Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер
— Снова соседями будем? — спросила её Дуня.
— Получается, что так, — вздохнула подружка.
— Эй, ты чего? Не рада награде? Я даже не думала, что князь воспримет твою победу в шахматах, как сражение за честь всего княжества!
— Рада, но… — Матрёна замялась, отвела взгляд, вздохнула, ещё раз вздохнула и готовилась уже в третий раз вздохнуть.
— Моть, говори уже, а то из-за тебя зевать тянет!
— Не хочу с мачехой жить, — сказала с таким видом, как будто призналась в поедании последнего куска хлеба перед носом у голодающего.
— Ох ты ж, — охнула Дуня и прежде чем Мотька расплакалась по причине самобичевания, добавила: — Точно! Ведь примчится-не запылится!
Боярышни переглянулись. Евдокия даже не думала осуждать Мотьку за нежелание жить с новой семьей отца.
— Знаешь, князь обещал прописать имущественные права жёнок, так что есть шанс, что дом будет записан на тебя, а не на отца.
— Ой, хорошо было бы, — встрепенулась Мотя. — А то с отца женина родня не слезает, укоряет его, что молодую в деревне держит. Они как прознают про мой дом, то покоя отцу не дадут.
— Таких документы не остановят, — с сочувствием предположила Дуня, а ещё ей пришло в голову, что имущественные права жёнок будут отличаться от девичьих прав. Всё же девка — это девка, а жёнка — хозяйка и мать. Но расстраивать Мотю не хотелось… успеет ещё схватиться за голову.
— А без них совсем худо будет, — продолжала вздыхать подруга, но уже всё же надеясь на какое-то разрешение ситуации с дарением.
— Осталось дождаться, — прекратила рассуждения Дуня, — а пока…
— За меня встанут Овины, — скромно сообщила Мотя, окончательно воспряв духом.
— Ого! — только и сказала Евдокия. А потом подруги вместе тяжко вздохнули, но каждая о своём.
Дуне надо было решить, как добираться до дома. Без княжьей охраны и боевых Кошкиной было страшновато. О княжьих дарах многие слышали, и как бы не сгинуть с ними…
Она надеялась на Семёна Волка, но князь с первого дня своего приезда запряг его в работу по полной. Как получил с рук на руки венгра, свидетельствовавшего брак Дмитрия Борецкого и Анны Батори, так не отпускал его от себя. Парень старается, кажет себя с лучшей стороны и работает за десятерых.
— Боярышня! — позвала Евдокию ближняя боярыни Авдотьи.
— Что-то случилось?
— Там тебя боярич Волк спрашивает. Говорит, важное дело у него. Я провожу и посижу рядом, пока ты с ним говоришь.
— Э, спасибо, — удивилась Дуня, только что вспоминавшая Семёна.
— Ты теперь на виду и князь тебя привечает, — пояснила женщина о своём присутствии. — Надо блюсти честь свою.
— А-а, конечно, — посмеиваясь, закивала боярышня.
Но противиться не стала, наоборот, благодарно улыбнулась и на встречу не спешила, а подстроилась под степенный шаг доверенной жёнки боярыни.
Они вместе спустились в общую горницу, чинно раскланялись с Семёном, как будто он тут никогда не проживал.
— Подобру-поздорову живёшь, свет Евдокиюшка? — состроив озабоченное лицо, спросил Семён.
— Ну ясно дело, что нет, — тут же воскликнула Дуня, повергая сопровождающую в шок. — Катаюсь как сыр в масле, бока наедаю, когда дома все извелись уже без меня.
Ближняя боярыни укоризненно посмотрела на гостью, но ничего не сказала, а Семён хмыкнул.
— А ты как? Смотрю, заездили тебя, — боярышня недовольно поджала губы. — С лица спал, одни глаза остались.
— Боярин Репешок мне подмогу прислал, так что теперь легче будет.
— И то хлеб, — одобрила Дуня и, чуть подавшись вперед, требовательно прошептала: — Где деньги, Сень?
Боярич бросил быстрый взгляд на свидетельницу их разговора, округлил глаза, показывая, что не может говорить при ней, но у Дуни уже не было сил ждать и гадать: сколько сундуков добра он ей отвалит? Сколько телег надо покупать, чтобы всё доставить в Москву? Что с охраной? Это же всё надо решать уже сейчас!
— Я с собой принёс, — шепнул он ей.
Дуня оглядела его, отмечая ладный кафтан. Признаков привязанного к животу набитого золотом пояса не наблюдалось. Она распахнула глаза, которые засверкали то ли от появляющихся слёз обиды, то ли от сердитости. Её руки потянулись пощупать его на предмет спрятанного.
— Эй, ты чего? Я щекотки боюсь! — отпрянул он.
— Сень, я вся на нервах! — угрожающе предупредила она его.
— Не знаю ни про какие нервы, — покачал он головой и показал рукой по направлению небольшого сундучка, поставленного на лавку. — Твоя доля в нём. Я всё золото отобрал сюда, чтобы тебе меньше везти пришлось.
— Ах, а я думаю, чего у меня с утра ладошки чешутся! — обрадовалась Дуня, крутя ими перед носом Семёна. — Мотька говорила, что к делам, а я же помню, что это верная примета к деньгам! Только забыла, какая рука к приёму денег, а какая к отдаче чешется.
— Так у тебя же обе чесались, — улыбнулся боярич.
— Значит, обратная дорога дорого обойдется, — вздохнула Дуня.
— Слушай, тебе же князь ТОТ двор подарил?
— Угу.
— Что делать с ним будешь?
— Не знаю, думала с дедом посоветоваться. Но вообще-то он нам не нужен.
— Там могли бы останавливаться твои караваны.
— Ну, пара телег с товаром не караван, а если что-то наберётся, то это будет совместно с княжичем, ему и голову ломать, — отмахнулась она.
— А продай тот двор мне, то есть не мне, а разбойному приказу.
— Так он же за городом!
