Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

– Я даже знаю, как тебя назову, – Морхольд осторожно подошел к коню, стараясь лишний раз не нервировать животное. Получилось. И вот, взяв того под уздцы, Морхольд очень аккуратно провел ладонью по шее. Прислушался к мерно стучащему сильному сердцу. – Черт, никогда не говорил такого мужику. Но ты прекрасен.

Жеребец, всхрапнув, мотнул головой, тряхнув пустой торбой. Морхольд, отойдя к его подружкам, быстро отыскал мешок с овсом. Насыпал каждой и потом вернулся к коню. Насыпал и ему и, поглаживая, продолжал любоваться.

– Ты теперь будешь Джамбаз. Всегда мечтал, если будет конь, так его назвать. Понимаешь?

– Ты раньше ездил верхом? – мрачно поинтересовался Чолокян. – Он сильный и наверняка очень строптивый. Давай поменяю его на двух моих. Или на свою. Она спокойная, ходкая.

– А вот нетушки, – Морхольд ухмыльнулся. – Я ведь раньше почему к людям такой не очень добрый был? Потому как у меня коня не было. Теперь в два раза добрее стану.

– Как знаешь, – Чолокян подошел ближе. – Помогу немного, сам ты вряд ли что сделаешь. Запомнишь, если расскажу немного?

– Уж постараюсь.

Чолокян сморкнулся и начал рассказывать. Через пару десятков минут Морхольд пожалел, что под рукой не оказалось блокнота.

Он собирался в дорогу утром третьего дня.

Приведя все необходимое в порядок и походное положение. Подогнав и смазав все кожаные лошадиные ремни, подпруги и уздечки. Посчитав все возможные патроны. Смазав и вычистив самый глянувшийся ему АК. У двоих «бригадиров» с собой оказались весьма впечатляющие образцы. АЕК и «Гроза». Но доверять стоило проверенному, а не тому, чего не знаешь.

Плащ немного подшила молодая казачка. А жена Чолокяна, ворчавшего, но оставшегося с ранеными, сделала из трех разномастных комплектов униформы, бывшей у бандитов, один для Морхольда. Одежонка оказалась крайне кстати. Пообносился он очень изрядно.

Смешно, но большую часть пути Морхольд одолел меньше чем за две недели. Остаток от Тихорецка до Ахтырской занял полтора месяца. И он и впрямь попадал на Новый год.

За эти полтора месяца Морхольд прошел степи, сопки, берега Кубани. И даже проплыл немного. Плыть пришлось и на лодке, и на плоту… Морхольд еле-еле выжил после столкновения с новыми жителями седой Кубани-реки.

Оружие утопло по дальнейшей дороге. Но мачете он не выпустил. От его «вудленда» остались только летние брюки. И если бы не дожди, сменившие снег, кто знает, каково бы пришлось. Мешки Морхольд отыскал в Энеме. Натурально, для поклажи, а вышло как вышло. Свитер додержался практически до Ахтырского, пав жертвой длинных когтей мерзкой крылатой твари в Северской станице. А вот кожаный жилетокорсет дотащился с ним сюда… До его Ахтырки, той самой, где Морхольда и Седого четверть века назад учили убивать.

Сейчас, отмывшись и даже подровняв бороду, Морхольд приободрился. Последний отрезок ждал его, и он оказался полностью готовым. Говорят, корни дают нам силу. Он и не спорил. Ахтыри и были его корнями. Местом, где из него, глупого беззубого кутенка, слепили вполне зубастого щенка. Щенка, выросшего в потрепанного, побитого, но все еще опасного старого пса.

Морхольд правил мачете и улыбался. Разгрузочных жилетов у «бригадиров» не нашлось. Зато они посмертно подарили ему два подсумка для РПК. Он уже примерил их, с подшитыми казачками ремешками, обхватывающими бедра. И остался очень довольным.

Он оглядел тех, кто остался в ангаре и пока не ушел. Людей, одной-единственной ночью сведенных вместе. И почему-то ему думалось, что надолго. Если не навсегда.

Одноглазый Седой в себя так и не пришел. Багира спала все время, изредка просыпаясь и жадно глотая воду. Мальчишка, после того как отец Евдоким разобрал мешок Морхольда, тоже дрых без задних ног. Жуть чаще всего находилась вместе с ним. Свернувшаяся в клубок где-то у Сережки под боком.

Монах находил себе кучу дел и радовался, что приносит людям пользу. Казачки, похоронив отца и мужа, никуда пока не собирались. Потихоньку, собирая оставшееся имущество части, налаживали быт. Чолокян, громко жалующийся на рану, почему-то крайне хозяйственно приглядывался к зданию бани и котельной.

Морхольд хмыкнул, отложив клинок. Стоило выспаться. Уходил он рано, и сил должно было хватить до поздней ночи. Отметки на карте бандитов, проверенные по словам «мягкого», сами показывали нужную дорогу. Морхольд знал, где сбор и где намечается нападение.

Точно ли там его мама и сестра? Он надеялся на это. Иначе к чему такой путь? К желанию расплатиться по грехам прошлого и помочь спасти чужие жизни? Морхольд закутался в спальник, злясь на ненужные мысли, и заснул.

Утро наступило быстро. Монах, карауливший спящих, толкнул его вовремя. Как и договаривались, как начало светать. Морхольд тихо встал и отправился вниз. Все вещи он приторочил к заводным лошадям еще с вечера. Будить никого не стоило, пусть спят. Он не был частью этого нового общества. А его участие в создании оного… ну, так уж сложилось.

– Отче, – он повернулся к монаху, провожавшему его по ступеням, – присмотришь за моей зверушкой?

– Да, – отец Евдоким кивнул. – Создание Божие, как не присмотреть.

– Точно не от лукавого? Клыки же там, вроде даже крылышки какие-то?

Отец Евдоким улыбнулся. Странной своей улыбкой. Вроде бы мягкой, но скрывающей внутри стальной сердечник.

– Лукавый не рогами меряется, а мыслями и делами. А она… что она? Живое существо, доброе к друзьям, с мальчиком любит играть. Правильно, наверное, что оставляешь. Хоть и зубастая, но ребенок.

Морхольд согласился. Оставлять Жуть было жалко, он к ней крепко привязался. Но еще жальче было думать про ожидающее впереди. А здесь, как обустроятся, всяко ей будет лучше.

Они оба ошибались. Звериное чутье обмануть сложно. Монах, оглянувшись на цокот, только вздохнул.

Спрыгнув на бетонный пол и сердито раздувая ноздри, Жуть уставилась на Морхольда. Скрипнула и припустила во всю прыть, одолев десяток метров зараз. Быстро вскарабкалась ему на плечо и зло, страх как болюче прикусила ему ухо. Морхольд расплылся от удовольствия и тут же ее погладил.

– Ты ж моя девочка хорошая…

Джамбаз и две лошадки стояли, похрустывая едой. Жеребец, стряхнув торбу и махнув роскошной чернущей гривой, потянулся мордой к Морхольду, радуясь. Плохо, видно, ему жилось с прежним хозяином, раз они так быстро сошлись душа в душу. Или просто чуял умный жеребец, что всю свою жизнь Морхольд хотел именно вот так. Не на крутой тачке или даже БТРе «восьмидесятке», не-не. А верхом на живой махине из стальных мускулов, покрытых иссиня-черной шкурой, рвануть на супостата, на выручку своим. А там… да хоть трава не расти. Лишь бы добраться до ублюдков, затоптать, вбить в землю ударом тяжелой железной дубины, рассечь пополам клинком, расстрелять в клочья. Потому что за правду. А важнее ее ничего на свете и нет. Вот таким, тут стоило быть честным, оставался Морхольд дурным романтиком.