София Мак-Дугалл - Граждане Рима
— И это единственное, почему ты хочешь помочь ему?
— Ох… — вздохнула Уна, чувствуя, что ее загоняют в угол. — Почему ты спрашиваешь? Ты же знаешь, как долго мы пробыли вместе, добираясь до Хольцарты. Конечно, я должна знать, что с ним все в порядке.
— Вы пробыли вместе не так уж и долго.
— Но изо дня в день, постоянно… сам знаешь, как это бывает. Потом кажется, что это долго.
— Ты что, хочешь сказать, что вы подружились?
И снова Уна вспомнила Волчий Шаг и Марка, так блестяще разыгравшего роль хозяина, и у нее предательски мелькнуло, нет, правда, как я могла? И она сказала:
— Не знаю.
— Но… ты не влюблена в него?
— Нет, — ответила Уна, быстро, как мигает глаз, когда в него летит мошка.
— Отлично, — так же быстро откликнулся Дама. Конечно, он хотел услышать от нее именно это, но почему-то чувствовал, что на этот ответ нельзя положиться, и потому добавил, словно чтобы заполнить паузу, словно вместо Уны и ради нее: — Иначе это ничем хорошим бы для тебя не обернулось, даже найди мы его и удостоверься, что он в порядке. Что бы он ни думал сейчас о своих чувствах к тебе, чем бы ты с ним была? В худшем случае — обузой, а в лучшем — чем-то, что он подобрал ради забавы, пустышкой, вещью. Разве его семья позволила бы тебе быть чем-то еще? А это не слишком-то отличается от того, чем ты была прежде.
Уна не ответила ни словом, ни жестом. И только теперь Дама понял, что лучше бы он ничего не говорил. Но ему не терпелось, чтобы она поняла, что он и в мыслях не имел оскорбить ее, как он мог? И все же, говоря о причиненном ей зле, он не мог не задеть и ее саму. Это заставило его поспешно перейти к другому, самому важному:
— Так что бы ты стала делать потом?
— Я не могу думать о том, что будет потом. Я должна думать о том, что происходит сейчас, — машинально ответила Уна.
— Нет, придется тебе подумать, — сказал Дама. Потом придвинулся к ней. — Возвращайся со мной. Помоги мне. То есть давай поможем друг другу. Сначала, возможно, в Хольцарту, но потом мы сможем поехать, куда захотим, туда, где будем нужны. Так будет правильно. Так суждено…
Он взял ее за плечо, сначала здоровой, относительно здоровой, рукой привлек к себе. Уне показалось, что гора налегла на нее всей своей тяжестью, это было даже не искушение, скорее демонстрация весомости, силы. Но где-то в самом центре клокотал очажок неуступчивого гнева, соприкасаясь с которым все плавилось, текло. Вздор, что она должна пассивно, безвольно стоять здесь, когда совсем не обязана.
Уна отвела его руки, аккуратно опустила по швам, посмотрела на Даму через разделявший их фут пустоты.
— Нет. Так не суждено.
— Ладно, — сказал Дама без всякого выражения. Они отодвинулись друг от друга. Прошло несколько секунд. Посмотрев на свои пронзенные, обезображенные шрамами запястья, Дама спросил: — Из-за этого?
— Если бы ты и правда думал, что из-за этого, то вообще не захотел бы иметь со мной дела.
— Тогда из-за Марка Новия?
— Ты не знаешь его. И не тебе о нем говорить! — вдруг вся вспыхнув, сказала Уна.
— Скажи, что из-за него.
— Да, — отрезала Уна, словно порывисто подписывая что-то, чего даже не читала.
— Ладно, — повторил Дама. Он отодвинулся от света, и лицо его скрылось во тьме. — Хорошо. Итак, — методично начал он. — Я сказал, что помогу тебе в Риме. Значит, помогу. Но когда я буду уверен, что дело сделано, я просто пойду… понимаешь? Не люблю слоняться без дела.
— Обратно к Делиру?
— Возможно, — бесцветным голосом сказал Дама, но затем прошипел сквозь зубы: — Нет. Нет мне нужды туда возвращаться. Да и он не очень-то пожалеет.
Негодование Уны оставалось раскаленным, как спираль лампочки, но мало-помалу она начала чувствовать тревогу и беспокойство за Даму, его участь, недоверчиво задумалась: что это? что мы такое друг другу говорим?
— Я не хочу, чтобы ты сделал это.
— Какая разница, чего ты хочешь, боюсь, никакой.
Уна посмотрела на него и только покачала головой, не в силах сказать «прости»; оставив фонарик Даме, она, спотыкаясь, двинулась обратно в беспроглядную тьму, находя дорогу ощупью и по памяти. Странно, однако на какое-то мгновение гнев или то, что она по-прежнему называла гневом, превратилось в нечто вроде растерянного изумления.
Дело было не в том, что Дама сказал ей, о чем напомнил. Дело было в том, что то, как он говорил о Марке, заставило ее увидеть в его чувстве к ней ленивую уверенность собственника. Дама даже не понял, что натворил.
Неужели она сказала «да» лишь потому, что была охвачена гневом? Дама так не подумал, а она ничего не сказала, чтобы поставить его на место; и почему, в конце концов, она так переживает из-за пренебрежения к Марку, которое все равно не способно задеть его? Разве не она сама всего минуту назад, вспоминая голос и выражение лица Марка в Волчьем Шаге, говорила себе, что они не могут быть настоящими друзьями? Разве это не единственный, пусть и неправильный, но справедливый и разумный взгляд на вещи?
И это было неправильно, совершенно неправильно, и какое ей дело до семьи Марка, она не имеет к ним никакого отношения.
Нет, она прекрасно понимала, что Дама добивается у нее ответа на вопрос, любит ли она Марка. Она не думала, что говорит, считала, что слово можно взять обратно; не тут-то было.
Возможно, вам кажется, что признать явление, дать ему правильное имя, по которому оно истошно стенает, значит утихомирить, приручить его. Но Уна поняла, как в свое время понял и Марк, что правильно обратное, что все, что она чувствовала к нему, начиная с их первой встречи за зелеными занавесями, а теперь — этот ужасный страх, что она никогда не увидит его снова, жадно накинулось на слова — «любовь» и «да» — и в хищном неистовстве поглощает их, разрастаясь с чудовищной, неумолимой скоростью.
Уна закрыла глаза и представила себе белизну; белое марево над водопадом, холодный поцелуй.
Она все еще помнила, что почувствовала тогда; что это чересчур, еще один шаг — и она обратится в ничто, и не могла удержаться, чтобы не сравнить это с тем, что почувствовала тогда ночью на улице в Толосе. И тогда это тоже было чересчур, но теперь стало неважным, не шло в счет.
Еще одно биение головокружительного счастья; Уна знала, что он чувствовал то же, — как поразительно и многим ли это дано?
А затем неизбежно, словно потолок действительно обрушился над ней, но не дождем каменных осколков, а комьями сырой земли, она почувствовала, как страх и сожаление схватили ее за горло. Уна не хотела возвращаться в то полустершееся мгновение у реки, ей хотелось позабыть все, но она хотела увести за собой и его, так чтобы он оказался сейчас рядом, она по-прежнему не знала, как сказать, объяснить ему, чтобы он наконец понял, понял, но как, если он уже, возможно, мертв?
Пальцы Уны осторожно, слепо ощупывали дорогу впереди, в любой момент готовые цепко сжаться, ухватиться за того, чье неосязаемое присутствие витало в темноте. Казалось, черный воздух внезапно впился в нее сзади, она не могла сказать, в правильном ли направлении движется или все это — плод ее фантазии. Вполне вероятно, она шла совсем не туда. Она не могла вернуться к Даме за фонариком. Уна обернулась и немедленно пожалела об этом: все спуталось, и теперь было уже окончательно невозможно сказать, в какую сторону она идет. Тьма вспучилась у нее перед глазами.
— Сулиен! — в панике крикнула она.
— Что? — отозвался Сулиен; голос его звучал далеко, но этого было достаточно, в конце концов она не ошиблась. Уна сделала еще несколько неуверенных шагов в направлении его голоса и оказалась в первой пещере, где уже не обратила внимания на отпечатки на стенах и вообще ни на что кроме бледно светящегося, ведущего наружу проема, в котором стоял Сулиен, вернувшийся на ее крик; он нашел зажигалку, но так и не набрал сухого хвороста, мысли его были обращены к Лал.
— Что случилось?
— Мы не можем ждать здесь часами, — резко сказала Уна, — все равно никто не уснет, — и, крепко обняв брата за плечи, расплакалась.
Чтобы успокоить ее, Сулиен несколько раз провел рукой вверх и вниз по ее спине, сочувственно и уверенно, как всегда. Он не скрывал своего удивления. И, не спрашивая больше, в чем дело, сказал:
— Конечно, с ним все в порядке. Конечно, ты снова его увидишь.
SAEVA URBS[2]
Кругом был сплошной город и множество улиц, о которых он даже не подозревал. Марк провел ночь и потратил последние деньги, оставшиеся после того, как он колесил по Галлии, в обшарпанной маленькой гостинице в Субурре, где никогда не бывал раньше.
Хозяин взглянул на него и захлопал глазами.
— Вам, должно быть, это уже тысячу раз говорили… но вы страшно похожи на…
— На Марка Новия, да, я знаю, — спокойно ответил Марк. Ему даже пришла мысль наклониться к хозяину и сказать ему на ухо: сейчас я расскажу вам, что случилось, но это было слишком сложно, он слишком устал для подобных штучек. В комнате, размерами больше напоминавшей буфет, он уснул, репетируя то, что ему предстоит сказать, ужимая и урезывая свой монолог, зная, что времени у него будет мало. Проснувшись, он обнаружил по всему телу страшно зудевшие огромные розовые пятна от укусов клопов, которых даже не заметил, так вымотался.
