Петр Воробьев - Разбой
Переделанные из мусоровозов броневозы вместе с парой настоящих гусеничных бронеходов выстроились полудугой перед несколькими шатрами. К северу у коновязи и длинного корыта с водой стояли вперемешку кони и ездовые животные, на первый взгляд показавшиеся Одди незнакомыми – могучие, приземистые, с длинной, почти до земли, буро-рыжей шерстью, у кого гладко расчёсанной, у кого свитой в косы с вплетёнными белыми и красными лентами. По более внимательном рассмотрении, можно было предположить, что если такого зверя пару недель бить, не кормить, не чесать, наполовину обрить, и ввинтить в кожу тьму-другую стальных колец, получится типичный чолдонский як. В отдалении от шатров, ещё видимую из-под снега пожухлую траву на южном склоне пологого холма жадно щипала огромная, если не выше, то уж точно длиннее и тяжелее слона даже в до кровавых пролежней на спине замученном состоянии, тварюга с раздвоенным рогом на конце длинной и словно вдавленной сверху морды.
Между бронемашинами и шатрами прямо на снег были брошены ковры. На них стоял длинный стол – столешница, грубо сколоченная из неровных досок вперемежку с горбылями, на козлах, и такие же грубые скамьи. Стол украшала обильная, но нехитрая снедь – лепёшки, горшки с какой-то кашей, тушёное мясо (наверняка як) с киёмой, кувшины. Примерно две трети мест за столом было занято – на скамьях со стороны шатров сидели чолдонцы, с другой стороны – острожцы и их союзники. Места напротив Зимы посадницы пустовали. По уговору, переданному тем же чолдонским гонцом, участники застолья были при мечах, но без огнестрельного оружия. За спинами многих воинов, протаптывавших дорожки в снегу между шатров, виднелись луки. Да и места пушкарей и бомбомётчиков в башнях острожских машин вряд ли пустовали – наверняка не только Одди с Каропуго договорились о бдительности и тайном знаке. Тем не менее, застолье шло довольно оживлённо. На чолдонской стороне стола наличествовали представители обоих полов – вообще-то неудивительно, должны ж и чолдонцы как-то размножаться, но войско, осаждавшее Щеглов Острог, состояло из одних мужей, за исключением пленниц в лагере, быстрее или медленнее пытаемых и насилуемых до смерти. Ходили слухи, что всех чолдонок «Жызнеуряд» обязывал ходить в намордниках из кожаных ремней с резиновыми затычками для рта, но никто из женщин, сидевших за столом или обносивших пировавших расписными глиняными кувшинами с напитками, не красовался в подобном украшении – по виду, они не особенно отличались от приезжавших в Острог продавать шерсть и покупать разноцветные льняные ткани кочевниц из Дикой Степи. Ещё удивительнее, даже сидевшие на скамьях чолдонские мужи выглядели на диво обыденно – некоторых постричь под горшок да нарядить в шабур[310], льняную рубаху, порты, и постолы, и выйдет вылитый исседон или сикамбр.
Одди поклонился Зиме посаднице и Торкелю старшине и, чтоб не соседствовать с кузнецами (бережёного боги берегут), присмотрел одинокое свободное место с краешка одной из скамей поближе к середине стола, рядом с небольшим гутаном в круглых очках, переклеенных тканевой лентой. Слева от гутана сидел дюжий полузнакомый венед в громоздких доспехах, тот же, кто когда-то помог вывезти последних раненых и Акерату вестницу из Бунгурборга. Венед увлечённо рассказывал что-то очкарику:
– А ещё она прокопала ход в лавку, и перетащила в подвал пряники, леденцы из солодки, и слабое пиво из коры камнелома. Тем и питалась.
– Бедная капелька! – с сочувствием сказал гутан. – На такой диете и за неделю можно засахариться насмерть. А с родителями её что, не узнал? Сгинули?
Венед тяжело вздохнул и посмотрел на прислонённый к столу полуторный меч в ножнах.
– В том же подвале в углу у неё было устроено что-то вроде божницы, а в ней – три обугленных черепа, побольше, поменьше, и ещё поменьше. Верно, семья. Без них она наотрез отказалась выходить из подвала, плакала.
– Ай люшеньки, така втора, все боги ярятся! – сказал сидевший по другую сторону стола ражий чолдонец, сокрушённо покачав головой.
Его волосы были собраны на затылке в толстенную засаленную косу с вплетённой в неё лентой, возможно, изначально красной. Одди задумался: говорят ли кочевники на своём жутком языке только в присутствии иноплеменцев? Нарочно, чтобы вызвать у тех мозговое кровотечение, а между собой, когда никто не слышит, переходят на танско-венедский? Запросто: всякий чолдонский пленный начинал говорить на общем языке как миленький, стоило пригрозить ему макнуть мордой в уху, или замахнуться на него подушкой.
Соседу напротив с засаленной косой не угрожали запретные рыба или куриное перо, и он продолжил на том же сомнительном наречии:
– И чо ты сдумал? С черепами-теми галданистоми?
– Что ж мне было делать? – венед развёл руками. – Свёз вместе с девчоночкой и божницей в Пеплин. Уж чего, а черепов у нас и так прорва.
– Прорва? – удивился гутан. – Я только про один слышал, колошенского вождя, как его…
– Киппо Ши, – подсказал венед.
– Именно, – обрадовался гутан. – И его череп проклят!
– Не череп, а шлем, Шадаа Зунари.
– Чо-чо за проклятте? – чолдонец вытащил из-за пазухи и сжал в кулаке неприятного вида оберег, какую-то засушенную дохлость. – Ли аводь ли присуха?
– Лучи поноса!
– Гсом! – впечатлился чолдонец.
– Лучи поноса? Как это работает? – невольно спросил Одди.
– А это тебе надо разузнать у Меттхильд! – венед погладил висевшее на шее титановое яичко. – Она последняя его носила! Или, ещё лучше, у боргундских танов! Так как тебя величать, сосед, напомни?
Это был не просто венед, а поморянин. Красный двухвостый полузверь-полуптица на наплечнике. Как таны шутят… «Это хвост», – принялся оправдываться поморянский грифон и весь покраснел. В голове у Одди запоздало сложились воедино знаки на доспехах, здоровенный меч, и «Самбор мечник» из дённика. Что там ещё про него было написано… властитель такого-то замка, жемчужины Янтарного моря, правая рука Горма конунга, первый ученик такого-то мистагога…
– Самбор мечник, я Одди сын Вульфгара! – Одди встал и поклонился.
Мечник приподнялся, отвечая на поклон:
– Из цеха мусорщиков, так?
Одди кивнул, не решаясь сесть – со средней скамьи на него одновременно посмотрели посадница, вестница Беляны, и цеховой старшина.
– Садись, Одди мусорщик, за этим столом все воины, все равны, – сказал рыжевато-белобрысый тан с красным плащом на плечах, занимавший почётное место по правую руку от посадницы.
Горм конунг, не иначе. Одди сел.
– Атаульф сын Вальи, – Самбор представил очкарика и кивнул в сторону чолдонца. – Бабырган могут, сын Адагана.
Чолдонец радостно улыбнулся, показывая разнонаправленно торчавшие поломанные зубы, и спрятал мерзкую чешуйчатую дохлость обратно за пазуху.
– Мололивна буза! Кому? – между Атаульфом и Одди просунулась дева с призывно булькнувшей шкурой.
Гутан подставил кружку, мусорщик последовал его примеру. Судя по цвету и вкусу, приятно кислый напиток был сделан из сквашенного молока. Ячьего, скорее всего.
– Особенно не налегайте, полторы дюжины оборотов там точно есть, – негромко посоветовал мечник. – Бьёт под коленки, что коза с разбега, даже Кромфрида расколбасило.
Венед мотнул головой в сторону бородатого энгульсейца, негромко храпевшего, уронив голову на стол. Атаульф не внял предметному предостережению и одним глотком наполовину осушил кружку, прежде чем сказать:
– Самбор, кроме того колошенского и новых бунгурборгских, какие ж ещё в Пеплине черепа?
Мечник начал перечислять:
– Три кронийских налётчика, висят в железных клетках над пристанью, последний ещё с прадедовских времён, один шаман из Чердыни, черепная крышка открывается на петлях, чтоб пить, как из чаши, ещё отец привёз два из Синей Земли, и одну сушёную голову…
Бабырган сын Адагана и его соседи слева и справа слушали с нескрываемым уважением.
– Что ты всё черепами хвалишься, будто какой тролль, – остановила мечника Акерата вестница. – Скажи, сиротка, найдёныш твой, хоть заговорила?
– И да, и нет. С нами пока никак, зато ведёт беседы с куклой, что Меттхильд подарила. И с Гери. Он даже ночевать теперь повадился у неё в покое. Так и спят вместе в обнимку, на коврике перед божницей.
– А звать её как, не узнали?
– Пока Найдёнкой и зовём.
– Наш Самбор ничего не делает просто, – с улыбкой сказала Акерата. – Вертолёт сбить, так из лука. Сиротку приютить, так безымянную, дикую, и неприкаянную.
– Верно, а что? – удивился венед. – Что-то не так?
– Всё так, – вестница Беляны одарила Самбора насмешливо-одобрительным и одновременно задумчивым взглядом, словно призывая какое-нибудь небольшое божество ниспослать мечнику милость, при этом тихонько подхихикивая. – А вон и Баяна.
