Сердце Стужи - Яна Летт
Он протянул мне правую, здоровую руку, и я её пожала, снова поразившись тому, до чего она холодна.
– Мои поздравления, Сорта. Как я и обещал, твой ястреб будет свободен. Постарайся угомонить своих друзей на площади. Придумай что-нибудь. Сейчас всё ещё можно замять, но это не будет длиться вечно.
– Когда? – спросила я тихо.
Биркер Химмельн поморщился:
– Завтра вечером. Это я тебе обещаю, так что не тревожься. Его жизнь будет спасена.
– Жизнь спасена, – повторила я. – То есть слухи правдивы? Его и вправду хотят казнить? Вот так, без суда?
– Моя прелестная мачеха бывает ужасно нетерпеливой.
Я молчала, и Биркер одобрительно кивнул.
– Я боялся эмоций – но, видимо, мне пора прекращать тебя недооценивать. Иди домой, Сорта, – нам обоим нужно поспать. И до встречи. Мудрые люди говорят, что то, что случилось во второй раз, непременно случится в третий. Так что до встречи, девушка из Ильмора.
В сопровождении охранителя – он, видно, действительно провёл под деревьями всю ночь – я покинула дворцовый парк.
Всё внутри дрожало от пережитого напряжения, но я не позволяла себе расслабиться… Пока Стром не окажется на свободе.
В конце концов, Биркер мог пообещать мне помощь ради того, чтобы я убедила препараторов уйти с площади.
Было и ещё кое-что, что не давало мне покоя, в чём я убедилась окончательно, почти добравшись до Гнезда, снова и снова, бесчисленные разы проигрывая нашу партию ход за ходом, будто раскручивая ленту…
Ошибка Биркера Химмельна не была случайностью. Слишком в лоб она была допущена, в слишком удобный момент – когда я была уже слишком усталой, чтобы заметить, слишком отчаявшейся, чтобы спорить.
Он поддался мне. И – в этом я отчего-то тоже была уверена – хотел, чтобы вскоре, обдумывая эту ночь, я поняла, что он мне поддался.
Если он и вправду планирует помочь мне, Биркер Химмельн хочет получить кое-что взамен.
Он хочет, чтобы я чувствовала себя его должницей.
И любит играть с людьми.
Омилия. Помолвка
Первый месяц 725 г. от начала Стужи
– Вы выглядите прекрасно. Это что, сапфиры? Такие яркие, чистые камни. Под стать вашим глазам. Они у вас, как небо – я, кажется, уже говорил об этом?.. Омилия, вы позволите взять вас под руку? Знаете, я рад, так ужасно рад, что… Простите, даже говорить трудно. У меня сердце колотится так, будто… Вы не против, если я буду говорить вам «ты»?.. Наверное, для этого рановато, да? Прошу простить… Знаете, с тех пор как вы поцеловали меня тогда, в дворцовом парке… О, я вижу, вы хмуритесь. Конечно, с моей стороны было бестактно напоминать об этом. Я больше не буду, клянусь… В общем, с тех пор я думал о вас днями и ночами. И я знал… я думал, надеялся, что это возможно, но и думать не мог… Когда ваша матушка прибыла к моим родителям, если честно, думал, с ума сойду. Омилия, я знаю: это политический союз, в нашем положении иначе и быть не могло бы, не так ли? Но я хочу, нет, я жажду, чтобы вы поняли, до чего глубоко я буду вам предан. Для меня это с самого начала было чем-то большим. С того нашего разговора у Сердца Стужи в парке. Мне кажется, я увидел, какая вы… И, я надеюсь, однажды вы увидите, какой я. Я хотел бы помогать вам, хотел бы, чтобы вы были рады этому браку так же, как я, хотел бы…
Омилия покачнулась, но устояла, опершись на руку Дерека Раллеми. Её ощутимо мутило то ли от голода – она не позавтракала, аппетита не было, – то ли от волнения… То ли от бесконечных монологов Дерека. Омилии страшно было представить, что она имеет все шансы провести под них всю жизнь.
Они наворачивали бессчётные круги по дворцовому парку, пока на одной из площадок заканчивались последние приготовления перед церемонией помолвки.
Отправляя Омилию на прогулку с Дереком, Корадела провела по её щекам пуховкой с костной мукой и сощурилась.
– Ты неважно выглядишь, милая дочь.
– Я плохо спала.
– Я тоже волновалась перед своей помолвкой. – Корадела уставилась куда-то вдаль взглядом сытого зверя. – Однако посмотри на меня: всё оказалось не напрасно. Моя дочь будет счастливее меня – разве не это главная радость для любой матери?
Корадела и вправду сияла – интересно, из-за близящейся помолвки или Биркера?
Да, она наверняка считала, что это поистине счастливый день. Всё складывалось как нельзя лучше.
– Что с вами, пресветлая? Вам нехорошо?
– Есть немного. Вы ведь, должно быть, слышали о моём брате? Это немного омрачает радость.
Раллеми споткнулся и густо покраснел.
– Да, разумеется, я слышал… Столь прискорбно, что ему стало хуже. Он ведь болен давно, не так ли?
– О да. И весьма серьёзно. Но так плохо, как сейчас, ему не было давно. Приступ начался рано утром… Служители съезжаются, чтобы принять его признания перед ликами Мира и Души на случай, если… Вы ведь видели их кареты там, у главного входа?
– Д-да… По правде сказать, я думал, все они явились сюда, чтобы засвидетельствовать нашу помолвку, но, конечно…
– Даже ради нашего союза столько служителей не покинули бы свои храмы. А вот один из Химмельнов при смерти – другое дело. Служители Мира и Души – будто стая воронов, не правда ли? Нет бы так слетаться по радостным поводам.
Щёки Дерека заалели ярче прежнего.
– Омилия, вы… не должны говорить так. Вы знаете: это нехорошо.
– Вы рановато пытаетесь указывать мне, что делать.
– Я не посмел бы, но…
– Тише. Это Харстед. – Омилия широко улыбнулась, чаще захлопала ресницами и от всего сердца понадеялась, что главный служитель на это купится. – Я рада видеть вас, служитель Харстед. Большая честь, как и всегда, – принимать вас в Химмельгардте.
Харстед протянул руку, чтобы благословить её, и Омилия опустила голову – Раллеми её благонравие не обманет, но онопределённо не был тем, кого ей нужно было в нём убедить.
– Я рад быть здесь, наследница. Но мне жаль, что день вашей радости омрачён такой бедой…
Омилия моргнула – и подумала об Унельме, отчего на глазах выступили самые настоящие, не притворные слёзы.
Очень удачно.
– Как он, служитель? Я пока не была у него, но моя мать – у его постели.
– Ваша мать – истинно милосердная женщина, свет Кьертании… Вам, вашему брату – всем нам повезло с ней. Кажется, у
