Дмитрий Хван - Зерно жизни

Ну а маньчжурам для достижения своей цели — пленения королевской семьи оставалось лишь взять крепость Канхва, грандиозного оборонительного сооружения, которое при всей своей неприступности имело одну слабость. Да такую, что оборона твердыни, будучи прорванной лишь в одном месте тут же рассыпалась, как карточный домик, попавший под дуновение ветра. Высокий, до шести метров в высоту, земляной вал, облицованный камнем, отлогий пандус, позволявший подтягивать подкрепления, эвакуировать раненых и доставлять боеприпасы, тянущийся с внутренней стороны стен не помог обороняющимся. Крепость Канхва строили как последний оплот, добраться до которого еще никогда и никому не доводилось и уделяли больше внимания удобству размещения королевской семьи, нежели обороне. Рано утром цинские войска, окружив крепость, пошли на штурм. Гражданский сановник, Ким Санъён, безуспешно пытался организовать оборону в отсутствие в крепости военных военачальников. В твердыне царил хаос и неразбериха. Несмотря на это, было отбито несколько штурмов. Маньчжуры упорно шли к цели, прикрываясь деревянными щитами и непрерывно обстреливая защитников крепости из луков, мушкетов и небольших пушек. Чуть позже Доргунь изменил тактику, направив основной удар на ворота. Лишь на закате маньчжуры разбили северные ворота и ворвались в крепость. Освещаемые багровым светом заходящего солнца на окровавленных камнях сражались маньчжуры и корейцы. Ким Санъён в спешке снимал воинов с других участков обороны, пытаясь выбить варваров из крепости. Но он проиграл. Обескровленные силы защитников не смогли удержать натиск северян и те, освещаемые светом многочисленных факелов наводнили пределы королевской цитатели. Маньчжуры пленили королеву и троих сыновей короля Инджо. Были захвачены и семьи высших сановников государства, тех, кто сейчас находился в крепости Намхан, вместе со своим королём. Ким Санъён погиб как герой, находясь в чандэ — пристройке над воротами, окружённый со всех сторон врагами, он поднёс горящий факел к бочонку с порохом, когда маньчжуры врывались в помещение и тягучий свет их факелов отражался на окровавленных лезвиях сабель.

А в это время корейский чиновник Хон Мёнгу, губернатор провинции Пхёнан, попытался силами своего войска деблокировать осаждённую крепость Намхан и спасти короля. Отчаявшись дождаться подхода иных войск Мёнгу маршем достиг уезда Кимхва, где разделил войско на две части. Большая часть стала укреплённым лагерем близ деревни Тхаптон, а отряды стрелков, числом до трёх тысяч расположились на позициях склона горы Пэктонсан. Это и предопределило уничтожение его войска — цинская конница в ожесточённом сражении буквально втоптала в землю отчаянно защищавшихся корейцев, сам Хон Мёнгу погиб с оружием в руках. А отряд его военачальника Ю Лима держался довольно долго, стойко и умело отбивая попытки маньчжур скинуть их с горы. Лим, используя тактику засад, заманивавший врагов в клещи и искусно вызывая камнепады на головы маньчжурских воинов, вынудил тех бежать. Ночью Ю Рим скрытно покинул поле боя, пытаясь прорваться к Сеулу, но через два дня крепость Намхан капитулировала.

Доргунь вернулся в ставку Абахая с радостной вестью и царственными пленниками. План Абахая был прост, теперь Инджо не будет сопротивляться. Ради своей семьи не грех прекратить бессмысленное противостояние, ведь война уже была маньчжурами выиграна. Сановники короля, чьи семьи также были пленены северянами уговаривали короля сдаться. Ведь силы корейцев были на исходе, а моральных дух воинов подорван, кончались боеприпасы и продовольствие. Они убедили короля сдаться, ведь победа варваров предопределена иными силами, поражение страны неизбежно, значит так хотят силы Неба. Сломленный Инджо согласился на все условия маньчжур. Он пешком дошёл до ставки цинского хана, где преклонил перед ним колени и девять раз поклонился ему, сидящему на троне. Король благодарил хана за то, что тот не стал уничтожать его государство, а тот, в свою очередь, отметил его благоразумие. На это война закончилась, а Корея стала вассалом империи Цин.

Глава 23

Верхний Амур, октябрь 7144 (1636).

На амурские берега постепенно опускалась ночь. Воздух наполнялся прохладой, а с реки задул неприятно холодный, пронизывающий ветер, заставивший шуметь ветвями окружающие поле деревья. На валу селенья амурцев один за одним зажигались факелы, в свете которых маячили фигурки туземцев. Из посёлка то и дело слышались резкие властные крики и следующие за ними общие вопли десятков глоток.

— Одевайте бронь, братцы! — вскричал вдруг Бекетов.

— Рано ещё, Пётр Иванович, — возразил немного погодя Сазонов, указывая на отодвигаемые ворота в проходе вала. Две фигуры, держащие в руках факелы, вышли из-за отодвинутого от прохода заграждения. На валу тут же загорелись десятки факелов — амурцы наблюдали за своими товарищами, готовые ринуться к ним на выручку, случись что с ними. Двое амурцев, тем временем, неспешно приближались к лагерю ангарцев. Обернувшись, Сазонов заметил как напряглись его воины. Алексей жестами всех успокоил:

— Спокойно, парни, они хотят поговорить. Это хорошо, это значит что они не дикари.

Амурцы, меж тем, дойдя до середины поля, встали, видимо ожидая, что и к ним подойдут.

— Пётр Иванович, пойдёмте, поговорим. Эй, Пётр! — окликнул майор крещёного тунгуса, — давай с нами!

Троица ангарцев не спеша, шествовала к ожидающим их амурцам. Один из них оказался глубоким стариком, а второй, напротив — молодым юношей. Старик-амурец начал говорить на своём языке, растягивая слова. Сазонов, встретившись взглядами с Бекетовым, недоуменно пожал плечами. Они оба, за годы проведённые на Ангаре, более-менее сносно научились разговаривать на языке ангарских тунгусов, но сейчас он не понимал и слова. Точнее, знакомые слова он уловил, но не более.

— Пётр, ты чего-нибудь понимаешь? — Алексей негромко спросил у тунгуса.

— Немного, товарищ майор, — кивнул ангарец, — сейчас попробую.

Пётр, учтиво перебив старика, задал ему вопрос, тот ответил. Сазонову показалось, что амурец даже улыбнулся краешками губ. Лицо же тунгуса просияло.

— Да, я понимаю его. Это дахур хайлар, его зовут Тукарчэ, он староста этой деревни.

Старик опять начал говорить, уже более эмоционально, кивая на Сазонова и Бекетова. Потом он попытался что-то начертить на твёрдой, остывшей земле, но, видя непонимание бросил это занятие. Затем он снова заговорил с Петром. Тунгус обернулся к русским:

— Он спрашивает, откуда вы? Что говорить?

— Ну так и скажи, как есть. С Ангары! — быстро ответил Сазонов.

Пётр заговорил со стариком, а тот после нескольких фраз снова попытался начертить что-то, по-видимому, опять безуспешно. Тукарчэ прошипел ругательство сквозь прореженные ряды крупных жёлтых зубов.

— Алёша, он чертёж землицы своей пытается нам обрисовать? — повернулся к Сазонову атаман.

— Сейчас я ему свой чертёж нарисую, — негромко ответил майор, поглядывая на шипящего амурца.

Сазонов расстегнул планшет и поправив руку юноши, державшего факел, расправил общую карту восточной Сибири. С помощью тунгуса Петра Алексей принялся убеждать Тукарчэ в необходимости смотреть на бумагу, а не пытаться опять что-то начертать на земле. С помощью крепких ругательств и азов актёрского мастерства удалось убедить старика в том, что голубая лента средь зелени тайги и есть его Амар. Сазонов пояснил старику их путь с Ангары. Подслеповато щурясь амурец водил пальцем по карте, покрытой плёнкой. Поглядывая на русских, амурец что-то спросил у тунгуса. Бекетов вопросительно кивнул Петру, тот пояснил:

— Спрашивает, добрые ли вы люди и чего вам надо на Амаре?

— Скажи, люди мы добрые, даже очень — ну ты знаешь, — рассмеялся Алексей. — Скажи, что ничего дурного мы не замысливаем. Что нам ничего не надо от них, разве что познакомиться.

Пётр начал говорить со стариком, тот слушал и кидал внимательные взгляды на русских.

— Он хочет посмотреть на наших людей, товарищ майор.

— Пусть смотрит, — переглянулись руководители экспедиции.

Амурец, освещая себе путь почти прогоревшим факелом, поковылял к ангарцам. Казаки смотрели на старика хмуро, равнодушно, крестьяне более заинтересованно, но скорее из чистого любопытства. Морпехи же улыбались, приветствовали хайлара незамысловатыми фразами, помахивали ладонями. Некоторые даже подмигивали. Тукарчэ оглядывал сидящих меж русскими тунгусов, говоривших на неведомом ему языке. Амурец с удивлением отметил, что орочоны-эвенки, большей частью совсем молодые воины, нисколько не смущаясь, разговаривали с длинноносыми ангарча на незнакомом в этих краях языке. Вот они дружески похлопывают друг друга по плечам, смеясь явно после хорошей шутки. Один из эвенков, с держащейся на его губах улыбкой, поворачивается к старику Тукарчэ и с интересом смотрит на него. Амурец видит, что на шее у орочона висит тот же оберег, что и у тех бородатых и высоких людей, чьи лица прежде старейшина Умлекана никогда не видел. Скрещенные полоски металла на шёлковом шнурке. Но когда он спросил одного из эвенков на том языке, на которым говорил с ангарским толмачом, ему отвечали.