Остров Крым - Василий Павлович Аксенов
– Напрасно пренебрегаете, Марлен Михайлович, – сказал он. – Сейчас я представляю те немногие силы на Острове, которые противостоят эпидемии СОСа. Запад, как всегда, расписывается в банкротстве. Мы выходим на Белград, мы ищем пути в Пекин. Мы, семь левых партий, единственные, кто может хоть что-то сделать против СОСа…
– И во мне вы ищете союзника? – усмехнулся Марлен Михайлович. – В советском дипломате вы ищете союзника? Любопытно.
– Да, вы наш потенциальный союзник, – сказал Игнатьев-Игнатьев. – У нас есть сведения, что в СССР могущественные круги не хотят воссоединения, и вы из этих кругов.
– Кто это вам сказал, господин коммунист-нефтяник? – Марлен Михайлович со стаканом виски в левой руке приблизился и ухватил Игнатьева-Игнатьева за плечо. Плечо оказалось на удивление слабым и податливым, голова кобылообразного субъекта как-то бессильно мотнулась. – Отвечайте! Откуда этот вздор?
Игнатьев-Игнатьев молчал, бессильно моталась его голова.
– Это я ему сказал, – прозвучал вальяжный голос, и Марлен Михайлович увидел на пороге располагающего к себе господина с бородой Радамеса, в котором без труда узнал полковника ОСВАГа Вадима Востокова. Изящно поклонившись, полковник прошел в комнату и поставил на стол серебряное ведерко с бутылкой шампанского. Виновато развел руками:
– Извините, Марлен Михайлович, но это я имел неосторожность во время одной из официальных бесед, сиречь допросов этого криминального господина, высказать нечто вроде подобного предположения.
– Чему обязан, господин Востоков? – почти весело спросил Марлен Михайлович. «Черное и белое» делали свое дело, мир упрощался, распадаясь на два цвета, уподобляясь телевизионному старому доцветному фильму добрых шестидесятых, мир иллюзий.
– Очень польщен, что вы знаете мое имя. – Востоков ловко открыл шампанское. – Слышите, как завывает норд-ост? Начинается ураган. В такие вечера весьма приятно разыгрывать в уютном отеле партию политического покера.
Шампанское после виски показалось Марлену Михайловичу серебрящейся фортепьянной пьеской после аккордов оркестра.
– Учтите, господин Востоков, – сказал Марлен Михайлович, разваливаясь в кресле. – В соседнем номере помещается тренированный майор Лопатов.
На экране Ти-Ви-Мига вдруг появился «рыбий жир ленинградских речных фонарей». Кровавые полосы угасающего заката за зыбкой иглой Петропавловки. Ухмыляющиеся лица трех мальчишек в шинелях с поднятыми воротниками и в черных шарфах, обмотанных вокруг шеи.
– Соседний номер пуст, – любезно сказал Востоков. – Майор Лопатов в сей момент нежится в кабинете массажа «Бангкок», что в Малом Беме и Копейке, с вашего разрешения.
– Внимание, – услышал Марлен Михайлович голос комментатора. – Репортаж из колыбели пролетарской революции. – Появился не сам комментатор. Тренчкоут с поднятым воротником, «федора» с опущенными полями. – Съемка сделана спонтанно, без разрешения властей, просим прощения за дефекты изображения. – Он повернулся к трем юношам. – Милостидари-и-дарыни, перед вами Игорь, Слава и Валера, все трое называют себя «новые правые».
Один из юношей вытащил из-за пазухи листок школьной бумаги и, кашлянув, стал читать: «От имени Комитета „Новые Правые Крестовского Острова“ мы обращаемся к русскому правительству на Острове Крым, к главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу Павловичу, а также к начальнику ОСВАГа генералу Арифметикову с просьбой немедленно взять под стражу редактора просоветской газеты „Русский Курьер“ Андрея Лучникова. Советская молодежь и ее авангард „Новые Правые Крестовского Острова“ считают Андрея Лучникова ренегатом и предателем нашей борьбы…»
Далее на экране началось какое-то непонятное движение, замелькали неясные пятна. Комментатор Ти-Ви-Мига бойко объяснил, что интервью сорвалось из-за вмешательства народной дружины, но «новым правым» удалось скрыться на мотоцикле.
– Ага! – восторженно вскричал Игнатьев-Игнатьев. – Слышали? Под стражу Лучникова! Вот воля советской молодежи!
– Так ведь они же «правые», – сказал, от души веселясь, Марлен Михайлович, – а ведь вы же теперь «ультралевый», Игнатьев-Игнатьев.
– Да какая разница! – брызгая слюной, зашумел Игнатьев-Игнатьев. – Главное – Лучникова под стражу! Пока не поздно! Главный негодяй!
– Вот она, страсть! – сочувственно кивнул в его сторону Востоков. – Он обожает Андрея с детства. Недавно в ОСВАГ попал дневник господина Игнатьева-Игнатьева. Представьте себе, Марлен Михайлович, чуть ли не тысяча страниц страсти, ненависти, любви, ярости. Воображает себя женщиной Лучникова.
– Фальшивка! – вскричал Игнатьев-Игнатьев. – Дневник – фальшивка!
Глаза его явно замаслились, он явно испытывал сейчас сладостное страдание, какое бывает у юнцов, когда в их присутствии говорят о предмете их любви, пусть и неверном, пусть подлом, но страстно желанном.
– Дайте мне хоть немного выпить, Марлен Михайлович, – жалобно попросил Игнатьев-Игнатьев. – Налейте хоть капельку.
– Принесите из бара пару бутылок, – строго сказал ему Востоков. – Запишите на счет ОСВАГа.
– Слушаюсь! – Игнатьев-Игнатьев выскочил из номера.
Востоков выключил телевизор. В наступившей тишине послышалось завывание норд-оста, или, как его здесь называют, «боры». Луч прожектора осветил изрытый волнами морской горизонт.
– Мне так давно хотелось поговорить с вами, Марлен Михайлович, – сказал Востоков.
Марлен Михайлович засмеялся. Сердце его было полно молодой отваги. Ему казалось, что он видит вперед все ходы этих запутавшихся в собственных хитростях людей, видит нелепый смысл их игры, поскольку он, Марлен Михайлович, знает главную и Основополагающую причину всей неразберихи. С молодой отвагой он полагал эту Основополагающую мерзостью и вздором.
Востоков вздохнул:
– Как все безобразно запуталось! Послушайте, Марлен Михайлович, скажите мне откровенно, вы-то сами, одно из главных действующих лиц, понимаете, что происходит?
– Дело не в том, понимаю или нет, – сказал Марлен Михайлович. – Я, благодаря своему воспитанию и образованию, в отличие от вас, товарищ белогвардеец, вижу Основополагающую…
В номере вновь появился Игнатьев-Игнатьев. На этот раз «коммуниста-нефтяника» привел, зажав нос и верхнюю губу в болевом приеме, профессор Коккинаки, он же полковник Сергеев.
– Собирался выстрелить нервно-паралитическим патроном прямо в вас, господа, – сказал Сергеев, отшвырнул Игнатьева-Игнатьева, сел в кресло и вынул из атташе-кейса три бутылки «Сибирской водки».
– Отдайте мне мой дневник, господин Коккинаки, – хныкал Игнатьев-Игнатьев. – Верните грязную фальшивку.
Марлен Михайлович весело оглядел присутствующих:
– Братцы мои, да я вижу, вы здесь все свои.
Сергеев улыбнулся:
– Нет-нет, не совсем так, но мы делимся некоторыми данными. Без такого обмена intelligence service невозможен. Не так ли, коллега Востоков?
Востоков, на удивление Марлену Михайловичу, никакой искательности к Сергееву не высказал, а, напротив, как бы и не удостоил вниманием.
– Не можете ли вы закончить свою мысль, Марлен Михайлович? Вы сказали, что знаете Основополагающую?..
– Вот именно. – Марлен Михайлович налил себе в стакан немного виски, немного шампанского и долил до краев водкой. – Основополагающая крутит нас всех в своем водовороте, превращает нашу жизнь в абсурд, нашу работу в бессмысленную трату времени и денег. Всех нас, и марксистов и монархистов, и цэрэушников и кагэбэшников, она закручивает в водовороты, она плывет, неумолимая, могучая, светящаяся акула!
Все замолчали. Возникла неловкая пауза.
– Впечатляюще, – неуверенно пробормотал Востоков. Новая пауза, неловкая тишина. Тихое бульканье – Игнатьев-Игнатьев деликатно глотал водочку.
– Есть предложение, – сказал господин Коккинаки. – Мы все здесь мужчины. – Он бросил взгляд на Игнатьева-Игнатьева. – Или почти все. Давайте
