Ник Перумов - Череп на рукаве

Наш «Танненберг» тоже перестраивали. Конечно, для обычного батальона шесть рот (включая «тяжёлую», роту тяжёлого оружия) многовато. И вот вышел приказ — «Танненберг» становился Отдельным десантно-штурмовым полком особого назначения. Взводы сокращались до трёх отделений плюс расчёт УРО[16], по старой памяти именуемый «гранатомётным». Рота имела теперь только три десантных взвода плюс отделение тяжёлого оружия (два расчёта). Батальон — соответственно, две роты, медицинский взвод, взвод разведки, сапёрный взвод и лёгкую батарею. Меньше, чем того требовало «классическое» штатное расписание военного времени. Один «старый» батальон растянули на три новых двухротного состава, вьщелили больше расчётов тяжёлого оружия. В дальнейшем в каждом батальоне мы должны были сформировать третью роту. Полк по штату имел 75 офицеров, 7 администраторов, 493 человека вахмистрского состава и 2474 рядовых. Чуть больше 3 тысяч человек. «Танненберг» всегда был очень «толстым» батальоном, но сейчас мы тянули только на половину настоящего полка.

А «матки», поднявшись с поверхности планеты, просто исчезли. Растворились в пространстве. Флот обыскивал окрестности Омеги, но уже безо всякой надежды. На Иволге указом гауляйтера объявили не только военное, но даже и осадное положение. Прекращена работа «учреждений и организаций, чьё функционирование не является критичным для обеспечения жизнедеятельности планеты». Началось создание отрядов фольксштурма. Сиречь необученного ополчения. Которое, оказавшись против такого врага, сможет только массами умирать. Как умирали другие здесь, на Омеге-восемь.

Как бы то ни было, армия отступала к Иволге, флот частично оставался.

К Иволге мы шли, что называется, на всех парах. Ребята томились в неизвестности — сводок нет, ничего нет. В сотый и тысячный раз обсасывались слухи, подхваченные, когда роты грузились в порту Нойе-Бисмарка.

Я шёл по коридору к кубрику моего отделения, когда заметил спокойно шествующее по коридору привидение.

Привидение облачено было в чёрную форму с двойной руной SS на петлице и выглядело ну точь-в-точь как Гилви. Признаться, я остолбенел. Никто и не думал сообщать нам, чем кончилась та история, когда Туча накрыла бункер исследовательской экспедиции. Тот самый бункер, куда нас не пропустили.

Гилви, в отличие от меня, нисколько не удивилась. Радостно засмеялась, бросилась на шею, крепко поцеловала.

— Поздравляю… господин лейтенант. — С шутливым изумлением отступила, оглядывая меня с ног до головы. — Мне, наверное, теперь следует отдавать тебе честь?..

Казарменный этикет предполагал немедленно упомянуть бородатый анекдот про «отдание чести в движении», но я промолчал.

— Спасибо за поздравления, Гилви. Жаль, что варенья твоего тут, наверное, не найдётся, а так бы отпраздновали обязательно.

— За нами не заржавеет, — засмеялась она. — Так, значит, тебя можно по-прежнему звать Русланом? Без добавления «господин лейтенант»?

— Можно, можно. Но, Гилви, ради бога, скажи, что тогда…

Она помрачнела. Отвела глаза. Вздохнула — и осторожно отвела не по форме длинную прядку волос, прикрывавшую шею пониже мочки левого уха. Там тянулся вниз уродливый шрам, багровая шишка, вся перевитая тёмно-алыми ниточками сосудов. Малоприятный шрам. Необычный, скорее напоминает опухоль.

— Это… оттуда?

— Откуда же ещё, Рус? Они ворвались внутрь… живая Туча, ядовитые не то жуки, не то мухи, ещё какие-то крысы с крыльями… накинулись… их было так много, что просто завалили всех.

— А броня?

— Броня тоже имеет свой предел, Рус… Наверное, они её как-то кислотой.

— Кевларовый пластик никаким кислотам поддаваться не может, Гилви. Это же альфа и омега…

— Короче, им броня поддалась, Руслан. Все кричали, бегали… недолго. Кто-то успел застрелиться. Кого-то просто растерзали. Разорвали на очень мелкие кусочки. Ты, конечно, хочешь спросить, а как же уцелела я, кое-кто ещё? У меня нет ответа. Моё ведомство с меня который уж день не слезает. Тестируют, исследуют… а толку никакого. Не знаю, Рус. Я визжала… помню, под стол забилась, думала, сейчас всё, конец «подружке»… а меня только один раз в шею куснули, да так, что я сразу и отрубилась. Пришла в себя, когда уже прибыли спасатели. Вот, осталась эта дрянь, — она вновь коснулась шрама. — Четыре раза резали и ещё пятый резать будут. Всё чего-то исследуют. Говорят, рана была загрязнена чужим биологически активным материалом.

— Так как же тебя из карантина выпустили?

— Всю просветили, всю искололи… я думала, последнюю кровь на анализы изведут. Ничего не нашли. Боялись, как бы во мне зародыш не стал развиваться.

— Ерунда, — как можно более беззаботно сказал я. — У них должен быть очень специализированный метаболизм, совершенно бешеный темп развития. Такой зародыш уже пожрал бы тебя изнутри.

— Врачи то же самое говорят, Рус, — её губы вдруг задрожали. — Врут, наверное. Успокоить хотят…

— Гилви, если бы они имели хоть малейшее подозрение, они бы тебя ни в жизнь не выпустили из карантина, — уверенно сказал я. — Так и держали бы под капельницей. Или вообще бы… усыпили. Ты же понимаешь, какая это может быть угроза.

— Ну да, — она хлюпнула носом. — Я тоже так себе говорю. Что никакой заразы во мне нет, иначе не говорили бы мы с тобой. Ну, хватит об этом, давай лучше о весёлом. Не зайдёте ко мне, господин лейтенант? По старой-то памяти?

— Это книжки читать, что ли? — усмехнулся я. Лейтенант, пусть даже и с полевым патентом, всё-таки в известной степени уходил из-под контроля dame hauptmann Шульце.

— Может, и книжки читать. Кому я теперь такая нужна, с эдаким украшением…

— А кто ещё уцелел, не знаешь? Там, в бункере?

— Человек десять уцелело. Тоже все покусанные, как я. Но ничего, оклемались кой-как. Только заживает плохо, — пожаловалась она.

— До свадьбы заживёт, — машинально сказал я, и лицо Гилви тотчас потемнело.

— Ох, Рус… кто знает, доживём ли мы все до завтра… такой зверь на волю вырвался, что…

— Ничего, — опять же машинально повторил я, будучи не в состоянии придумать ничего более оригинального. — Ничего, Гилви, прорвёмся. Мы, люди, всегда прорывались. Нас ещё никто не остановил. Шли, идём и идти будем. А всякие Тучи… сожжём и их. Ну, на крайний случай пожертвуем одной планетой.

— Ага, — уныло откликнулась dame роттенфюрер. — Пойду я, Рус. Извини, служба…

Мы простились. Я смотрел вслед Гилви — что-то надломилось в ней после того, как она пережила почти что смерть под Тучей.

…А когда мы достигли наконец Иволги и вывалились из подпространства, эфир был уже забит криками ужаса и паники.