Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов
Нужные мне тела я нашел не сразу, напротив разгромленного дворца Бориса Годунова лежали мертвецки пьяные, упившиеся до смерти, затоптанные в сутолоке, но царя с царицей среди них не было. Но тут мне опять Господь помог.
— Князь светлый! — донесся до меня радостный голос стремянного Николая. — Где ж вы были? Я уж обыскался! Пойдемте поскорее домой! Отдохнете! Вот, обопритесь на руку, я вам помогу!
— Не до отдыха мне сейчас! — ответил я строго, отстраняя его руку. — Где тела царя и царицы?
— На патриаршем дворе. Как стемнело, монахи забрали, — сразу взял деловой тон Николай.
— На патриарший двор! — коротко приказал я.
Там я быстро разобрался. Святые отцы, устрашенные расправой над патриархом Иовом, архимандритом Пафнутием и чудовскими старцами и избывшие остатки смелости в похищении святых останков, теперь с готовностью подчинились моему руководству. План я составил, еще когда шагал со Сретенки, а дополнил уже на площади кремлевской. Тут мне опять помог рассказ того давнишнего мужичка, точнее говоря, одно слово — телега.
— Снарядите трое дрог, на средние положите тела царя и царицы, прикрыв их покрывалом неказистым, на другие бросьте несколько мертвецов с площади и двигайтесь к старому царскому дворцу, ждите меня там, — объяснял я.
— Будет исполнено, — по-военному четко ответил архиепископ Кирилл и, чуть помявшись, добавил: — Тебе бы переодеться, князь светлый, негоже тебе в таком наряде.
— Наряд самый подходящий для дела нашего, — отрезал я, — меня в нем ни один ч… прости, Господи, не узнает!
— Ну хоть шапку, — встрял Николай, — дюже воняет.
— Не замечал, — протянул я, — липнет — это да. Давайте шапку! Тогда уж и сапоги, мочи нет!
— Немедля доставим. Какие потребны? — спросил архиепископ и услужливо склонился к моим ногам.
— Хотя бы на вершок поболее этих, — ответил я, показывая сапог.
— Боюсь, что таких у нас в заводе нет, — ответил архиепископ, с уважением глядя на мою ногу.
— Ну и Бог с ними! — воскликнул я, вставая, потому что уже сообразил, где мне сапоги раздобыть.
Дело мое в тот момент состояло в том, чтобы достать надлежащие одеяния для облачения покойных. Я для себя установил, что одежды должны быть не просто дорогие или даже роскошные, а именно их собственные, для них пошитые, в которых они являлись народу в самые торжественные дни. Вы скажете, что Романовы с присными на них первым делом руки свои загребущие наложили. Это несомненно, но у меня свои секреты и тайные ходы имеются. А коли секреты, то я их при себе сохраню. Скажу только, что добрался я до места заветного довольно быстро, собрал всю одежду, прибавил панагий, ожерелий, перстней, штуку парчи золотой, от другой штуки — бархата — оторвал два куска изрядных, увязал узлы. Нашел и сапоги, священные для меня, сапоги брата моего, даже поцеловал их, прежде чем на ноги свои израненные натянуть. Обратно пробираться было, конечно, тяжелее, особенно протискиваться с узлами в одно окошко узкое и перелезать через две ограды высоченных. Только ступил на площадь кремлевскую, как сзади голос разбойничий: «Эка дед-то прибарахлился! Поделился бы с народом!» Хорошо, что монахи, в возницы определенные, услыхали и появлением своим татей отогнали — мне в ту ночь только драки не хватало. А монахи здоровые были хлопцы, им бы в армию или другим каким полезным делом заняться, прости Господи, сорвалось.
Мы двинулись в путь, я подгонял возниц, они же степенно отвечали мне, что с таким грузом да на исходе ночи нестись вскачь не подобает. Я трясся на средних дрогах, и возбуждение, питавшее мой дух и мое тело на протяжении последних часов, постепенно оставляло меня, а освободившееся место наполнялось скорбью и тоской. Но до ворот монастыря я еще крепился, даже отстоял заупокойную службу, на которой присутствовали пятьдесят черниц монастыря и всего трое мужчин — священник, дьякон да я. Никогда со дня кончины брата моего я не ощущал такого единения всех собравшихся, мы слились в общей молитве к Господу, стали как бы одним телом и духом, и сила других питала и поддерживала меня.
Место для погребения было выбрано уединенное, почти у самой ограды монастыря. За недостатком времени и сил черницы вырыли одну общую могилу, широкую и не очень глубокую. В нее и опустили рядом три простых гроба. Разве что могильный холм сделали трехгорбым и воткнули в него три безымянных креста.
Силы совсем покинули меня. Черницы, поддерживавшие меня под руки во все время церемонии, попробовали увести меня прочь, но я опустился на стоявшую у могилы лавку и жестом приказал оставить меня одного. В усталой голове причудливо пересекались обрывки разных мыслей, высокие слова Священного Писания о бренности нашей жизни перемешивались с озорными частушками, которые распевали сегодня на улицах хмельные мужики и бабы, скорбь о конце династии соперничала с сожалением, что у брата нога была все же немного поменьше моей, и не переставая бубнил голос того давнишнего мужичка, настойчиво напоминавшего мне, что не все его подсказки я использовал, одну, последнюю, для меня сейчас, быть может, самую важную, и забыл-то.
Тут я почувствовал, как кто-то сел рядом, продел руку мне под локоть, прижался головой к моему плечу.
— Живой, — раздался голос княгинюшки. — Я тебя весь день ждала, все глаза просмотрела, челядь всю Москву обыскала, — тихо рассказывала она без малейшей нотки упрека и вдруг зарыдала в голос, как простая деревенская баба: — Я думала, что тебя у-би-и-ли!
— Не плачь, живой же, — ответил я, выпростал зажатую княгинюшкой руку, обнял ее за плечи, — дел было много, сама понимаешь.
Чтобы любимую подбодрить и успокоить, постарался я вложить в свои слова побольше мужской вескости, но у меня и в обычные дни это не очень хорошо выходило, о чем уж тогда было говорить, получилось и жалостливо, и грустно, и нежно, всего понемногу. Как ни странно, княгинюшка сразу успокоилась и ответила мне также — и жалостливо, и грустно, и нежно: «Я как подумала, что никогда уж тебя не увижу, мне так страшно стало, как никогда в жизни. Ты, миленький, живи, как можно дольше живи, хотя бы ради меня, я без тебя не смогу».
Посмотрел я на нас со стороны: вот сидим мы, чего греха таить, старик и старуха, одинокие и никому на всем белом свете не нужные, только друг дружке.
Ничего я не сказал милой моей, только крепче обнял ее за плечи.
Конец второй части
Продолжение следует
Примечания
1
Солодовник- вассал. (Прим. ред)
2
Пошлая девица — старая дева. (Прим. ред.)
3
Четверть — 3,1 л. (Прим. ред.)
