Владимир Романовский - Польское Наследство
– Суздальский род, – вспомнил Гостемил, чуть подумав.
– Основная ветвь в Суздали, а наша, побочная – из старых киевлян. Болярышня, – обратился он к Ширин, и ей стало невыносимо приятно, приятнее, чем когда он отметил ее ладность, – мы оба к твоим и твоего отца услугам. Гудрун, скажи хоть слово.
Гудрун улыбнулась и не обиделась, из чего Ширин заключила, что она не только достойно держаться умеет, но и ум у нее есть, и сказала, —
– Да, мы будем твоими крестными.
Ширин не знала, что это такое, но не подала виду.
– Это хорошо, – сказала она.
– Какое же имя ты себе выбрала для крещения? – спросила Гудрун.
– Еще не выбрала, – пришел дочери на помощь Гостемил. – Вот мы спросим Иллариона, может подскажет.
– Подскажет, подскажет, – заверил Сметка. – Священник у нас, хоть и молод и горяч, но дело свое знает. А к вечеру добро пожаловать к нам, на Ряженку. Третий дом от угла, с белым порталом.
– Да, напомни мне, – сказала Гудрун, обращаясь к Ширин, – нам недавно привезли целый сундук из Веденца, там такие броши – загляденье! Возьмешь, сколько захочешь. Есть несколько фигурных, золотистого оттенка, они хорошо будут сочетаться с цветом твоих волос.
– Супруге моей лишь бы броши перебирать, – заметил Сметка. – Дело женское, а я в толк не возьму никак – что такого хорошего во всех этих побрякушках? Часами могут любоваться.
– Сметка, мы в церкви.
– Ну так что же? Я и в Судный День скажу тоже самое – половину времени, кое могла жена моя посвятить духовному совершенствованию, истратила она на любование драгоценностями.
Ширин подумала, что теперь-то уж Гудрун точно обидится, но вместо этого Гудрун засмеялась.
– Мужчины не понимают, – объяснила она Ширин. – Или делают вид, что не понимают. А для нас драгоценности – как для них оружие. Видела, как стоят мужчины возле оружейной лавки? А уж зайдут, так каждый ножик со всех сторон обсмотрят, каждый щиток на прочность проверят, себя им по лбу ударяя.
Теперь засмеялся Сметка, а Гостемил улыбнулся широко, приветливо. Ему нравилась эта пара.
– Ну вот скажи, – попросил Сметка, – ну вот, когда мы в гости собираемся … четверть века мы женаты … ты ведь перед зеркалом своим венецианским вертишься час, а то и два, то тут поправляя, то там приглаживая. А потом вдруг, после всего этого, – ах, нет, это неправильная запона, тут другой совсем цвет нужен, и материал, и орнамент, а то размер моих глаз никак не сочетаются с этим узором под левой грудью.
Гудрун снова рассмеялась.
– И ведь что глупо-то, – продолжал Сметка (Ширин поняла, что говорит-то он правду, но говорит ее шутливым тоном, то есть, любит жену и ее причуды, и расстроился бы, если бы на приготовления у Гудрун уходило меньше времени), – хочешь ты выглядеть привлекательно, а цель-то какая? Поддерживать интерес мужа нужно дома, а не на людях. А так – что хорошего, когда в гостях на тебя мужчины пялятся?
– Во-первых, – ответила Гудрун, – это тоже поддерживает интерес мужа. Во-вторых, у женщины в гостях самое главное, чтобы все остальные женщины лопнули от зависти, а мужчины изныли бы от неудовлетворенной страсти. Если не лопнули и не изныли, значит поход не удался. И в третьих, когда в гостях к женщине такое внимание, это позволяет ей впоследствии снисходительно, а не с ненавистью, смотреть на мужа.
Сметка и Гостемил засмеялись.
– Вот такая она у меня, – сказал Сметка. – Норвежки все такие.
– Не все, – возразила Гудрун. – Только которых на свалке нашли. Он меня на свалке нашел, – объяснила она Ширин и Гостемилу. – Идет мимо свалки, смотрит – я лежу. А ведь в детстве его родители учили – не подбирай, что другие выбросили, раз выбросили, значит была тому причина.
– Гудрун, не позорь меня перед честным народом, – строго сказал Сметка, но строгость у него получалась плохо. – После вечеринки в Житомире это было, – объяснил он. – Морозище стоял, аж белки с деревьев падали кольями. А она с кем-то подралась, так ее свои ж норвежцы выкинули на свалку, и она там лежала, лыка не вязала.
– Неправда, – возразила Гудрун. – Я лежала там с кружкой вина и пела венецианский напев.
– Петь надо, когда слух и голос есть, – возразил на это Сметка. – А ты, когда поешь, соседи в погреба запираются, кошки в лес бегут.
– Клевета. Я сейчас спою.
– Ай! Только не это.
– А ведь спою!
– Мы в церкви, Гудрун.
– Ну так веди себя прилично. А то спою.
– Я стараюсь.
– А у вас там, на Ряженке, спокойно? – спросил Гостемил.
– Знаешь, болярин, – Сметка покачал головой, удивляясь. – Невероятно! Холопья все перепуганы, охраны у нас – только повар с вертелом, но лихие люди к богатым, надо понимать, идут в последнюю очередь. Богатых начинают грабить только когда видят, что грабеж бедных сходит с рук. Даже несправедливо как-то. Уж я даже сверд свой дедовский выволок из кладовой, и повар мне его наточил, как смог.
– Не накличь беду, – сказала Гудрун.
– Мы в церкви, не богохульствуй.
Вышел к ним Илларион и сказал, что все готово. Повел всю компанию в подсобное помещение – малую молельню. Почему он не захотел ее крестить в главном зале, Ширин не поняла. Стояла, смотрела на крест, исполняла все, о чем Илларион ее просил. Илларион буднично смазывал маслом какие-то приспособления, тем же маслом мазал ей лоб, показывал, как нужно креститься двумя пальцами. Временами она поглядывала на Гостемила, и он улыбался.
В какой-то момент ей стало не по себе. Она стала выполнять все механически, отзываясь на просьбы, делая нужные жесты и поклоны, но глаза ее остановились на распятии, в груди стало тесно, мысли разбежались.
Я знаю, Ты есть, сказала Создателю Ширин. Я верю в Тебя. Мне так нравятся эти люди, что я счастлива. Помилуй их и помилуй меня. Даю Тебе слово, что к вечеру всё расскажу отцу. Не сейчас, а к вечеру. Дай мне еще несколько часов счастья.
Где-то ближе к концу ритуала она услышала имя, которым ее нарекли – Елена.
А снег продолжал валить, и все густел, и скрипел под ногами. Гостемил поймал снежинку, показал Ширин, и слизнул ее с руки. Она поступила так же. Пресная вода, без особого вкуса.
– Ты видела раньше снег? – спросил он вдруг.
– Нет.
– Давай поиграем в снежки.
Про снежки наставники ей все уши прожужжали во время оно. Ширин решила попробовать. Гостемил сгреб снег с одной из граней забора голыми руками и слепил небольших размеров шар – как для игры в мяч. Ширин заколебалась. Он отдал шар ей. Шар был холодный, мокрый. Гостемил слепил еще один снежок, взял его двумя пальцами и, не замахиваясь, стоя перед ней, пульнул его Ширин прямо в лоб. Она опешила. Гостемил сделал большие глаза. Тогда она тоже взяла свой снежок двумя пальцами, прицелилась, кинула, но Гостемил увернулся, и показал ей язык. И кинулся лепить следующий снежок. Ширин, следуя его примеру, наклонилась и собрала в пригоршню снег прямо с земли. Опыта лепить снежки у нее не было, и она завозилась и зазевалась, и следующий снежок Гостемила, брошенный с легким замахом, угодил ей в плечо. Она возмутилась и кинула свой снежок в Гостемила, но он снова увернулся и вдруг спрятался за дерево, и стал там лепить следующий. Тогда, рассердившись, Ширин быстро слепила снежок и стала проводить обходный маневр. Но Гостемил двигался так, чтобы между ним и Ширин все время было дерево, и вдруг, неожиданно высунувшись, кинул снежок, и попал Ширин в щеку. Кидал он не в полную силу, но все равно было больно и обидно. Еще пуще разозлившись, Ширин кинулась к нему со своим снежком, а он стал от нее убегать, хохоча. И вдруг ей тоже стало весело. Она кинула снежок, попала ему в спину, поскользнулась, упала в снег, вскочила, стала лепить следующий. У Гостемила снежки получались быстрее – но только в начале. Ширин удалось выбрать момент, когда он наклонился за следующей порцией снега, и стал распрямляться – тут она и швырнула в него снежком, и попала прямо в лицо. Гостемил покачнулся и упал плашмя в снег. Ширин испугалась, подбежала к нему, присела, а он схватил ее за шиворот и повалил – прямо в снег, лицом вперед, а сам вскочил, хохоча. Она тоже вскочила и закричала, —
– Ах, ты!
И тоже стала хохотать. Некоторое время они лепили снежки и гонялись друг за другом, скользя, падя, вскакивая. Сметка и Гудрун, выйдя из церкви, смотрели на них и улыбались.
– Перемирие! – крикнул Гостемил. – Иди сюда!
Ширин кинула снежок, попала Гостемилу в бедро, но он помотал головой и поманил ее. Она подошла.
– А чего эти двое стоят и ржут, – тихо сказал он. – Непорядок. Делаем так. Расходимся, прикидываемся, что сейчас снова будем кидаться друг в друга, но как только ты слепила снежок – сразу кидай в них, и я тоже кину.
Ширин посмотрела на него испуганно.
– Не бойся, – сказал он. – Снежки не камни. Только кидай не очень сильно, а то мне давеча в морду попало, так, доложу тебе, как кулаком въехали. Дщерь моя атлетическая. Вперед, не трусь.
