Алекс Орлов - Стрела Габинчи
Хозяин лавки стоял навытяжку, хотя в солдатах никогда не служил. Он прожил в этом городе всю жизнь, смолоду занимался торговлей, но никогда в его лавку не приходил никто выше мэра города, а тут – секретарь самого лорда!
Был, правда, один заезжий хлыщ, который требовал товар в долг и говорил, что его знают при дворе короля Августа, но этого прохвоста прямо в лавке схватили стражники за то, что сбежал из гостиницы, не заплатив.
– А где вы живете, Венцель?
– У нас дом на Кузнечной улице. Это рядом – через дорогу.
– Понятно… – Гость замолчал и стал осматриваться. – У вас есть помещение побольше?
– Наверху, господин секретарь. Там у нас одна жилая комната и еще склад.
– Хорошо. Вам придется разместить здесь еще несколько человек, но только на одну ночь.
– Как прикажете, господин секретарь.
– У вас есть сторож?
– Да, господин секретарь.
– Скажите ему, чтобы сегодня не приходил, но прислугу позовите, хотя бы одного человека.
– Слушаюсь, господин секретарь.
Картоз повернулся к шерифу:
– Злоумышленники живут недалеко друг от друга, так что будет достаточно одного отряда стражи.
– Хорошо бы еще арбалетчиков, ваша милость, все же душегубцы, – напомнил шериф.
– Я передам вашу просьбу его сиятельству.
– А почему бы не взять их прямо сейчас, ваша милость? Все же днем как-то спокойнее.
– Да потому, что ближе к ночи они могут пойти к своим сообщникам и привести нас к самому логову всей шайки. Вы же понимаете, что не могли эти два подростка перебить двенадцать человек охраны.
– Так точно, ваша милость, не могли. Значит, будем следить.
– Кстати, Венцель, несите бумагу и чернила, я выпишу вам вексель на изъятое золото.
16
До самой темноты Гилберт Венцель и его сын занимались тем, что принимали посетителей – посыльных от лорда и городских стражников, которые передавали пакеты или устные сообщения и уходили. Затем вернулись шериф и его помощник, а потом пришли солдаты лорда Ортзейского.
Слуга Венцелей несколько раз бегал в харчевню за провизией и пивом, и всякий раз казалось, что теперь-то всего достаточно, однако поток гостей не ослабевал, а когда совсем стемнело, подъехал отряд кирасир, и в нем оказался сам лорд Ортзейский граф Виндорф со своим секретарем.
Такого гостя Венцель-старший и его сын никак не ждали, и, пока старый хозяин лавки раскланивался и суетился, не зная, в какой угол посадить столь высокого гостя, Лиггит со слугой снова побежали в харчевню, поскольку на этот раз угощений требовалось и побольше, и подороже.
Половина охраны поместилась во дворике, другие остались на улице, а в комнате наверху сидели помощник шерифа и десять стражников.
Они представляли собой смену тем, кто находился в засаде, наблюдая за жилищами юных злодеев.
Лиггит и слуга обернулись скоро, прибыв в сопровождении приказчика из харчевни, который доставил «гарнизону» лавки слабого пива, копченых кур и множество черствых хлебов, очень кстати завалявшихся в кладовке.
Солдаты были рады и такой закуске, а для лорда и его секретаря подали свежезажаренного поросенка, большое блюдо солений и самого лучшего вина, что нашлось у харчевника.
В небольшой конторской комнатушке было тесно, стулья скрипели и пахло мышами, но граф Виндорф чувствовал себя весьма комфортно, поскольку это напоминало ему охотничий бивуак. Вдобавок в масляной лампе сильно трещал фитиль, и это заменяло его сиятельству костер.
Граф с аппетитом скушал поросячью ногу, запил ее кисловатым вином и, повернувшись к стоявшему в углу владельцу лавки, спросил:
– Как тебя зовут, добрый хозяин?
– Гилберт Венцель, ваше сиятельство, – ответил тот, кланяясь.
– Запомни это имя, Картоз. Когда будем покупать сукно, включи его в поставщики, хотя бы второго ряда. Честных и верных мне людей следует всячески поощрять.
– Обязательно, ваша светлость, – ответил Картоз, а Венцель, бормоча благодарности, снова поклонился.
– Я вот о чем думаю, – продолжал граф. – Нам ведь нужно кого-то повесить, чтобы отписать в извинениях.
– Для начала будет достаточно молодых злодеев, ваше сиятельство. А если поймаем остальных, так потом с добавочным письмом и отпишем.
– Правильно говоришь. Главное – показать им нашу обязательность и рвение.
В коридоре загремели кованые сапоги – новая смена отправилась выслеживать злодеев.
– А что, если они дома просидят и ночью никуда не выйдут? – спросил граф Виндорф, вытирая руки о льняное полотенце.
– Тогда мы их схватим и отдадим палачу, ваше сиятельство, чтобы они все рассказали и выдали сообщников.
– Правильно. Совершенно правильно. И вот что я думаю: нужно прямо сейчас выпить еще немного вина, доесть поросенка и отправляться в засаду. Если они сразу за город не побегут, так и нечего утра ждать.
– Совершенно справедливо, ваше сиятельство. Совершенно правильно.
17
Клаус сунул в кладку последнее полено и, ударив кресалом по кремню, с первого раза запалил мох. Потом закрыл печку и прислушался к тому, как усилившаяся тяга раздувает пламя.
Позже, когда дрова разгорятся, надо прикрыть заслонку, чтобы кладка тлела всю ночь, кипятя в котле белье с щелоком. К утру дрова прогорят, котел немного остынет и белье можно будет полоскать, сушить и гладить.
Прислушиваясь к треску дров, Клаус вздохнул. Сегодня мать потребовала у него ответа – где взял деньги на обновки? То, что его радовало, ее очень напугало. Пришлось придумать историю про то, как они с Ригардом нашли золотой талер и поделили его.
Наверное, мать ему не поверила, но ничего не сказала.
Взяв с полки коптящую лампу, Клаус зевнул и пошел в комнату, но неожиданно за расшатанной дверью послышались шаркающие шаги, а затем кто-то постучал.
– Кто там? – негромко спросил Клаус, старясь не разбудить мать.
– Мня… ето… Открой, Клау… ус…
– Ты, что ли, Брицай? – спросил Клаус, узнав по голосу уличного пьяницу, который что ни день валялся в сточной канаве.
– Ну… открой… скажу скорее…
Днем, проходя мимо Брицая, Клаус подал ему крейцер, и, видимо, теперь тот пришел попросить добавки.
Клаус не хотел открывать, самым лучшим было послать этого пьянчугу через дверь и идти спать, однако он боялся, что Брицай поднимет шум и разбудит мать.
Пришлось открыть.
– Ну чего тебе? – спросил Клаус, освещая лампой перекошенное лицо Брицая, от которого разило так, что от него прятались даже собаки.
– Тебе убить хотят… Эта…
– Убить? О чем ты?
Клаусу показалось, что пьянчуга бредит, и он оглянулся на дверь комнаты – если мать такое услышит, ее потом не успокоить.
– Беги… Убьют и повесют… Господские слу… слуги…
– Уходи отсюда, Брицай. Уходи. Тебе это приснилось – иди восвояси.
– Побере… гись… Они тут… они на… улице…
Клаус хотел выпроводить с крыльца Брицая, но не желал пачкать руки об его зловонные лохмотья. Впрочем, пьянчуга сам повернулся и, покачиваясь, пошел прочь, продолжая что-то бормотать.
Уже закрывая дверь, Клаус услышал:
– За золото габинч… чийское… На дыбу… На дыбу…
Он стоял и не верил собственным ушам – откуда Брицай мог знать про габинчийское золото?
Дунув на фитиль лампы, Клаус постоял у двери, привыкая к темноте. Потом поставил лампу в угол и, стараясь не шуметь, снова открыл дверь.
Было тихо. Где-то далеко, у дороги, лаяли собаки, журчала в канаве вода. По улице, не разбирая дороги, уходил по грязи Брицай. Время от времени он что-то бормотал, но разобрать что было трудно.
Клаус вышел на покосившееся крыльцо и потянул носом, улавливая знакомое зловоние: до сточной канавы было меньше десяти шагов. Дальше она сворачивала вправо и тянулась до самой реки, а вдоль нее была натоптана тропинка, по которой он каждый день таскал воду.
Сделав еще несколько шагов, Клаус оказался на подгнившем настиле, который здесь, на грязной окраине, был вместо мостовой.
Накануне вечером прошел дождь, который «подновил» грязь и сделал обочины улиц непролазными.
Где-то открылось окно и на улицу выплеснули ночной горшок. Волна зловония прокатилась вдоль стен и достигла Клауса.
«Даже до канавы дойти ленятся, свиньи», – подумал он, вспомнив рассказы заезжего торговца о городах на севере, в которых дерьмо уходило в реки не по канавам, а с помощью спрятанных в землю потаенных труб, и оттого на улицах поддерживался чистый воздух.
Представить такое Клаусу было трудно, к запаху зловонных улиц он привык с детства.
Вдруг в непроницаемых тучах появилось оконце, и свет неполной луны робко скользнул по латаным крышам с потрескавшейся черепицей. Клаусу показалось, что в темноте блеснуло железо, и он замер, словно каменное изваяние, стараясь уловить хотя бы слабый звук.
«Человек там, что ли?»
Это был шепот, который Клаус уловил будто во сне.
«Не шевелится… Нет, не человек…»
«А я тебе говорю – человек… Не было его там… Не было».
