Конец века - Андрей Респов
Три сияющих золотом листа, объединённые замкнутой окружностью, налились цветом молодой листвы. Они жили, пульсируя в такт сердцу. И с каждым тактом жгучая боль нарастала, внезапно охватив всю грудь и распространяясь на культю правой руки. Культя набухла венами и расцвела кровавым цветком, брызнув алым во все стороны. Сцепив зубы от боли, я не мог отвести глаз от поразительного зрелища: на моих глазах свершалось чудо ускоренной регенерации. Сначала вверх потянулся обрубок кости, почти без пауз, разветвившийся на кости запястья, пястья и фаланги пальцев, тут же оплетённые капиллярами, сухожилиями и мышечной тканью. Не успел я приготовиться к новому букету неприятных ощущений, как полностью восстановленная кисть, покрытая кровавыми разводами, заняла место недавней культи.
Я осторожно сжал пальцы в кулак и вытянул кверху, заметив на запястье точно такую же татуировку, как и на левой руке, только с чёрно-алыми обводами. Матрикул определился, явив мне симметрию силы.
— Нда-а, не там я искал Демиурга, похоже, — прошептал я, поражённый ещё одной догадкой.
Произнесённые едва слышно, слова звенящим эхом отразились от стен воронки и унеслись куда-то во мглу.
— И что теперь?! — уже громче выкрикнул я безнадёжный вопрос грязно-белому небу, с которого падал равнодушный снег, — как же меня это всё достало…век бы ничего этого не знать и не видеть! Провалитесь вы все пропадом!!!
Леденящий холод сковал всё тело. Пространство вокруг задрожало, дёрнулось, разбиваясь миллионами осколков, и грянула последняя тьма…
Глава 24 + ЭПИЛОГ
Глава двадцать четвёртая
Кто-то знает, я и сам не знаю,
Где финал тот, где та полоса.
За которой лишь ворота Рая,
А за ними просто Небеса.
Юрий Паренко.
Холодно… Как же мне холодно, блин! Первая, пришедшая мысль позволила осознать, что я лежу ничком на холодной ровной каменной поверхности. Вокруг стояла темнота, хоть глаз выколи, а тело застыло настолько, что любое неосторожное движение приносило невыносимую боль, тысячей игл пронзающую промёрзшие мышцы.
Откуда-то слева послышалось гулкое бормотание. Я прислушался. Странно знакомый голос речитативом выводил предложение за предложением:
— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими…
— Ох, ты ж! — воскликнул я, пытаясь встать, на что мой организм ответил ещё более острой болью, прострелившей крестец и копчик. Рука моя подвернулась, и я со всего маха впечатался лицом в камень, — йо-о-о!!!
— Не богохульствуй в храме, паря! — прервал свой речитатив знакомый голос. Где-то впереди затеплился огонёк свечи и стал приближаться. Человек склонился надо мной, поправляя упавшие на лицо волосы.
— О-отец Афанасий?! — изумлённо прохрипел я, меньше всего ожидавший увидеть настоятеля храма станции Незлобино.
— Пришёл в себя, значит. А я уж думал, ещё сутки пролежишь. Ты как, Гаврила?
— Э-э-э… — я осторожно прислушался к своим ощущениям. Кроме жуткого холода и дикой слабости, пожалуй, ничего запредельного и нет.
— Понятно, паря. Не всяк день смертный, пусть и Миротворец, себя Творцом может ощутить. А ты не только ощутил, ты, Гаврила, считай, заново родился. Нут-ка, давай метки твои глянем…
Огонёк свечи мигнул, отдалился и засветился ещё ярче. Теперь уже внутри переносной керосиновой лампы. Я смог увидеть отца Афанасия во всей красе: в рясе и драном казакине, наброшенном на плечи.
Что за хрень происходит? Почему я снова здесь, в первой реальности? Что случилось там, в зимнем лесу? Девочки…
Вопросы потоком прорвали туманную плотину в голове, я попытался снова встать, невольно застонав сквозь зубы от нахлынувших ощущений.
— Но-но! Паря, не гони лошадей! Тя щас годовалый ребёнок в пол втоптать может. Полежи минутку-другую, а я всё расскажу по порядку. Любопытно, небось? — он бесцеремонно вывернул мне сначала одно запястье, затем другое.
Новые татуировки были на месте. Уф! Значит, это всё-таки я сам, из 91-го. Разноцветные трилистники светились тусклым светом. Более внимательно рассмотрев свои руки и частично посиневшее от холода обнажённое тело в ярком свете керосиновой лампы, я перевёл изумлённый взгляд на отца Афанасия.
— Что, Гаврила, удивлён? Что ж, не буду тебя томить ожиданием. Да, ты должен поверить своим глазам и ощущениям. Мы действительно в храме у станции Незлобино, на дворе 1915 год от Рождества Христова, только вот ты сейчас в собственном 23-летнем теле, Гаврила Никитич Луговой, а не в прадедовом, где год назад по твоему биологическому времени ты начинал миссию с поиском Демиурга.
— А вы…э-э-э…вы, отец Афанасий?
— Хе-хе… — улыбнулся священник, присаживаясь рядом со мной на корточки, — вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз, Миротворец. Кстати, ты так и собираешься лежать на каменном полу? Разговор ведь долгий намечается.
— Да я бы и рад встать, — замялся я, — только совсем никак.
— Брось, Гавр! Не так уж ты и немощен. А боль — что? Квинтэссенция трусости организма, да и только. Дайка, я тебе немного помогу.
Отец Афанасий легко вздёрнул меня, крепко обхватив руками подмышки, и словно тряпичную, куклу понёс к выходу. Я изо всех сил крепился, безбожно давя матерки, чтобы хоть как-то отвлечься от разгулявшейся по мышцам боли.
Священник даже не вспотев дотащил меня до растопленной баньки. Ну конечно, это же та самая ночь перед моей отправкой на фронт! Воспоминания неожиданной волной всколыхнули душу. Надо же, какая ностальгия. Такое впечатление, что прошёл не год, а как минимум лет десять. Уж и я другой, и Афанасий, похоже, не совсем Афанасий…а вот банька та же!
Священнику даже раздевать меня не понадобилось. В этот раз я переместился в костюме Адама. Он попросту взгромоздил меня на средний полок, на котором я с наслаждением распластался, постепенно впитывая целительный жар и наслаждаясь терпкостью банного духа.
Спустя несколько минут, а может, целую вечность, отец
