Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
Лариса, несколько оторопевшая от неожиданно серьезного и будто бы даже угрожающего тона Берестина, сразу не нашла, что ему ответить. Помог ей Шульгин, незаметно, но резко ударивший Берестина носком сапога по щиколотке.
— Видишь ли, Ларис, мы как бы представляем разные научные школы… Это как в медицине. Ученики академика Амосова говорят: в любом случае и обязательно резать. А последователи Аничкова не прибегают к ножу ни в каких обстоятельствах…
— Как историк-дипломат, ты поможешь нам на более поздних этапах, — сказал Левашов.
— Вот-вот, — поддержал его Новиков. — Сперва найдем, с кем и о чем разговаривать, а там и тебе карты в руки.
— Красные женщины в дипломатии — неподражаемы… — Шульгин поднял глаза к потолку и вытянул губы в трубочку.
Лариса не выдержала и рассмеялась.
— Ну вот и слава богу. (Берестин, как заметил Новиков, стал довольно часто в последнее время употреблять это присловье. Будто демонстративно отбросил некие привычки и традиции.) Тогда давайте займемся делом. Лично мне не терпится отправиться на поиски братьев по разуму. Вдруг они встретят меня с распростертыми объятиями, и я тут же начну сеять среди них доброе, вечное, а если выйдет, то и разумное…
Глава 13
По своему маршруту Берестин шел один.
Настоящая мужская работа — сжимать тугие обрезиненные рукоятки фрикционов и гнать десятитонную броневую машину через белое безмолвие по двенадцать и более часов в сутки. В плечах и руках — весь этот стальной вес и пятьсот лошадей дизеля, а транспортер идет, как глиссер, выхлестывая из-под гусениц снежные фонтаны, а то вдруг ухает в забитую снегом лощину, погружается вместе с башней, как подводная лодка, и, жутко рыча, стреляя выхлопами, выползает вновь на поверхность. Да если еще идти с открытым лобовым люком, чтоб лучше видеть, — ледяной ветер хлещет в лицо, обжигает щеки и садится инеем на черный ребристый шлем.
И можно подумать. О чем хочешь. Можно об инопланетянах, космосе, проблемах контактов и априорной гуманности разумов, достигших высокой степени развития.
Можно и о женщинах. Конкретно об одной Ирине, а то и о других тоже. Например, о Ларисе. Которая непонятно что нашла именно в Олеге. Не то чтобы Берестин считал его хуже других, а все равно странно.
И еще много о чем удается передумать, гусеничным следом рисуя на поверхности планеты гигантский расходящийся сектор.
И, конечно, он смотрел. Вперед по курсу и по сторонам. Валгалла раскрывала перед ним свои пейзажи, еще не виденные никем из землян.
Тот уголок планеты, который они успели освоить, был изумительно красив, но колонисты довольно поверхностно изучили лишь несколько сот квадратных километров, прилегающих к форту и берегам реки вверх по течению, а сейчас Берестин каждый день проходил двести, а то и триста километров. По вековым заснеженным лесам, где и деревья стояли так плотно, что только вдоль ручьев и по водоразделам рек удавалось находить дорогу для транспортера.
С заслоняющих небо крон срывались снеговые шапки, и в воздухе долго потом висел искрящийся туман. Грохот мотора многократно отражался от деревьев и откосов на излучинах рек, распугивая всякую местную живность на много километров вокруг, и Берестину попадались только свежие следы и недавние лежки, и еще иногда удавалось увидеть тяжелый медлительный полет белых свиноподобных птиц — возможно, просто крылатых свиней, на которых, наверное, в другое время можно было бы славно поохотиться.
Курсограф рисовал на голубой ленте запутанную ломаную линию, вдоль которой Алексей отмечал места ночевок и приметные детали рельефа. Картографам еще предстоит масса работы, если им доведется когда-либо посетить Валгаллу.
От блеска снега и бесконечно повторяющегося мелькания древесных стволов сильно уставали глаза, и даже ночью, во сне, он видел все те же бегущие полосы — черные на белом.
Иногда он выезжал на открытые пространства, но, как бы велики ни были эти поляны, все равно по сторонам и впереди Берестин видел все тот же лес, и только его. Уже не верилось, что он когда-нибудь кончится. На ночевки он останавливался уже в сумерках, выбирал подходящее место, расчищал до голой земли площадку, зажав фрикцион и раз двадцать крутнув транспортер на месте, потом разжигал костер и готовил горячий ужин (обедал обычно всухомятку, заглушив на полчаса двигатель).
Таял снег в котелке, трещали в огне сырые дрова, он сидел, протянув руки к костру, и с наслаждением ощущал, как постепенно отходят скованные многочасовым напряжением мышцы.
На сотни километров вокруг не было ни одной человеческой души, ни одного живого огня. Кроме вот этого, перед глазами.
Вода в котелке закипала, и он вытряхивал туда содержимое консервной банки или сыпал промерзшие пельмени, неторопливо и вдумчиво ел горячее варево, а потом долго пил огненный чай, пахнущий дымом и далекими тропическими странами, поглядывая в кружку, в которой плавали разваренные чаинки, попадались мелкие угли и чешуйки золы.
Первую кружку он выпивал с огромным количеством сахара — сахар снимает усталость и обостряет зрение, потом закуривал трубку или длинную темно-зеленую бразильскую сигару и дальше пил чай уже без сахара, смакуя тонкий вкус. Употреблял он исключительно натуральный цейлонский, не гранулированный и ферментированный, а в листе.
Спиртное Берестин позволял себе только в исключительных случаях, как, например, в тот день, когда пять часов подряд на двадцатиградусном морозе менял порванную гусеницу и лопнувший от удара в гранитный валун ленивец.
Отужинав, глушил дизель, задраивал люк, влезал, непременно раздевшись, в спальный мешок и минут двадцать-тридцать, пока не начинал на выдохе идти пар изо рта, в стремительно промерзающем броневом корпусе читал при свете потолочного плафона. И, наконец, укрывшись с головой в двойной пуховый мешок, засыпал.
Утром не менее двух часов занимало приготовление завтрака, осмотр и техобслуживание машины, заправка горючим (почти все боевое отделение было загружено бочками с соляром) — и снова вперед.
Но в конце концов лес однажды кончился, как кончается все, и плохое и хорошее на свете, распахнулась перед глазами бескрайняя, понижающаяся к юго-востоку лесостепь, и по мерзлому, чуть прикрытому тонким слоем снега грунту БТР понесся не хуже легкового автомобиля.
Окрестный пейзаж, с голыми стволами теперь уже лиственных деревьев, словно нарисованный разбавленной тушью на рыхлой серой бумаге, напоминал старые японские картины из серии «112 станций Токайдо».
«Летом, наверное, здесь совсем великолепно, — думал Алексей. — Холмы покрывает трава и яркие цветы; скрытые сейчас под снегом многочисленные речки и озера ярко голубеют под солнцем, а вокруг пасутся бесчисленные стада каких-нибудь антилоп или даже бизонов. Может быть, имеет смысл поставить здесь, на границе между тайгой и прерией, новую базу, пригласить с Земли добровольцев, единомышленников, приступить к систематическому освоению «прекрасного нового мира»…
Но почему же эта, по всем признакам, благодатная местность совсем не населена аборигенами? Может быть, здешние края аналогичны Сибири, Канаде или американским Великим равнинам до их освоения. Но ведь летают же здесь зачем-то местные дирижабли! А вдруг им посчастливилось заметить аппарат отчаянных, впервые проникших на край света землепроходцев, вроде наших Амундсена и Нобиле? Тогда надежды на встречу становятся крайне гипотетическими. А горючего остается максимум на трое суток пути. И — точка возврата».
Все решилось вдруг, для Берестина почти уже неожиданно. Слишком размагнитил его многодневный бесцельный поиск. Сразу после полудня, когда Алексей пересекал пологую, без единого дерева или любого другого укрытия лощину, дизель тянул одну и ту же низкую ноту, когда плавное раскачивание транспортера стало нагонять дрему, он совершенно случайно поднял глаза выше обычной линии обзора — и увидел идущий встречным курсом дирижабль.
До него оставалось совсем немного, может, чуть больше километра, и, конечно же, пилоты Берестина заметили, наверное, давно.
Спасла его случайность, и только во вторую очередь — быстрая реакция.
Дирижабль чуть опустил нос — весь он был тускло-синего цвета, а носовая часть и гондола почему-то оранжевые, — и от массивной угловатой гондолы отделился цилиндрический темный предмет. За ним потянулась полоса белесого не то дыма, не то пара.
В долю секунды Берестин понял, что предмет (бомба? ракета?) идет прямо на него. Алексей рванул рычаги фрикционов и до пола вдавил педаль газа. Оглушительно взревел двигатель. БТР крутнулся на месте и прыгнул под прямым углом влево. Над головой скользнула тень дирижабля, и справа — там, где еще клубился взрытый гусеницами снег, — с шипением и свистом возник шар кипящего пламени. Ни грохота, ни удара, обычных при взрыве бомбы, Берестин не ощутил. Да и не до того ему сейчас было, чтобы анализировать, что именно на него бросили. Главное, что аборигены нанесли удар первыми. Ничем не спровоцированный удар. И сразу — на поражение. Без положенного предупреждения и выстрелов в воздух.
