Владимир Добряков - Глубокая разведка
— Нашла место резвиться. Ты сейчас целый детективный роман с суицидным уклоном напишешь. Какие-нибудь серьезные предположения есть?
— Это похоже на психотронное воздействие. Помнишь, ор Гелаэн рассказывал, как уничтожались поселки?
— Но там люди сами себя убивали всякими изощренными способами. А здесь этого не видно.
— Здесь вообще почти ничего не видно. Но помяни мое слово. Если наши «друзья» не здесь, то они где-то поблизости. Отчетливо пахнет серой.
— Если бы серой! Здесь, подруга, пахнет кое-чем похуже. И слишком отчетливо.
— В самом деле, хватит обонять эти миазмы. Полюбовались, и будет. Надо идти в обход. Нечего испытывать крепость нервов наших ребят.
Дальше мы идем вдоль тропинки в ста метрах от нее, не теряя ее из виду. На ходу прощупываем эфир. Он молчит. Замеряем радиоактивность, делаем экспресс-анализы воздуха, воды и почвы. Все в норме. Радиационный фон несколько повышен. Но, кто знает, может быть, он такой здесь нормальный.
Километра через два слева открывается большой поселок. Точнее, то, что от него осталось. А осталось не так уж и много. Кучи угля и пепла, а среди них — печи с кирпичными трубами. Причем кое-где печи и трубы разрушены, явно уже после пожара. Кирпичи на изломах не закопченные. Здесь, несомненно, поработала какая-то «зондер-команда». Карательная экспедиция. Четыре колодца в поселке засыпаны землей, а пятый до отказа забит детскими трупиками. Детишки не старше трех, пяти лет.
Петр нервно передергивает затвор автомата. Я подбираю выпавший патрон и протягиваю ему.
— Пригодится еще. А пока стрелять не в кого.
— Линять отсюда надо, и поскорее, — тихо говорит Сергей.
— Нет, Серега, линять отсюда рановато, — возражает Петр, — надо еще этих массовиков-затейников разыскать, которые это побоище организовали.
— А как их найдешь? Эфир молчит. Следов никаких.
— Искать надо, и будут следы. Далеко они уйти не могли.
— А вот здесь, Петро, ты ошибаешься, — возражаю я. — Вряд ли они пасутся где-нибудь поблизости. Здесь им делать уже нечего. Покарали и пошли дальше. Да и не одно здесь такое побоище. Встретится, наверняка, еще.
— Почему так думаешь?
— Эфир-то молчит. Значит, говорить уже некому.
— А может быть, здесь радиосвязи еще не знают.
— Знают. Точнее, знали.
Я показываю на обломки трансляционной мачты на противоположном от нас краю поселка. Петр ошеломлен. До него доходит.
— Значит, эфир молчит потому, что уже некому что-либо передавать?
— Совершенно верно.
— Это что же выходит? Здесь поголовно уничтожили все население? Стерли с лица Земли целую цивилизацию?! Не может быть!
— Может быть, Петр. Все может быть. В других Фазах и не такое мы видали. А здесь наших «друзей», скорее всего, уже нет. Даже, наверняка, нет.
— Почему такой вывод? — спрашивает Наташа.
— Им для каких-то, пока неясно каких, целей нужна живая, действующая цивилизация. Цивилизация, где они будут хозяевами. А поскольку эту цивилизацию они уничтожили, то и делать им здесь больше нечего.
— Но почему такая жестокость? Зачем эта глобальная бойня?
— Ну, это-то как раз понятно. Судя по всему, местным жителям тоже предложили вступить в пресловутую «федерацию». А они мало того что отказались. Они, когда их начали принуждать, оказали сопротивление. И весьма успешное. Тогда на сцену вышли главные силы. Результат перед вами.
— А почему вы с Леной считаете, что это их работа?
— На телах в овраге нет никаких следов насилия. Люди были убиты пси-воздействием. Перед этим над ними поиздевались.
— А почему вы думаете, что над ними издевались? — спрашивает Дмитрий.
— Они голые. Их лишили воли и заставили делать то, что только взбрело в голову тем, кто ими управлял. Скорее всего, и дома-то свои они сами подожгли. А может быть, и детишек своих сами в колодец кидали. А потом их загнали в овраг и там прикончили.
— Я все-таки не пойму, зачем такая жестокость? — не унимается Наташа.
— И это, Наташа, понятно. Понять, в данном случае, не значит простить. После того, как они получили сокрушительный отпор от биологической цивилизации, они озлобились, ожесточились. Они и раньше-то не отличались ангельским характером. А возможно, что они, помимо биоцивилизации, где-нибудь крепко по морде получили. И вот — результат.
— Значит, они могут и у нас такое же сотворить? — тихо спрашивает Сергей, он потрясен увиденным.
— У вас — нет. Ваша Фаза им сопротивления не оказывает. Наоборот, сама лезет в их объятия.
— И что же теперь делать?
— Ничего. Ты видишь, что происходит с теми, кто дает им отпор. Когда мы соберем полную информацию и вернемся к себе, противодействовать этим «затейникам» будет наша Нуль-Фаза. А с ней им справиться будет весьма непросто.
— Для этого надо как минимум попасть в нее, в Нуль-Фазу, — вздыхает Лена.
Мы уходим подальше от тягостного зрелища и на опушке леса организуем привал. За обедом мы принимаем решение: уходить в другую Фазу. «Затейников» мы здесь уже не найдем, а на результаты их зверств мы насмотрелись достаточно.
Но, как выяснилось, еще недостаточно. Ближайший к нам переход оказался опять в трехстах километрах. Правда, на этот раз нам не мешали ни дождь, ни густая трава. Зато мы сверх всякой меры насмотрелись на художества изобретательных «затейников».
Небольшой, разрушенный в щебень городок. Впечатление такое, словно каждое здание старательно в упор расстреливали из шестидюймовых орудий. Уцелело только одно строение: башня непонятного назначения тридцатиметровой высоты, сложенная из белого камня. Вся мостовая вокруг башни завалена трупами, лежащими в несколько ярусов. И они опять голые. На этот раз следы воздействия налицо. Их сбрасывали с башни. Или они прыгали сами. Это вернее. Кое-кто из тех, кто прыгал последним, насмерть не разбились. Они смогли отползти, кто на десять метров, а кто и на пятьдесят, и умерли уже там.
А неподалеку от башни — следы огромного костра. Пепел перемешан с обугленными детскими костями.
Все молчат, никто не может вымолвить ни слова, только побелевшие пальцы судорожно сжимают цевья автоматов. А я представляю, как длинная очередь обнаженных мужчин и женщин движется к башне. У некоторых женщин на руках дети. Проходя мимо костра, матери кидают в него своих детей и снова занимают свое место в очереди. Очередь движется медленно. Башня высокая, а в очереди есть и старики, и больные люди. Им тяжело подниматься так высоко. Но те, кто уже поднялся на самую верхнюю площадку, задержки не создают. Быстро, деловито подходят они к краю и бросаются вниз головой, «ласточкой».
А это — крупный город, тысяч на двести пятьдесят, триста жителей. Дома, как и везде, полуразрушены или разрушены совсем. Но ограды художественной ковки вокруг парков, скверов, особняков и вдоль набережной уцелели. Очень красивые, искусно сделанные ограды. Их венчают железные штыри до сорока сантиметров длины. И на каждом штыре насажен ребенок, от грудников до трех-пятилетнего возраста.
А взрослые и дети постарше, опять-таки голые, лежат вдоль центрального проспекта вплотную друг к другу. По ним проехал каток для укатывания асфальта. Ну и фантазия у этих «затейников»!
— Интересно, — размышляю я вслух, — а почему маленьких детишек всегда казнят отдельно? В селе топили в колодце, в городке сожгли, а здесь — вот так.
Лена странно смотрит на меня. Вид у нее довольно мрачный. Тяжело вздохнув, она тихо говорит:
— Я думала, ты знаешь. Дети в этом возрасте плохо поддаются внушению. Особенно массовому.
Петр, стоявший рядом с нами и слышавший слова Лены, вздрагивает, бледнеет и судорожно сжимает автомат. А мне становится не по себе. Матери, лишенные воли, повинуясь чужому, нечеловеческому разуму, насаживают своих детей на эти штыри. А дети-то в своем уме. Они видят и понимают, что с ними сейчас будут делать. Тысячу раз прав был ор Гелаэн, когда сказал, что у ядовитых змей больше общего с нами, чем у этих… Кто же все-таки они? Откуда такое взялось на нашей планете? Даже эсэсовцы не додумывались до такого.
Аналогичные картины массового истребления с различными вариантами нам попадаются по две-три на день. «Зондеркоманда» поработала на совесть. Живых не осталось никого. Наши чувства уже притупились, и мы без содрогания смотрим на сцены массового истребления. Только сцены избиения детишек не могут оставить равнодушными никого из нас. Мы стараемся поскорее уйти из этих мест.
До перехода остается совсем немного, когда нам попадается нечто новое. Это такая же картина массового истребления, но исполнение здесь совсем иное.
Вышедший вперед Дмитрий буквально спотыкается об обгоревший труп. Это мужчина. Возраст определить трудно, но на нем заметны следы одежды. Ноги, по крайней мере, в сапогах.
— А вон еще один лежит, — показывает Наташа.
