Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест

страданий, катаканцы дошли до столицы всего за месяц, оставив после себя выжженную землю и тысячи трупов. Но Мурзан не сдался, в отчаянном недельном сражении за столицу, катаканцы были наголову разбиты. На улочках города навечно остались десятки тысяч катаканцев, многие попали в плен, как оказалось, Маут загнал их в ловушку и пожертвовав многими своими согражданами, всё-таки смог победить заклятого врага, а далее началось изгнание оккупантов на север. И вновь его окружали руины и огни пожаров, привычные и родные. Во время боёв за город погибла его мать и чудом спаслись жена с маленьким Маундом. Мурзан мстил, по стране прошла волна репрессий, казнены были тысячи предателей и трусов, пособников и просто опасных элементов из числа Ульянцев. Уже тогда он начал думать о силе идеи, которую он смог бы взять на вооружение, слово, которым он смог бы разить своих врагов в стране и за её пределами. И вот в возрасте двадцати семи лет, во время очередной войны с Катаканом, жизнь свела его с солдатом по имени Селим Хегер. Человек этот лишь спустя десятилетия стал таинственным и мрачным советником великого лидера, тогда же он был просто бойцом ульянской армии, родом из далёкого муринского княжества, что за тысячу километров от тёплой ульянской земли. Он посадил в голове Маута зерно идеи, которое выросло в идеологию, но перед этим были войны с Катаканом, его уничтожение и Дарлия. Лишь на пятом десятке Маут придумал объединить многомиллионное котивское население востока в централизованное государство со своими сателлитами.

Мурзана сложно было назвать идейным человеком, ни в молодости, ни сейчас. Идеология для него была в первую очередь инструментом либо оружием, как атомная бомба, но с более действенным и сложным механизмом. Возможно он даже не верил во все идеалы, что доносил до людей, но эффект этого оружия был для него более желательным, нежели сам инструмент. Но один факт было невозможно отрицать, Хегер со своими идеями и советами кардинально изменил мировоззрение простого ульянского парня, превратив его в великую и пугающую личность.

Мурзан достал с нагрудного кармана золотистый портсигар, повертел его в руках, после чего вынул папиросу и закурил. Маунд сморщился и тут же открыл окно, он терпеть не мог табачного дыма.

– Прости, сын, я забыл твою нелюбовь к сигаретам, – не вынимая папиросу изо рта, сказал он.

– Да кури, отец, сколько тебе влезет, я привык к курильщикам, в армии они повсюду.

– Видишь ли, Маунд, солдату нет смысла беречь свой организм от вреда никотина, его последствия стукнут через года, а жизнь солдата крайне коротка, порой даже очень. Оттого мы и поставляем в войска тонны этой дряни, чтобы у идущего в бой, всегда в кармане была пачка табака. Ведь он всегда может покурить, это маленькое счастье всегда рядом и никогда ни один командир тебя не осудит за дурную привычку. Всем надо выпускать пар, не алкоголем же его выпускать? Не девок насиловать, а так, по мелочи, курнул и перевёл дух. Вот и вся философия.

– Мы не варвары какие-нибудь, чтобы как в старину брать город и девок насиловать, да пьянствовать на трупах побеждённых. Времена уже не те, и слава богу.

– Времена-то может уже и не те, но люди, Маунд, всегда те же и не будь в нашей армии годами выстроенной дисциплины, судов и казней, за отступление от устава, то мы бы с тобой смотрели сейчас, как наши солдаты грабят и насилуют, режут и выпивают, предаваясь разврату и пьянству. Только это спасает нашу армию от варварства, поставь на моё место какого-нибудь оболтуса: всё, конец, всё рухнет. Я не хвастаюсь, я лишь констатирую факты, всё в нашей стране держится на чёткой дисциплине, которой подчиняюсь и я и ты. Не будь её, всему придёт конец. Пока наши люди жертвуют собой ради стабильной работы государственной машины, Муриния будет существовать, как только пропадёт дисциплина, нас сломят и разотрут в прах.

– Мог ли ты мечтать, отец, что мы придём в Брелим победителями?

– Я мечтал об этом много лет, сын. С тех самых пор, как меня во дворце союза, от которого ныне осталась лишь воронка, прилюдно опустили и унизили, как проклятые лизоблюды и бюрократы Дарлии, погнавшись за сытной жизнью, предали свою страну. Они отдались Лесо Залесу, склонили пред ним колени и признали его своим правителем. Я, как поруганная баба, бежал из страны, ты помнишь, это было не так давно, всего десять лет назад. Спасибо Хегеру, что дал нашей идеи новый старт в Муринии, но я их не простил. Они плюнули мне в душу, а я стёр их город с лица планеты, все дарлийские предатели уже лежат в могилах, я всех запомнил и хранил списки этих подонков все года, пополняя его новыми фамилиями. Я не совсем мечтатель, я скорее целеустремлённый. Мне не дали дойти до Брелима десять лет назад, но я всё равно пришёл, с армией большей и собираюсь идти дальше.

Маут крепко затянулся, после чего выпустил облако едкого дыма, и смяв окурок, швырнул его из окна машины, что мчалась по окраине города, смрад сгоревшего Брелима, сменялся свежими нотками осенних полей. Он проводил взором какой-то разрушенный бункер-крепость, втянул свежего воздуха и прокашлявшись продолжил.

– Сын, разреши задать тебе личный вопрос.

– Говори.

– Может это и не моё дело. Не любитель знаешь ли я лесть в личную жизнь людей, даже не смотря на то, что ты мой сын. Но всё же не могу удержаться от любопытства, что за девушка трётся возле тебя последнее время, я видел её с тобой в Берке и здесь в Гетерском союзе. Знаешь ли, слухи ходят всякие, а это неправильно.

– Что говорят?

– Мол у генерала Маута любовница завелась, жена фронтовая, карьеристка, что за счёт любовника путь наверх себе пробивает. А девушка странная и непонятная. Про неё слухи ещё более мерзкие ходят. Неправильно это, ты непростой офицер, сын, а Маут.

– Отец, ты наверняка уже полное досье на неё имеешь, какой смысл мне про неё тебе рассказывать? Неужели ребята Партера не накопали на неё информации по самое пятое колено?

– Накопали. Вот поэтому и интересуюсь, есть у неё тёмные пятна в репутации.

– Есть, не спорю, даже знаю о каких её тёмных пятнах ты собираешься говорить. Даже не удивишь. Тюрьма? Штрафной отряд? – тут же выпалил Маунд, смотря в лицо отцу, на котором смешались чувства озабоченности и любопытства.

– Да, ты прав. Но согласись это довольно серьёзные пятна в репутации каждого законопослушного гражданина,