Наши танки дойдут до Ла-Манша! - Морозов Владислав Юрьевич

Владислав Морозов

Наши танки дойдут до Ла-Манша!

Посвящается бойцам невидимого фронта павшим и живым, бывшим и действующим.

«Покуда тучи над землёй ещё теснятся, для нас покоя нет, и нет пути назад…».

М. Матусовский.

В. Баснер. «Махнём не глядя»

Песня из кинофильма «Щит и меч» 1968 г.

Пролог.

Пейзаж после битвы

Начало июня 1985 г.

СССР. Где-то на Южном Урале

— Что там видно, товарищ майор? — по интересовался радист, выглядящий как подросток из фольксштурма, слишком юный и тощий для военнослужащего ефрейтор в армейской панаме и неумело ушитом великоватом армейском х/б без погон, носивший сильно подходящую к текущему моменту фамилию — Солдатов. Затаившись среди лопухов и прочего разнотравья на склоне неглубокого оврага, он хлебал воду из фляги, пока я осматривал окрестности в бинокль. Светило утреннее солнышко, и вокруг была почти идиллия. И пахло так, как обычно пахнет в июне — травой, листвой, свежей землёй. Стрекотали кузнечики, роилась в воздухе мошкара и прочие комары, похоже, природа даже и не заметила, что чего-то или кого-то в этом мире не хватает. Хотя кому мы, люди, теперь нужны? Очень скоро у планеты вполне могут, поя виться новые хозяева и цари природы…

— Да ни хрена не видно, всё то же самое, — ответил я и, опустив бинокль и развернув мятый кепарь от выгоревшей «мобуты» обратно, козырьком вперёд, назидательно добавил: — Пан ефрейтор, ты бы воду всё же поберёг. Ведь неизвестно, сколько нам ещё по этой пустыне болтаться, как говаривал во времена оны, в одном кино, товарищ Сухов, а нынче пить из любого ручья или лужи, знаешь ли, чревато….

Вот тут я ему чистую правду сказал, поскольку сейчас больше нет в природе толковых химиков и бактериологов с их лабораториями и прочих благ вшивых аристократов, вроде очистных сооружений с непременным хлорированием воды. И поди узнай теперь, лежит во встреченном на твоём пути пруду, озере или реке просто что-нибудь некогда живое, но ныне сдохшее по неизвестной причине за одиннадцать месяцев Длинной Зимы или уже после неё, либо туда за эти годы надуло ветром и на текло дождём с небес чего-нибудь и вовсе фатально-радиоактивное, вызывающее фосфоресцирующий холерный понос и разложение внутренностей.

Спросить-то теперь всё равно не у кого… — Да ладно вам, товарищ майор, — отмахнулся радист, однако же пробку при этом завинтил. Выжившая молодёжь сейчас мало чего боялась, полагая, что главный ужас был пережит три года назад. Я же здраво полагал, что самое веселье ещё впереди. Кобзда, она, как правило, подкрадывается незаметно….

— Людей не видно? — спросил ефрейтор, убирая флягу в сумку.

— Откуда тут люди? — ответил я вопросом на вопрос.

Действительно, а какого ответа про окружающий нас пейзаж он ожидал от меня услышать? Что вообще может быть вокруг нас после всего, что произошло почти три года назад? Назвать-то это можно по-разному — пустыня, пустошь, погост, дикое поле, но смысл всё равно будет один, поскольку пейзаж вокруг тоже одинаковый. Обширные безлюдные пространства, быстро зарастающие чем попало и населённые разве что безнаказанно расплодившимся без всякой меры зверьём.

Собственно, наш маршрут мы изначально привязывали к единственному уцелевшему здесь остатку цивилизации — старой шоссейной дороге. Её я только что и рассматривал в бинокль. В очередной раз обозрел едва различимый на фоне земли, потрескавшийся асфальт, через который местами проросли деревца, вроде побегов молодых берёзок и клёнов, и трава, с редкими ржавыми остовами машин на обочинах и покривившимися телеграфными столбами с оборванными проводами чуть в стороне.

Здесь явно никто не ездил уже года два, а пешеходы сейчас по шоссейкам не ходят. В принципе, это ничем и никому не грозит, но после начавшихся по окончании Длинной Зимы эпидемий в народе стали сильны разные психозы и суеверия — в мёртвых машинах и руинах могут лежать человеческие останки, а от чего эти люди умерли, не знает ни кто (аргументы типа того, что все эти люди скорее всего умерли ещё до Зимы, на нынешних пейзан не действовали), а значит, на дороги и в бывшие населённые пункты лучше не соваться. Отдельные, особо впечатлительные, господа-товарищи рассказывали о том, что видели кое-где даже живых мертвецов. Мы-то точно знали, что они скорее всего сталкивались с вполне обычными, но непоправимо пострадавшими от ожогов и лучевой болезни людьми (многие из которых ослепли в момент Главного Удара), но переубедить этих придурков было невозможно — облысевший и покрытый пятнами и шрамами от ожогов хомо сапиенс действительно сильно походит на живой труп, особенно издали или в вечерней полутьме. А уж если подобный, застрявший на полпути на тот свет тип в лохмотьях попытается что-нибудь говорить своим безгубым и беззубым ртом — с непривычки можно вообще наложить в, и без того пропуканные насквозь штаны. Лично наблюдал.

Теперь большинство людей предпочитало прятаться друг от друга, но кое-какие следы пребывания живых здесь всё-таки можно было разглядеть — в перелесках по обеим сторонам дороги тянулись узкие тропки, по которым иногда, видимо, ходили по своим делам те, кого ещё недавно называли «человечеством», а теперь казённо именовали нашей военной братией «выжившее население».

Но, по моим прикидкам, вдоль дороги не менее недели никто не ходил — свежих следов не было. Может, ещё и оттого, что теперь многие предпочитают передвигаться ночами, из всё тех же соображений скрытности. Хотя кого сейчас можно реально опасаться, я лично не понимал. Ну да, в начале Длинной Зимы были в большом количестве и бандиты, и мародёры, и просто непонятно кто с оружием из числа разбежавшихся армейцев и милиции. Я в те времена был далеко и потому лично этих катаклизмов не наблюдал. Вот только бандит, хоть у нас, хоть в Европах, как правило, не способен организовать себе длительное и экономное существование — ему обычно нужно всё, сразу и за чужой счёт. Вот только за одиннадцать с лишним месяцев Длинной Зимы эти элементы по большей части перевелись (отдельные недобитки, конечно, попадались и сейчас, но их было крайне мало). В нескончаемых сумерках, когда неделями стоит сорокаградусный мороз, по лесу не очень-то побегаешь, а те, кто тогда собирались выжить всерьёз, скучковались большими группами вокруг уцелевших поселений и бункерных комплексов, контролируемых армейцами и прочими «конторами», на падать на которые было чревато.

Я бы тоже с большей охотой сидел сейчас в гарнизоне (нынче такие точки почему-то было принято именовать «Форпостами» или «Фортами», уж не знаю почему) и, к примеру, заниматься починкой какой-нибудь уцелевшей техники. Но у нас с этим ефрейтором-радистом не было выбора, поскольку мы были на задании и наш путь лежал из точки А в точку Б, а автономность нашего перехода ограничивал носимый запас воды, продовольствия, бое припасов и батарей для рации.

Нам следовало дойти до нужной точки, доложить результат, а затем, если чьи-то радужные предположения не подтвердятся, топать назад. Н-да, искать среди нынешнего погоста нечто, в надежде на то, что оно уцелело после атомного огня и зимней стужы и ещё может принести какую-нибудь пользу, — дело неблагодарное. Поскольку в деле разрушения и мы и наши супостаты-противники преуспели и весьма.

Помню, как вскоре после окончания Длинной Зимы, когда помаленьку стаяли её серые от пепла и сажи сугробы и по земле радостно текли ручьи ядерной весны, я, в числе других добровольцев, вызвался на разведку в сторону своего родного Краснобельска. Начальство тогда ещё питало очень глупые и более чем слабые надежды, что всё не так уж плохо и там могло сохраниться хоть что-нибудь из подземных складов Госрезерва, располагавшихся до начала войны в самом городе и его окрестностях, — всё-таки они те ещё фантазёры, эти наши начальники…