Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Еще насмотришься, — посулил ей Левашов. — Денька два так подует, и будем через трубу на крышу вылезать.
— Ничего удивительного, — сказал Берестин. — Помню, раз на Сахалине в тайфун один солдатик решил сбегать, извиняюсь, в гальюн, не удержался за леер, так только весной нашли…
— Нам, к счастью, это не грозит. Насчет гальюнов у нас все в порядке. — Шульгин не преминул сострить в своем обычном стиле.
— Только на это и надежда, — не оборачиваясь, ответила Лариса.
— Смех смехом, — сказал Новиков, — а собак надо в дом пустить.
Метель продолжалась ровно двое суток, а потом сразу прекратилась, и установилась тихая и морозная погода. До пятидесяти градусов дело не дошло, столбик красного спирта в большом термометре на веранде как остановился на минус двадцати восьми, так больше и не двигался. Причем, что удивительно, ночью тоже.
Где бульдозером, где просто лопатами вычистили от снега двор. Лариса подобрала всем лыжи и соответствующее снаряжение, доказав, что она в этом деле понимает, и жизнь вновь стала интересной.
Просто удивительно, как мало надо человеку. Вроде ничего не изменилось, кроме погоды, а настроение стало совсем другим.
Каждое утро — многокилометровые лыжные прогулки по радиальным маршрутам, хозяйственные работы в доме и вокруг, непременная баня по вечерам и долгие, за полночь, беседы у камина. Типичные интеллигентские беседы близких по взглядам и уровню интеллекта людей: о литературе, истории, политике…
Левашов поражался, как на глазах менялась Лариса. Глядя на остроумную, раскованную, иногда ехидную, но доброжелательную девушку, он уже с трудом верил, что совсем недавно она едва держалась на ногах под грузом своих комплексов, чуть что — ощетинивалась, как рассерженный еж, и приходилось тщательно взвешивать каждое обращенное к ней слово, чтобы не нарваться на резкость.
…Вся эта приятная и спокойная жизнь кончилась сразу. Как, впрочем, случается все или почти все в этой жизни, даже если какие-то явления предвидимы и даже ожидаемы. Что может быть, вообще говоря, банальнее, чем, допустим, смерть, однако почти каждый конкретный случай воспринимается как событие трагическое и совершенно внезапное. Но в данном случае речь идет не о смерти, а совсем даже напротив — об открытии на планете разумной жизни…
Рано утром, когда небо еще отливало темно-сиреневым перламутром и край солнца только-только показался над заснеженными холмами, Шульгин проделывал свой обычный получасовой комплекс силовой гимнастики на свежем воздухе. Он уже закончил упражнения, крепко растерся сухим и жестким снегом и собирался возвратиться в дом, чтобы завершить процедуру горячим душем. Поднявшись на крыльцо, скользнул взглядом по освещенным розовыми лучами окрестностям и увидел нечто вполне заслуживающее названия «неопознанный летающий объект».
Словно сигнальщик, опаздывающий на вахту, он взлетел по скобтрапу на смотровую площадку, укрепленную между ветвями растущей рядом с домом гигантской сосны. Ткнулся бровями в окаменевшую резину окуляров, завертел кремальеру стереотрубы, догоняя ускользающую цель. Чуть тронул барабан наводки на резкость, и между делениями угломерной сетки, на удалении километров в пять, вырисовывалось некое сооружение, медленно проплывающее курсом с востока на юго-запад на высоте около километра. Более всего наблюдаемый объект напоминал земной дирижабль, однако земное происхождение, по известным причинам, заведомо исключалось.
Первым ощущением Шульгина было такое прозаическое чувство, как досада. Оттого, что опять ломается налаженный образ жизни, возникает масса новых вопросов и проблем. Только что все было так обычно и спокойно. Не обернись он в эту сторону — стоял бы сейчас под тугими обжигающими струями и ни о чем бы не думал. Вот уж воистину — умножая знания, умножаешь скорби…
Шульгин выдернул из зажима трубку телефона. Пока разбуженные тревожным звонком колонисты одевались и карабкались наверх, через всю наличную оптику всматривались в артефакт, он, неторопливо удаляясь, растаял в блистающей синеве.
Но увидеть все успели достаточно.
Обмен мнениями состоялся уже внизу, в библиотеке.
— С точки зрения теории вероятностей — полный бред, — говорил Шульгин, прижимая к горячему печному кафелю окоченевшие кисти рук. — Сначала — пришельцы двух видов, теперь еще и местная цивилизация. Да так просто не может быть…
— Теория тут ни при чем, — возразил Левашов, — и допускает все, что угодно. Не обязательно при вероятности один на миллион делать миллион попыток. Может выйти с первого раза…
— Точно, — кивнул Берестин. — Особенно если не придавать специального значения собственной исключительности. В большой войне для конкретного индивида вероятность быть убитым первым равна единице, деленной на численность действующей армии, даже двух — своей и неприятельской, однако «счастливчик» выявляется сразу же, и никого, кроме него самого, это не удивляет…
— В вашей теоретической подготовленности я не сомневаюсь, — вновь заговорил Шульгин, — но меня больше занимает практика — обнаружили они нас или нет?
— Вряд ли… Белое на белом, среди леса, а и далеко, в общем-то.
— Главное — мы их обнаружили.
— А техника у них не фонтан. Дирижабль… Движки как бы не паровые — дымят здорово. И скоростишка не больше полусотни в час…
— Это еще ни о чем не говорит, — возразил Левашов. — Ты у нас мог бы увидеть телегу на лесной дороге, а делать из этого выводы…
— Тут есть разница, мне кажется. Телегу увидеть можно, а вот паровоз Стефенсона — вряд ли.
— Стоп, ребята! Делать-то что будем?
Шульгин словно опомнился от охватившего всех возбуждения.
— Думаю, спешить нам особо некуда. Ну — аборигены. Ну — полетели по своим делам. Впервые, заметим, за полгода. Вполне возможно, еще полгода вторично не прилетят. Так что позавтракать мы вполне успеем. А потом и продолжим военный совет в Филях.
К середине дня появилась программа действий, лаконичная, но чрезвычайно емкая.
1. Ввести военное положение.
2. Принять меры к обороне форта на случай внезапного нападения.
3. Развернуть широкие разведоперации на предельный радиус. После получения хоть какой-нибудь достоверной информации о разумных жителях планеты вернуться к вопросу о практических действиях.
…У колонистов опять появилась жизненная цель, в атмосфере планеты повис призрак новой опасности, сулящей острые ощущения и начисто снимающей настроения чуть апатичного эпикурейства. С жаром, может быть, даже чуть преувеличенным, все с головой погрузились в заботы и идеи, размножающиеся со скоростью цепной реакции.
Лариса, единственная из всех, сохранила благоразумие. Присутствуя на совете четверых мужчин, с которыми ее свела судьба, она смотрела на них и слушала со странным чувством. Каждый из них был старше ее на добрый десяток лет или близко к тому, и все же они производили впечатление азартных, неспособных задуматься о последствиях своих поступков мальчишек. Решать проблемы, для которых следовало бы собрать чуть ли не сессию ООН, походя, за завтраком, отнюдь не забывая при этом закусывать и даже слегка выпивать. А с другой стороны — быстрота и четкость принятия решений в ситуации, к которой у них не было и не могло быть никакого навыка. Она достаточно много занималась историческими документами и имела представление, как, какими путями и способами разрешались те или иные критические ситуации. И не могла не признать, что ее друзья выглядели не худшим образом.
Пользуясь предоставленными ей правами, она тоже приняла участие в беседе и сказала, как думала, о том, что вряд ли они имеют основания брать на себя сложнейшее и ответственнейшее дело, способное изменить весь ход мировой истории, — контакт с иной цивилизацией. И даже если в прошлом они уже в такой контакт вступали, то это ничего не меняет, так как встреча произошла не по их вине и выбору, а по инициативе инопланетян. А сейчас другое дело, можно подождать, подумать, каким образом организовать эту встречу с разумными обитателями планеты, может быть, самим и не соваться…
Она хотела что-то еще продолжить в том же роде, но замолчала, споткнувшись о холодный и как бы сожалеющий взгляд Берестина. Он вообще среди всех присутствующих казался ей самым непонятным и жестким человеком.
— Милая девочка, — тихо сказал Берестин. — Ты всерьез считаешь или просто повторяешь трепотню своих старших коллег, что только они там, — он дернул головой вверх и в сторону, — имеют прерогативу делить события на важные для мировой истории и не важные? И что есть люди, которым по чину положено совершать исторические поступки, и — остальные, которым это заказано? То есть — герои и быдло? Так эта теория уже в начале нашего века признана несостоятельной и в корне реакционной. И мы здесь все привыкли считать, что от каждого может зависеть все. Исторические поступки совершаются каждым и без мыслей о том, как бы не нарушить какие-то инструкции и табели о рангах…
