянно, в двух автозаках, пустовавших в отсутствие пленных. Девки были молодые, все взятые силой из деревень, через которые проезжал отряд. От отряда не прятались, сначала воспринимая их как защитников, а когда настоящая звериная сущность гостей становилась видна, предпринимать что-то было уже поздно.

Что удивило Пилецкого, так это то, что со многими «уродами» ехали семьи. Были жёны, были дети, и никого из них не волновало происходящее в лагере. Ни зверства, ни крики из пыточных, ни публичные казни, ни пьяный разгул и дикий разврат. Жёны бывших вертухаев с удовольствием примеряли взятое с грабежей добро, детишек некоторые папаши уже «приставляли к делу», пусть пока на подхвате. «Уроды» на глазах превращались в некую кочевую орду, кормящуюся исключительно от своих зверств.

Впрочем, поначалу «уроды» ещё не слишком зашкаливали. Их было маловато, да и «настоящего дела» для них не находилось. За вояк их никто не считал, а с палачеством развернуться не было оказии. Всё изменилось, когда Крап взял власть и начал строить своё «княжество», устроив резиденцию на хлебозаводе. К тому времени число вертухаев в «уродской» роте перевалило за сотню, а считая членов семей и каких-то непонятных шнырей из числа лагерных «опущенных», так и к трём сотням уже приблизилось. Некоторые бабы тоже напялили на свои раскормленные дармовыми харчами зады камуфляж и вооружились, почувствовав вкус к грабежам и безнаказанному живодёрству.