Безбашенный - Арбалетчики в Вест-Индии.
— Волний, тётя Софониба права — тебе тоже хватит, — сообщила ему Велия, — Ты же уже весь синий!
— Ни хасю! — пискнул мелкий и снова нырнул — на сей раз ко мне. Типа, не понимают эти бабы всего кайфа от морского купания. Обычно-то он послушен, но тут-то ведь есть к кому апеллировать — вышестоящая инстанция рядом, в пределах досягаемости. Ну и чего с ним прикажете делать? Сам ведь тоже — ну, постарше, конечно — но таким же точно был. Плавать, правда, не умел, на мелководье только плескался, но КАК плескался! Не помню случая, чтоб в те счастливые детские годы по собственной воле из воды на берег вылез. И ведь права супружница — много ли надо карапузу, чтоб переохладиться? А с другой стороны — верно ведь малец просёк — как тут теперь его вытаскивать, когда он, можно сказать, твоей защите и справедливости доверился? Ну, политик, млять! Не в деда ли с прадедом по материнской линии по этой части пошёл? Ну, этим-то нас не так-то легко перехитрожопить, гы-гы!
— Что ж ты, парень, маму-то не слушаешься? — я чисто символически шлёпнул его по попе, после чего взял на руки. Не вынимая из воды, просто взял, да побултыхал. Тут ещё и очередная волна нас обоих окатила, и мы оба отфырнулись практически одинаково. Я ржу, этот хихикает, Велия с Софонибой тоже покатываются. Бастулонка протянула руки принять у меня наследника, но тот тут же протестующее заверещал.
— Иди уж, мы тут сами управимся, — махнула ей рукой моя супружница и протянула к Волнию руки сама. Мелкий, моментально въехав в расклад, напряг эфирку и запросился вниз. Я набираю воздух, он просекает, что сейчас нырнём, и тоже старательно вдыхает. Беру его подмышки и погружаюсьвместе с ним — плывём под водой, мелкий впереди на моих вытянутых руках, он загребает ручонками, я ногами, да потихонечку и заворачиваю в сторону берега. Замечает это мой спиногрыз или нет — хрен его знает, но из воды ж его сей секунд никто не вытаскивает — мы ж плывём! Так и доплыли до такого уже лягушатника, что там уж поневоле выныривать пришлось. А это, как говорится — обстоятельства непреодолимой силы. Волна прибоя вынесла нас на песок, а моя ненаглядная — уже там. Она ж прямиком к берегу двинулась, покуда я по большой дуге к нему заворачивал. В общем, вытащили наконец под солнце этого водоплавающего обезьянёнка.
К счастью, он успел уже, как и вся мелюзга его возраста, основательно проголодаться. В воде не до того было, а на воздухе сразу же ощутил зверский аппетит, а на берегу ведь костёр, дымком пахнет, а он ведь с нами на таких вылазках не первый уже раз и даже не пятый, и ему не нужно объяснять связь костра с предстоящим насыщением. Там у него уже возражений не возникает, но попытка Софонибы взять его по привычке на руки остаётся безуспешной — не верещит, но эфиркой и антигравом даёт понять, что не надо. Идёт уверенно, хотя при его размерах утоптанный нашими следами песок — буераки ещё те. Бастулонка вытаращила глаза, да и наши тоже, когда Волний, споткнувшись, не столько навернулся, сколько замедленно спланировал. Мы с Велией расхохотались и, убедившись, что за мелкого опасаться нечего, пошли искупаться ещё. Это Софонибе в натуре хватит — хоть и приохотилась вместе с нами к таким купаниям ещё год назад, но ведь не на шестом же месяце беременности. А для нас этот фактор не актуален, нам — в самый раз. Раз выдался посреди туч и дождей солнечный день — надо пользоваться. Мало ли, что зима? Хрен ли это за зима, на этой Карфагенщине? В нашем Подмосковье по половине лета таким же примерно бывает! Отряхнулись, обсохли пару минут под тёплым декабрьским солнцем, да и ещё разок искупались. Красота! А то дожили — с собственной законной женой не всякий раз уединиться могу!
Ведь как мы с «командировки» вест-индской вернулись — этот оболтус меня буквально затерроризировал. С одной-то стороны приятно, конечно — доводилось слыхать, что у многих, если отец надолго куда-то слинял, так мелкий карапуз его при возвращении не узнаёт и пугается как чужого дядьку, пока снова не привыкнет. С моим такой хрени не произошло — узнал сразу же, и куда скорее, чем я его. Он-то ведь изменился гораздо заметнее. Когда я отбывал — ещё совсем кроха был, ползал только, лишь начинал пробовать на ноги вставать, а о ходьбе и речи не шло, да лепетал что-то своё, лишь одному ему только и понятное. А теперь — и ростом уже с мой меч в ножнах, и ходит уверенно — спасибо хоть, не бегает ещё, иначе вообще с непривычки впору было бы за башку хвататься! И говорит уже — пискляво, конечно, слов мало, но вполне осмысленно, а главное — ещё и на нормальном человеческом языке! В смысле — на русском. Тесть ведь обещал позаботиться об этом, ну и позаботился. И Юльке с Наташкой настоятельно рекомендовано было — боюсь, что в приказном порядке — почаще бывать у Велии, и сама она наверняка соответствующее отцовское внушение получила, но в моё отсутствие по-русски в доме говорили явно больше, чем по-турдетански, и результат — налицо. Ну, если не считать неистребимого турдетанского акцента, но нельзя же в самом деле требовать от жены, наложницы и слуг совсем уж невозможного. И за это-то премного благодарен! Особенно забавно, как Волний подстраивается под конкретного собеседника — с Юлькой и Наташкой почти без акцента, с матерью — с чуть большим акцентом, а со слугами и Софонибой — с хорошо заметным, да ещё и упрощённо, если собеседник хреново русским владеет — типа «дай вода». Это если по-русски говорят. А когда они меж собой по-турдетански, а изредка даже и по-финикийски — так и он тоже, особенно с бабушкой Криулой, русским практически не владеющей. Умора! Возиться с ним — одно удовольствие, но всему ведь должен быть какой-то предел. А он же соскучился за эти полгода, да всё время ко мне липнет. Мы с Велией спать укладываемся — ну, после того, как — так хрен там! Он к нам и меж нами укладывается, и пока не заснёт, пока не перенесу его в его кроватку — хрен с собственной женой перепихнёшься! Мы ж ещё и въехали-то не сразу, думали сперва, что к матери поближе хочет быть, так когда я с Софонибой улёгся — он и туда ко мне полез. Ладно, за пару недель с этим устаканилось, угомонился — так то ночью, а днём — свято убеждён, что это его законное время. Вот и сейчас, когда на пикничок за город на море выбрались, только я с моими бабами в воду пообжиматься — так и он с нами. Ладно, сейчас Софониба его на какое-то время кашей займёт, и мы, ясный хрен, проведём это время с толком.
Когда мы наплавались и наобжимались, от костра уже ощутимо потягивало дразнящим запахом шашлыка. Там целый консилиум над ним священнодействовал. По шашлыку у нас непревзойдённый специалист Володя. В смысле — по его приготовлению, лопать-то его мы все горазды. Да только вот беда — в нашем прежнем мире его в нашей Центральной России в основном из свинины делают, и володины навыки как раз под неё и заточены, но Ближний Восток и Северная Африка со свиноводством и свиноедством не в ладах, так что здесь шашлык можно сделать лишь сугубо традиционный — из баранины. С ней же наш спецназер не копенгаген, и в результате приходится решать проблему коллегиально — непосредственно с мясом работают наши слуги, а Володя следит, чтоб выдерживались и современные правила. И результат всякий раз получается разным — не набрали ещё пока достаточной научной статистики.
— А всё ты, Макс! — не упустила случая съязвить Юлька.
— Нет, всё- это только бог, а я — простой смертный, — поправил я её, — Чего тебе опять не так?
— Да опять шашлык не совсем такой, как в тот удачный позапрошлый раз!
— Ну и я тут при чём?
— А кто моду завёл рабов освобождать? Только Володя начал твоего Нирула чему-то учить — ты его освободил. Укруфа твоего уже почти было научили — ты и его перед отплытием освободил. Индийцу вон своему, с Коса который, тоже свободу обещаешь, из-за тебя и нам тоже самых обученных рабов освобождать приходится, а нас обслуживают неумелые орясины!
— А чего их в рабстве-то держать? Идти им один хрен некуда, работают отлично, и их жалованье меня не разорит. Один, считай всей моей тяжёлой промышленностью заведует, добрым десятком рабов уже распоряжается, и то ли ещё будет? Без пяти минут начальник цеха — это разве рабская должность? Тем более, он классную невесту себе подыскал, а кто ж её за раба-то замуж отдал бы?
— А ткач твой косский? Его-то краля — тоже твоя рабыня. Ну и поженил бы их, твоя хозяйская воля, а освобождать зачем?
— Юля, кто из нас закоренелый рабовладелец — ты или я? Можно подумать, я ему из твоего кармана жалованье платить собираюсь. Рам тоже ведь, считай, всем моим текстилем командует, а они с Мунни евонной, хоть и греки косские, но ведь в натуре от индусов происходят, и менталитетец у них ещё тот, с индийской кастовой придурью. Да плюс ещё этот греческий снобизм презрения к рабам. Ты у нас историчка или куда? Сама же лучше меня эти моменты понимать должна бы.
— А при чём тут греческий снобизм? По индийским меркам они одной касты, по греческим — раб и рабыня — тоже одного достоинства.
