Под ласковым солнцем: Ave commune! - Степан Витальевич Кирнос
«Куда я попал? Что тут творится?» – вопросы рождаются один за другим, колебля разум только одного из друзей, а второй с радостью и готовностью, притянув взгляд сияющих очей к экранам, соглашается влиться в новое окружение:
– Я умею… хорошо говорить, поэтому выбираю путь повинности слова!
– Очень хорошо, а что же ваш товарищ?
– Так же спешу влиться в этот путь, – безрадостно говорит Пауль.
– Вот и славно, молодые люди, теперь вы практически приблизились к заветному статусу неполного партийца и товарища. Первое время, вам парни, будет трудновато, – заговорила девушка. – Но, крепитесь, всё будет в порядке.
– Предлагаю запустить, естественно с народной санкции, процедуру «Ласковые Объятия», когда коммуна, давая понять, что новые члены ей важны, будет в течение дня перечислять в фонд новых товарищей «подарки»?
– Думаю, товарищ Александр, что несогласных тут не будет. Ну что начнём?
– Начнём! – слышится от каждого члена совета Поддержка. – И пусть народ решит, как всё будет!
Тьма, рассеиваемая слабым свечением экранов, начала стремглав отступать, уступая место яркому свету, который полился из десятков загорающихся прожекторов. И как только фонари включились на полную мощность, и пространство осветилось светло-серыми оттенками, отразив бликами на зеркально отполированных поверхностях десятки ламп. Пауль немного зажмурился, когда это место утонуло в свете, прикрыв глаза рукой, как и Давиан, но глаза перестали их беспокоить очень быстро, ибо из всех динамиков и даже за пределами этого здания, на улицах города, излилась низкая грубая монотонная речь, без всякой эмоции:
– Всех смотрящих канал «народного выбора» рады приветствовать от лица Партии. Итак, уважаемые товарищи, сегодня мы проведём референдум в Улье №17 по вопросу принятия в наш социум новых членов. Перед вами жертвы идеологического гнёта Рейха, который преследовал их из-за приверженности к святой идеологии Коммун и, не выдержав давления, ночью, оставив семьи, они бежали к нам, ища защиты и крова. Они лишились всего ради исполнения мечты стать частью коммунистического общества, где уже выбрали свой путь святой повинности слова. За вами, за народом праведным остаётся право определить, станут ли они частью нас с вами и примут участие в жизни Коммун, посвящая себя труду и всеобщему благу, или же отправятся восвояси. Назначается две минуты голосования.
«Нас будто продают на рынке, как товар какой-то» – с тоской сам себе твердит Пауль, вконец разочаровавшись в Директории, но всё ещё сохраняя в сердце надежду, что всё лучшее ещё впереди.
Могучий голос стих, и безмолвие пало на целых две минуты, оставив двух парней лицом к лицу с людьми Улья №17. За две минуты будет решена их судьба, за две минуты люди, несколько десятков или даже сотен тысяч решат, оставаться им здесь или нет, основываясь только на том… что дала Партия. Никакой лишней информации, никакого времени на её поиск, ничего кроме двух минут и нескольких строчек о парнях. Демократический процесс стал неимоверно быстрым и отлаженным, постановка вопроса перед народом и сразу через содействие высоких технологий понятный ответ, без бюрократических излишеств. И вроде бы всё хорошо – власть народа абсолютна, приятие решений – моментально, без проволочек, без задержек, но именно это и порождает холодок ужасти в душе Пауля. Он видит, что всё сведено к «да» или «нет» от народа и его тотальность воли его доведена до сущего абсурда, а двух минут явно мало, чтобы изменить судьбу человека, что порождает машинальное бездушие в решениях, да и мнение направляется Партией.
Две минуты Давиан и Пауль с трепетом и волнением ждали пока люди, которым сейчас удалось принять участие в маленьком референдуме, проголосуют, пока все те, кого сумели предупредить дадут своё решение, а покров затишья только усугубляет обстановку насыщенного смятения и тревоги.
– Вот и конец! – воскликнул мрачный голос, своей резкостью и неожиданностью едва не опрокинувший Пауля в обморок.
– Ну-ну. – Разволновался Давиан, монотонно выпрашивая результат.
– Решением народа, в девяносто семь процентов, вы принимаетесь в Улей со статусом младшего бесклассового идейно-иконного неполного партийца на работе пропаганды отвратительности идеологических противников Директории Коммун, – и только стоило последнему слову пасть, прожектора сию секунду потухли, вновь погружая квадратный амфитеатр в темень.
Разные чувства охватили Давиана и Пауля. Первый искренне рад такому решению, распевая хвалебные гимны про себя посвящённые народному выбору, который позволил им присоединиться к Коммуне. Ему нравится, как их встретили, его душа содрогается от больного счастья, когда он вспоминает, как его тут хвалили и дали понять, что здесь ему найдётся важное место. Второй юноша насторожился, когда узрел, что вокруг них развели наигранное представление, затягивая в медовый охват, в котором и вознамерились задушить их бдительность. Но зачем? Этот вопрос теперь единственное, что будет мучить разум Пауля.
– Народные Гвардейцы, – из динамиков, сокрытых у экранов донёсся безжизненный глас, увернувший юношей из мыслей к действительности. – Проводите новых партийцев в «Общие Соты № 14» и заселите в комнаты двадцать и тридцать один.
– И куда же мы Давиан? – беспокойно вопрошает Пауль, с боязнью взирая на то, как солдаты, бывшие частью серых стен, становятся размытыми тенями, приближаясь к ним. – Куда нас поведут?
– Навстречу новой жизни, – сверкнувши глазами, с безумной улыбкой, перекривившей губы, смакуя каждое слово, произнёс юноша. – Теперь всё будет по-новому.
Глава третья. Доктрина «Нового Коммунизма»
Спустя два дня. Улей №17. Дом общего сожительства.
Первые лучи солнца пробились в маленькую комнату давным-давно, часа два назад и напрочь отбросили нависшую над помещением ночной сумрак и теперь тут в полную силу торжествует свет, только вот от его присутствия и наполнения комнатой светлее и радостней не становится в жилье, если это вообще можно назвать жилым помещением.
Внутри всё устроено очень даже необычно – маленькая комната, с единственным широким окном, через которое и льётся утренний свет, с единственной довольно небольшой простенькой кроватью и где-то на стене закреплён небольшой экран телевизора, в котором мелькают какие-то буквы. Тумбочка и столик находятся где-то у угла под покровом отодвинутых туда штор, совершенно потерявшись из виду. Всё было бы чудесно, только стоит окинуть единым взглядом, всё, что тут стоит и можно зарыдать, увидев, что всё выкрашено в единый чёрный цвет, практически не различимого оттенками и только отколовшаяся краска, проявившая истинный цвет материи, хоть как-то разукрашивает это место. Постельное бельё, стены, пол, тумбочка, шторы: всё, что можно найти в комнатке – обрело серый покров, от монотонности которого становится дурно и печально.
На кровати, заняв положение сидя, расположился юноша, облачённый в новые, совершенно другие одежды, что у него
