Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...

— Да откуда я знаю, что они там говорят? Я же очухался только что, когда тебя унюхал. Мне мой собственный организм говорит — не только можно, нужно. Иначе я стану сильно злой и ни разу не добрый.

— Напугал. Вот уйду сейчас надёжный подпол искать, пускай тебе главврачиха прикуривает. А всё-таки, Сашка, как так получилось? Нет, я понимаю, всякое может случиться. Но ты же не вьюнош сопливый, не первогодок. И на тебе, как бабочка на иголку накололся. Хорошо хоть потроха не задел.

— Был бы сопливый, Лёшка, обязательно бы брюхо распорол. А так, подумаешь, царапина.

— Нихрена себе царапина! Хирург полдня штопал, и всё удивлялся, как ты с такой раной к господу не отъехал. Особенно после того, как твои орлы рассказали, сколько крови из тебя вытекло, пока они тебя нашли и перевязали. Очень вовремя я тут оказался, иначе бы они весь госпиталь по кирпичику разобрали. Веришь, часа три всего назад в расположение всех выгнал, а то так в приемном покое и сидели.

— А как ты вообще здесь оказался? Машу навещал? Как она там?

— Да кто меня по личным делам отпустит, подумай? К тебе я ехал, с новостями.

— Тогда давай, вываливай.

— Такое ощущение, что ты не боком, головой на сучок наткнулся. Наши новости такие, которые обсуждаются в очень приватной обстановке. Я бы даже сказал, интимной.

— Старый ты кобель, хотя и молодой. Я где тебе тут интимную обстановку создам? Это ты лучше главврачиху проси. Давай уже, не тяни.

Егоров выглянул в окно и посмотрел вниз. Окна выходили на обрывистый берег Великой. Потом встал и проверил, плотно ли прикрыта дверь. Достал из планшетки толстый пакет с сургучной печатью и протянул Слащеву.

— На, читай. Внимательно и сосредоточенно. Приказ будет в первых числах сентября, а это тебе разъяснения: что, зачем и почему. На вопросы отвечу. И, кстати, что за конструктор к тебе всё рвется? Снова кого-то обнадёжил и ландринку пообещал?

— Что значит «рвется»? Разве агитэскадрилья еще не улетела? Ты сам её не видел? Тут такое дело, Егоров. Есть такой конструктор, Черёмухин Алексей Михайлович. Придумал он один очень хитрый агрегат, который может взлетать и садиться без разбега. Геликоптер называется. Я когда его увидел — просто оторопел, ты мою страсть к технике знаешь. С виду на клетку для кроликов похож, а летает. И что характерно, взлетает и садится вертикально. Если этот агрегат до ума довести, получится совершенно удивительная и уникальная машина. Но, как ты понимаешь, мы на своей базе этого сделать не сможем. Колёсную пару наварить или двигатель переставить — это да, можем. В электрических или механических потрохах поковыряться тоже. Но авиация — это совсем другое, не наше. А у этого конструктора обычная наша беда — на тебе убоже, что нам негоже, и выкручивайся, как можешь. Но ведь перспективная машина, очень перспективная. Вот я ему и посоветовал к Григорию Ивановичу обратиться. Мы даже практическое применение продумали в черне. Помоги, а?

— Чем платить станешь, ходатай? Ладно, ладно, пошутил. Поговорю с ним, без вопросов. Как, говоришь, фамилия? Черёмухин? Записал. А ты, давай документ изучай.

Вместо эпилога. Третий не лишний

Первый заход оказался неудачным. Собственно неудачным — это мягко сказано! Надо же было так вляпаться!

Серый туннель переноса закончился дикой болью в изломанном теле. Не успел осознать, где он и кто он, как что-то рухнуло на голову, вокруг полыхнуло, и все окутала тьма.

Тьма не была совершенной. В ней причудливо петляла тонкая, переливающаяся всеми оттенками серого, нить. Контуженое сознание, пытающееся справиться с обрушившейся на него информацией от первого контакта, никак не могло за неё ухватиться. Но за что ещё можно обращать внимание в абсолютной тьме? Постепенно, сквозь туман боли и растерянности стало пробиваться осознание, что нить, это не просто нить, а что-то намного более важное, особенно в его положении. Она металась и петляла, то истончаясь, то разбухая до толщины каната. А иногда на ней появлялись узлы. И его непонятно почему к ним тянуло. Нужно было сделать какое-то усилие. Но для чего? А с другой стороны, а почему бы не сделать? Как раз сейчас мимо проплывал один такой узел. А ну-ка, потянемся к нему! Нить, словно, только этого и ждала. Захлестнулась вокруг, превращаясь в серый водоворот, и швырнула куда-то в неизвестность.

И снова боль! Но на этот раз боль настоящая. От шеи она волной прошла по всему телу и, отразившись рук и ног, взрывом ударила в голову.

— Твою же, в сердце бога душу мать!

Вроде бы хотел прокричать, но вышло не очень. Какой-то сип и бульканье. Волной нахлынули запахи и звуки. Что-то трещало, булькало. Сильно пахло бензином и луговой травой. Пришлось приложить большое усилие, чтобы открыть глаза. А вот и трава! Только почему-то она была над головой. И до неё было не так уж и далеко.

«Да, где же я? И кто я такой?», — мысль пришла медленная и неторопливая, но видимо её как раз и не хватало.

В голове что-то сместилось, словно сработал переключатель, и действительность навалилась во всей своей неприглядности и красоте.

«Ну, ни… себе! Леха, вот это ты влип! Второе внедрение и опять катастрофа. Надеюсь, сейчас ничем по башке не врежет. И кто же такой счастливец оказался? Кто я теперь есть»?

Ага! Сергей Ефимович Родин. Десятого года рождения. Холост. Сирота. Из крестьян. Летчик. Отряд Балтийского флота. И висим мы в аппарате «Дорнье-Валь», из состава этого отряда, меж сосен, где-то на побережье Финского залива. Первый ознакомительный вылет, в качестве наблюдателя и, полный кирдык. Тандемный двигатель «Лоррэн» приказал долго жить, причем сразу и бесповоротно. Результат как говорится — на лицо. Что с остальными членами экипажа из четырех человек Сергей понятия не имел. Да и как они очутились здесь, в смысле в этом конкретно месте, тоже. Удар чем-то тяжелым в основание шеи никоим образом не способствует наблюдательности, и мало совместим с продолжением жизненных функций вообще. Правда, теперь эти самые жизненные функции наличествовали в почти полном объеме, только шея дико болела и голова. Да и висение вниз головой не доставляло удобства. Надо выбираться. Но как? Ноги чем-то зажаты. Пошевелиться можно, а вытащить не получается.

К счастью вопрос со спасением решился сам собой. Раздался топот бегущих ног и чей-то охрипший баритон задал сакраментальный вопрос; «Есть кто живой?! Эй! Летуны». Поскольку никто больше отвечать так и не собрался, пришлось подать голос самому.

Ну а дальше всё было просто. С помощью топора и конечно чьей-то матери, его довольно быстро извлекли из кабины и, погрузив в экипаж типа, телега, с мотором мощностью в одну лошадиную силу, повезли в неизвестном направлении. Спасение почти состоялось. Теперь самое время прикинуться самым больным в мире Карлсоном и спокойно обдумать ситуацию. Телега движется — думы думаются.