Татьяна Вагнер - Живыми не брать!
Просыпаюсь, отбрасываю душную подушку и подхожу к окну. Не открывается! Пришлось сунуть ноги в ботинки и тихонько выскользнуть из комнаты.
Я стояла на крыльце, пока не замерзла, потом вернулась в сени, опустилась на корточки перед лавкой, на которой лежал Дан, взяла его руку. Сколько раз мы с ним бросали в канализацию дымовые шашки, а потом стреляли из самопалов по разбегавшимся крысам. Сколько рыскали по подвалам в поисках призрачной подземной дороги, сколько раз срезали провода, чтобы продать, а потом сматывались по крышам от офицеров самообороны…
Дану не понравится это место – все здесь темное, душное, тоскливое и липкое, как паутина по углам! Он бы придумал, как перебраться через навь или перелететь через болота. Вместе мы бы выбрались, я точно знаю.
Его ладонь безвольно выскользнула из моих рук. Я осторожно коснулась его лба – он по-прежнему холодный и потный. Нет, непохоже, что Даниле стало лучше. Наверное, слепой старик обманул меня, а Никита прав. Заговоры бессильны вернуть в тело душу, никакой души просто не существует. Это глупая детская сказка…
Я уткнулась лбом ему в плечо и тихонько сидела в темноте.
Что, что я смогу сделать одна?
– Тетенька Нюта, ты не причитай напрасно, он все одно не услышит. – Я оглянулась на звук голоса и попросила темноту:
– Скажите мне правду – он умрет?
Фигура расплывалась во мраке, пока не приблизилась ко мне вплотную. Это был Фрол. Он приподнял белоснежное полотенце, прикрывавшее раны на шее Дана, заглянул под него и покачал головой.
– Сомнительно. Деду душу воротить – что в ладоши хлопнуть. Только вот рана от звериных зубов так быстро не затянется! Мать его маковым молоком напоила, может, он и день, и два проспит. Ждать надо, а слезы лить – никому не поможет. Лучше идем с нами в лес: рыбу ловить, силки ставить…
– Прямо среди ночи? – удивилась я.
– Так рассветет – поздно будет: мать встанет тесто ставить и всем работу найдет, – хмыкнул подоспевший Власий и притянул мне куценький тулупчик. – Вот, тетенька, принакинь лучше этот старый Фролкин зипун, больно у тебя одежа яркая да заметная, все зверье распугаешь!
Морозный воздух быстро прогнал сон. Мы бодро шагали по берегу реки, над водой поднималась прозрачная легкая дымка, небо посерело, редкие льдины, которые несло течение, казались седыми. Мальчишки в считаные минуты выбрали сеть, в которой плескалось с десяток серебристых рыбок, сложили их в ведерко. Насобирали сухих палок, соорудили маленький костер, стали жарить рыбок, нанизывая на прутики, – очень вкусно!
Среди корней и сухостоя братья наставили всяких хитрых ловушек и торжествовали, извлекая из них пленников. Случайно запутавшихся ежиков выпускали, а молоденького глупого зайчишку пересадили в корзинку с крышкой. Я не удержалась и похвасталась, что вчера тоже подстрелила зайца.
– Зайца с карабина бить? Нам мамаша уши открутит, если мы будем по такой ерунде патроны изводить…
Тут меня как электрическим разрядом тряхнуло от одной мысли: если пути сюда нет, откуда же здесь берутся патроны, шелковые нитки, капроновые сети и прочие новомодные штучки? Пусть их здесь немного – но они есть! Опасаясь спугнуть робкую удачу, я спросила как можно спокойнее:
– Как вы здесь патроны достаете?
– С карманов! – расхохотался Фролка, но Влас ответил, как всегда, рассудительно:
– Какие в семействе еще со старого времени залежались, а бывает – в Слободке у старцев меняем…
– Откуда же у старцев патроны?
– Кто его знает? – Власий насупил брови и сразу стал похож на строгого старца Феодосия. – Нам про это ничего не известно.
– Должно быть духи, что по ихней вере им служить обязались, приносят…
– Духи – это здорово. Как это происходит технически? – не могу успокоиться я. – Старец пальцами щелкнет, и вот – ящик патронов появляется? Или с неба падает?
– На то у них есть таинства, до коих мы не допущены.
– Мы же крещеные!
Костерок почти выгорел, я погрела руки над углями, поглубже засунула в карманы, чтобы сохранить тепло. Но пальцы уперлись во что-то холодное, большое и острое, я вскрикнула и выдернула руку наружу. От боли мне пришлось потрясти рукой – указательный палец мгновенно распух и онемел. По детской, почти неосознанной привычке я хотела сунуть его в рот, но Фрол успел схватить меня за руку:
– Не! Не трожь! Отравишься! Надо руку в воду скорее…
– Сбрасывай, сбрасывай одежу! – дружно кричали братья, в четыре руки стащили с меня тулуп быстрее, чем я успела опомниться, бросили его на землю и принялись пинать ногами. Из-под меха выскользнула небольшая зеленовато-серая змейка. Я успела поддеть ее носком ботинка и отшвырнуть прямо в догоравший костер. Змея зашипела, извилась и превратилась в пепел.
– Лихо!
Меня подтолкнули к самой воде, опустили руку в воду.
– Погоди, рукав замочишь!
– Рукав просохнет, а новая рука, тетенька, не вырастет! – Фрол набросил мне на плечи тулупчик, пережал запястье, стал выдавливать кровь и промывать ранку. Вода вокруг моей ладони окрасилась розовым, вдруг среди этой мути я совершенно отчетливо увидела безмятежное лицо старца Феодосия:
– Ой…
– Глянь-ка! Дед присматривает за тобой, понравилась ты ему! Значит, обойдется.
– Все одно придется домой возвращаться, надо тетеньку молоком поить, чтобы отрава не взяла! – Влас раздул огонь в костре, рассек веточку, выхватил из глубины огня тлеющий уголек и поднес к ранке на моем пальце. Я отвернулась и зажмурилась.
– Ха, ты же на навь не забоялась идти, тетенька!
Уголек зашипел в ранке, боль волной прокатилась по всему телу и ушла в землю.
– Влас, вы тоже на навь ходили?
– А то! Ходили.
– Мы, тетенька, все кругом обошли-облазали, когда тятьку искали…
Пока мы возвращались в Скит, братья рассказали мне, как год за годом прочесывают леса, болота и кручи в поисках следов сгинувшего отца. Но ни ружья, ни фляги, ни пряжки с ремня, ни подметки с отцовских сапог, ни какой-то «навьей косточки», сберегающейся в земле от тела любого умершего, – ничегошеньки они не нашли. Фрол шмыгнул носом.
Мне тоже взгрустнулось – мальчишки до сих пор верят, что их отец жив.
– Шаман Меркит утащил его за гать! Иначе что-то да осталось бы, а если осталось, мы бы сыскали! Дед Феодосий тоже на прави его не видит.
– А что такое правь? – решила узнать я.
– Место такое, где некрещеные души живут. Это по-нашему умерли, а слободские говорят «ушли на правь».
– Фролка, сам подумай – крещеным душам на прави делать нечего!
Пока мальчишки спорили о своей и чужой вере, меня пробирало ледяным ознобом. Пока сознание не заволокло алым туманом, в голове у меня билась только одна мысль: пути отсюда нет! Нет и все. Нет.
Я пришла в себя уже в Скиту – сидела около печи. Под спину мне подложили пеструю подушку, в руки дали кружку с гадостной смесью травяного чая, меда и жирного молока. Морщась, отхлебываю теплое пойло и наблюдаю, как Иришка суетится вокруг стола, помогает лепить пирожки. Похоже, она не только поправилась, но и совсем освоилась: волосы заплетены в косичку, хозяйка одолжила ей долгополую одежду, как у местных девчушек, и передник. Сама же Настасья Васильевна большим острым ножом разделывала заячью тушку, складывала куски в горшок и отчитывала сына:
– Для какой нужды, Фролка, ты эту гаду в тулуп понапихал?
– Не было у меня такой! Разве что сама заползла, пока тулуп в сенях лежал.
Настасья Васильевна отвлеклась от готовки и влепила Фролу подзатыльник:
– Грех большой врать родной матери! Змеям в такие холода спать полагается. Опять бегал в Слободку? Точно, там нахватался. Смотри, добегаешься – изведут тебя…
– Кто меня изведет?
– Найдется кому – больно Феодосий Ильич с тобой ласковый. Чтобы ни ногой туда! Ясно?
– Угу. – Фрол кивнул и попробовал стянуть печенюшку из плетеной корзиночки, но получил от матери еще одну затрещину. – Не трожь! Это Макарий с Машей прислал – ей, – Настасья Васильевна поджала и без того тонкие губы, дернула острым подбородком в мою сторону.
– Мне? – Хотя меня больше не колотит мелкая дрожь, соображаю я с трудом.
– Тебе, кому еще. В гости зовет, на праздник.
– Что празднуют?
– Весну ли кличут, птицам ли радуются, идолищ своих заклинают – то не наше дело, мы люди крещеные. – Настасья Васильевна извлекла из зайца пулю, взвесила на ладони, протерла передником, поднесла к глазам и прищурилась, чтобы лучше разглядеть. – Хм. Никогда такой допреж не видела – с чего сейчас стреляла-то?
– Из карабина.
– Хм, что ж за карабин такой? Ладно, много у Макария всякого добра, может, и такое ружье есть. Человек он состоятельный – наговаривать на него мне незачем. Человек он вдовый, супруга его белье в реке полоскала и утопла; но молодую жену за волоса таскать не станет. – Настасья Васильевна искоса глянула на меня. – Да у тебя и волос нету.
