Владимир Свержин - Лицо отмщения
— Да, это я. Я клянусь и присягаю на кресте, что это — не дьявол.
— Я и так слышу, нечего на кресте присягать, — вмешался Лис. — Если шо, командуйте, стрела на тетиве.
— Он продался дьяволу! — визгливо закричал Бернар, схватившись за меч де Пайена, и с невиданной дотоле силой выдернул его из железного рыцарского кулака.
— Гаплык Бернару! — услышал Камдил и почувствовал, как тяжелая, в ярд длиной стрела, точно удар ломом по спине, вышибает его из седла.
— Вальдар!
— Я жив! — прохрипел Вальдар Камдил, пытаясь встать. — Хороший кевлар[82]. У-у, наверняка ребра сломаны.
— Но я же… — ошеломленный Лис бросился к напарнику. Никогда, ни ночью, ни днем его стрелы не давали промаха, а уж с такой-то дистанции!..
Между тем овладевший рыцарским мечом настоятель Клервоской обители, каким-то невероятным скачком перепрыгнув через лежащего на земле рыцаря, бросился к потомку Ангуса и, вопя что есть мочи «Смерть адскому исчадию!», опустил клинок на шею Андая…
И будто облако опустилось на поле боя, и когда поднялось оно, все стояли, бросив оружие и оглядываясь, точно спрашивая: «Что происходит здесь и для чего все это кровопролитие?»
«…И было пролито слез боле, чем дотоле крови, и нигде не могли сыскать ни Бернара из Клерво, ни его рыцарей, точно и не было их, а было то видение, злокозненная навь».
* * *Князь Мстислав, король Гарольд III, въезжал в молчащий Лондон. При виде нового короля жители в знак покорности склоняли колени и опускали головы, будто подставляя шеи под удар топора. Рядом с князем, бледная от болезни и от всего пережитого, ехала одетая в траур Матильда. И поднявшись с колен, лондонцы бросали на нее благодарные взгляды, полагая, что только ее заступничеству обязаны они избавлением от справедливой кары.
— Нерадостно начинается ваше правление, мой государь. — Едущий рядом с королем Гарольдом толмач чуть пришпорил коня и оказался совсем близко от Мономашича.
— Нерадостно, — подтвердил тот.
— Эти люди боятся вас, ибо полагают, что вы станете мстить им за своего тестя, которого они страшились пуще чумы.
— Всякий бунт — зло, — коротко ответил король. — Зло и помрачение разума.
— Я знаю способ, как сломить их недоверие.
— Как же, многомудрый отче?
— Мне доподлинно известно, что император Иоанн, памятуя о том, что сии земли некогда входили в состав империи, рад был бы признать вас законным их кесарем и венчать, как и подобает, золотым венцом на царствие. Таким образом, в глазах народа вы будете не свирепым варваром, побившим их в недавней битве, а восстановителем закона и порядка.
Мстислав бросил на монаха негодующий взор.
— Ты городишь нелепицу, Георгий Варнац! Сие есть полная несусветица. По вышнему праву, по матушкину завету, я — сей земли законный повелитель. И ни василевс ромейский, ни алеманский император — никто мне не указ. Ибо по праву аз есмь кесарь земли матерной. А коли кто с тем не согласен, тому сей меч — прямой ответчик. — Гарольд III положил тяжелую руку на крестовину булатного кладенца, и молчаливая толпа вздрогнула, ожидая начала расправы. — А что же до этих касаемо, наступит день, когда они мне радоваться будут. Пока же твое дело — не речи глупые весть, а меня языку их обучить. Уразумел?
— А шо, по-моему, очень доходчиво объяснил, — появился на канале закрытой связи Лис, — очень так по-мономашьи!
— Ну и что означает твой комментарий?! — оскорбился лорд Баренс. — Лучше скажи, как там Вальдар?
— Ну, до того, как ему стрелой ребра поломало, было лучше. Но это ж, блин, какое паскудство! Ох, встречу я того ангела… Я из его перьев сделаю себе модную шляпочку и буду играть в индейцев!
— Очень может быть, что и встретишь, — отозвался монах-василианин. — Я разговаривал с базой. Наша миссия закончена, но Институт не склонен сворачивать деятельность в этом сопределе, а после гибели Андая так и подавно.
— И вот плывет между созвездий,Волнуясь черными ужами,Лицо отмщенья и возмездий,Глава отрублена ножами, —
вдруг продекламировал Лис. — Блин горелый, все-таки Хлебников будто что-то знал.
— Я повинуюсь, — между тем, отставая, склонил голову королевский советник. — Все будет, как вы прикажете, мой государь.
* * *— Мой герцог! — Йоган Гринрой распахнул двери залы и, разбросав руки, точно для объятия, появился перед Конрадом Швабским.
— Ты?..
Рыцарь Надкушенного Яблока огляделся, затем задумчиво ощупал себя и заявил:
— С утра был я. Я упросил не сообщать обо мне. Ибо после столь долгой разлуки это могло омрачить нашу встречу. Неужто вы мне не рады?
— Раз ты здесь, то, полагаю, и она тут?
— Насколько я понимаю, вы имеете в виду императрицу? — Лицо Гринроя приняло задумчивое выражение.
— Да, проклятие!
— Она здесь.
Конрад бросился в соседнюю комнату и остолбенел на пороге. Пред ним, сияя голубыми, чистыми, как небо Адриатики, глазами, неземным видением, скромно потупившись, стояла Никотея. От неожиданности Конрад не нашелся, что сказать, поклонился, заскочил обратно в комнату и прикрыл дверь.
— Это кто? — почему-то шепотом спросил он.
— Мне представлялось, что я уже сказал. Это — императрица.
— Ты, что же, наглец, дурачить меня вздумал?
— Ну что вы, ваше совершенство, в этом никому не дано преуспеть!
— Где императрица?
— Если вы имеете в виду Матильду, дочь покойного короля Генриха Боклерка, то, насколько мне ведомо, она не так давно обручилась с князем рутенов с непроизносимым именем. Сей князь взошел на английский престол, и отныне его величают Гарольдом III. В связи с этим она перестала быть императрицей.
То же прекрасное видение, что с таким нетерпением ждет вас по ту сторону двери, — племянница василевса Иоанна Комнина. И можете мне поверить, нигде не найти вам девицы более достойной известного вам титула. А посему я, как верный слуга, исключительно заботясь о благе господина, привез вам не бывшую государыню, но императрицу будущую.
Конрад Швабский поглядел на ухмыляющуюся физиономию «преданного слуги», затем вызвал в памяти ангельский лик племянницы императора ромеев.
— Ступай.
— Но… мой господин, я поизносился и поиздержался в пути, свершая немыслимые подвиги в вашу честь.
— Ступай! — с нажимом повторил герцог.
— Нет, конечно, я, как рыцарь, готов с терпением и гордостью сносить все удары судьбы. Но, быть может, вы скажете, что отвечать тем злоязыким негодяям, которые, увидев меня, осмелятся называть моего доброго господина скрягой, а то и попросту нищим, которому, ясное дело, недоступна добродетель щедрости…
— Ступай, Гринрой, я не желаю тебя видеть! — уже борясь с приступом хохота, закричал Конрад Швабский. — И придешь утром. За наградой.
— Вы, как всегда, правы, мой государь! Хорошая баня и обед сейчас мне никак не помешают!
* * *Бернар извивался и корчился в судорогах, потрясая окровавленным мечом.
— Это дьявол! Это сам дьявол! Рубите его! Я велю вам, рубите его! Ибо мечи ваши — молнии Господни!
— Где мы? — прошептал один из рыцарей, оглядываясь.
— Где? — Гуго де Пайен перехватил запястье бьющегося, точно в лихорадке, родича и мягко выдернул меч из пятерни. — Я не ведаю, каким образом мы здесь очутились, но сама местность мне хорошо знакома.
— Вот даже как?
— Да. В полулье отсюда расположен Клерво. А вон туда, — Гуго махнул рукой на север, — два часа пути до Пайена. На этой пустоши мы в детстве охотились на зайцев.
— Но как мы очутились здесь?
— Я же сказал, не знаю, — отрезал де Пайен.
— И что делать с этим? — один из рыцарей поднял с земли серебряное блюдо, на котором лежала окровавленная бездыханная голова. — И преосвященный Бернар…
— Слушайте меня, — прервал речи соратников магистр. — Сегодня вы поклянетесь никому и никогда не говорить о том, что произошло. Забудьте вообще, что были в Британии. Голову я спрячу! В Пайене есть где надежно скрыть подобную вещь. Аббата мы отвезем в Клерво и скажем, что по пути он заболел. Будем уповать на небеса и верить, что прежняя ясность ума вернется к нему.
— А ежели пойдут слухи? Там ведь было столько народу…
— Твердите одно: в Святой земле мы обрели величайшее достояние христианского мира — истинную нетленную главу Крестителя Иоанна, и она поведала нам многие тайны. Место же сохранения оной главы есть величайший секрет ордена. Клянусь! — проговорил, давая пример, сам Гуго де Пайен, кладя руку на рукоять меча с упрятанными в ней святыми мощами.
