Алексей Пехов - Летос

Щелчок, шелест, и болт, входящий глубоко в лоб. Чтобы быстро. Чтобы наверняка.

Она часто вспоминала тот день. И думала: случись это во второй раз, поступила бы так же?

Теперь ей был известен ответ.

Свечи погасли, комната исчезла, сойка вновь была… где-то. Среди серого мрака. Два широких шага, и она, ахнув, по бедра провалилась в снег.

Вокруг были сугробы, лютый ветер гонял по пустой улице выпавшую за ночь порошу. Дом навис над ней серой громадой, и бледные лучи рассвета раскрасили розовым его занесенную крышу. В черных омутах окон не было ни единого огонька. Из печной трубы не шел дым, а дверь оказалась наполовину занесена.

Лавиани узнала этот дом. Свой дом. Еще целый и не разрушенный. Такой, каким она его оставила.

— В тот год зима затянулась до середины лета. — Змеиный шепот шаутта смешивался с ветром, холодил ее кости. — Тракты заметены, нет улова, нет еды, зимняя стужа — худшая из хворей для вашего племени — шла от поселка к поселку. Ты ведь не думала об этом, таувин? Или не знала? Как считаешь, пережил ли выводок твоей матери то время? Или они сдохли гораздо позже?

— Заткнись! — повторила она.

— Забравший тебя отсыпал им много марок. Золото ослепляет. Отдать одного ребенка, чтобы прокормить других. Так… по-человечески. Только деньги ничего не стоят, когда нет еды. — Он хихикнул. — А быть может, она знала? Твоя мать знала, что ждет город, таувин? Что будет. Быть может, она хотела спасти хоть одного? Отдать для лучшей жизни? Это ведь тоже так по-человечески. Ну и как? Твоя жизнь лучше, чем их смерть?

— Иди сюда, и я расскажу тебе!

И снова смех.

— Как ты думаешь, как они умирали? Кто первый? Сделала ли она что-нибудь для твоих братьев и сестры? Убила самого младшего и скормила остальным? Или поила их собственной кровью, прежде чем умереть? Не хочешь узнать?

Дверь дома резко распахнулась, швырнув подпиравший ее снег в Лавиани. Она задохнулась, колючие льдинки ударили по щекам, оставляя на них мелкие розовые царапины. Машинально сделала шаг назад, но сугроб мягко держал ноги, и сойка, потеряв равновесие, упала на спину, погрузилась в ледяной саркофаг, забарахталась, пытаясь выбраться, но ее засосало точно в болото, накрыло темными ладонями, и женщина вскочила, хватая ртом воздух.

Зима исчезла, на открытой веранде светило мягкое солнце, и летний воздух, наполненный ароматами мяты, руты и шалфея, пьянил ее легкие. Шпили Рионы, амарантовые, лазурные и бледно-васильковые, сверкали прямо перед ней, пытаясь дотянуться до редких облаков.

Лавиани увидела свои руки: морщин на них совсем не было, как и двух приметных, пусть и тонких шрамов. Надо полагать, волосы у нее тоже сейчас не такие белые, как обычно. Ей хватило нескольких секунд, чтобы понять, где она оказалась. И со смесью ужаса и неверия она уставилась на мольберт, за которым скрывался человек, рисовавший портрет.

Ее портрет.

Она начала отступать, молясь сама не зная кому, чтобы на нее не посмотрели, и только сейчас ощутила, что ее ноги босые.

Как в тот вечер.

Он все же выглянул из-за картины, и между его бровей появилась складка.

— Эй? Ты чего?

Лавиани заставила себя поверить, что нельзя вернуться в прошлое. Что это еще одно наваждение. Мерзкая шутка демона, копающегося в ее голове. Она знала, что мужчины не существует, но не могла отвести взгляда от его глаз.

Ярко-синих. Как у сына.

Он, приподняв кисть, посмотрел на ее руку:

— Зачем тебе это копье?

— Я… — Ее голос дрогнул. — Я сейчас вернусь.

Сколько себя ни убеждай, сойка знала, если он попросит остаться, она не сможет отказать. Хотя уверена, что это — сон. Хуже сна. Но даже несмотря на всю свою волю, она захочет остаться здесь.

А это означало лишь одно — ее проигрыш и победу шаутта.

Поэтому Лавиани бежала по пустым, утонувшим в оранжевом свете залам, не оглядываясь, и смех демона многоголосым эхом подталкивал ее в спину.

— Подумать только, таувин! Ты и художник?! Умопомрачительно смешно! Младший отпрыск благороднейшей семьи Треттини и тухлая треска! Вы были бы прекрасной парой! Ах да! Ничего не вышло. Что же произошло? Этот яд… ай-ай. Как не вовремя. Говорят, он высморкал легкие через свой нос и умирал в агонии несколько недель. Почему же ты не была рядом в те дни?

Она влетела в комнату, скользя по отполированному полу. Солнце погасло мгновенно, и в углах зажглись жаровни, плюющиеся искрами, коптящие потолок. По инерции сойка едва не врезалась в большой, массивный стол, на котором лежало тело молодого парня.

Он был во многом похож на того художника из мира золотистого, душистого лета. Только младше.

Чуть рыжеватые волосы, белая-белая кожа. Сойка не сдержалась. Ее горло перехватила жестокая, стальная длань. И звук, который она издала, ни одно ухо не назвало бы всхлипом.

— И снова смерть, таувин. Тогда ты думала, что на этом все закончится. Последняя из смертей в твоей жизни. Что все. Дальше лишь ничто. Ты устала, перегорела. Именно здесь, перед телом своего ублюдка, захотела сдаться.

Она не слушала. Лишь смотрела на сына, которого старалась не вспоминать долгие годы.

— Но ты не сдалась. О нет. Не в твоей натуре отказываться от смерти. Ты ничем не лучше меня. Также смакуешь ее. Порой маленькими глотками, но чаще захлебываешься от жадности. Сколько после него еще было тех, кого сожрали черви? Это мертвое мясо превратило других в такую же гниющую плоть.

Сойка глубоко втянула носом воздух, чувствуя в глазах странное покалывание. Возможно, она слишком давно не плакала и забыла, что это такое.

— Я убью тебя! — сказала она шаутту. — Вот за это я тебя убью. Слышишь?! Отправлю так далеко на ту сторону, что даже асторэ не найдут!

Стоявшие по углам жаровни взорвались, упругие волны горячего воздуха окутали ее коконом огня и выплюнули на узкой, воняющей рыбой портовой улочке, скрытой где-то в лабиринте самых злачных кварталов Пубира.

— Пожалуйста! Пожалуйста!

Мужчина плакал и не стеснялся слез.

— Умоляю!

Прошло столько лет, но она помнила это лицо. Помнила, как выслеживала его, помнила, как люди, которым он платил, сражались за него, и, когда тот остался один, понимая, что сейчас произойдет, ползал на коленях, пытаясь поцеловать руку. Вымолить прощение Золотых.

Ей всего лишь тринадцать, и он у нее первый. И нет никого рядом. Она должна была все сделать сама. Пройти испытание. Через железо и кровь. Доказать Ночному Клану, что достойна первого следа, который учитель нанес на ее спину.

— Ты встала на путь мертвецов, таувин. Уже нет девчонки, прыгнувшей в море. Ты шагнула дальше. И упала глубже. Он первый. Но будет много других. Тех, кого ты отправишь на ту сторону. Сегодня они все пришли, чтобы поприветствовать убийцу, который никогда не слушал мольбы и не знал милосердия. И я оставляю тебя наедине с ними.