Терри Биссон - Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь
Спустя какое-то время за Чернозубом пришел стражник, и они вернулись в тронный зал. Он шепотом спросил Вушина, известно ли ему о Иордине и Торрильдо, но Топор не обратил на него внимания.
– Не болен ли Гай-Си? – поинтересовался Коричневый Пони. – Хорошо ли с ним обращаются, не морят ли голодом?
– У него болит сердце. Обращаются с ним плохо, поскольку содержат в клетке. То же можно сказать и о еде.
– Если бы ты не скрывался у Амена Спеклберда, когда был взорван дворец, ничего бы этого не случилось, – сказал Коричневый Пони. – Ты прибыл бы сюда со мной. А теперь ты злишься, словно это я послал тебя драться и убивать в бою.
– Я не скрывался у папы.
– Просто молился?
– Не совсем. Мы разговаривали. Одной темой была война, и я придерживался традиционных взглядов о «Церкви Воинственной на Земле, о Церкви Страдающей в чистилище и Церкви Торжествующей на небе». Но папа сказал мне: «Нет Церкви Торжествующей на небе, хотя мне раньше доводилось слышать эти глупости». Я спросил, почему он так говорит, опровергая всех пророков, и он ответил: «Иоанн это говорит. Апокалипсис, глава двадцать третья. «Храма же я не видел в нем». Когда есть Бог, то Церковь – всего лишь отброшенный костыль. И вот что я вам скажу, Снятой Отец – если Церковь Воинствующая на земле не ведет за собой членов Церкви Торжествующей на небе, то оружие ее не…
– Стоп. Я преклоняюсь перед всеми словами моего предшественника, но не перед твоим истолкованием их. Особенно в том, что касается войны.
Нимми замолчал, чувствуя себя полным идиотом.
– Когда ты случайно застрелил того человека, это не было убийством. Ты не нуждаешься в отпущении грехов за этот поступок… хотя, если хочешь, я могу исповедовать тебя, – папа посмотрел в лицо Чернозуба и нахмурился. – Похоже, ты не примешь от меня отпущения грехов, если даже я и дам его тебе!
– Вы уже дали мне полное отпущение грехов и пропуск в рай в своей булле Scitote Tirannum, Святой Отец. Чего еще я могу просить?
Коричневый Пони покраснел от его сарказма, но Чернозуб продолжал стоять перед ним с широко распростертыми руками, словно принимая подарок. На самом деле он просто оцепенел от страха за то, что произнес.
– Убирайся! – взорвался Коричневый Пони. – Отправляйся в приорство своего святого покровителя. Не хочу больше тебя слышать!
– Могу ли я считать, что получил прощение? Еще одна глупость!
– Да. Иди.
Чернозуб посмотрел на руку папы. Коричневый Пони не протянул ему кольцо, и Чернозуб не сделал попытки поцеловать его. Он быстрым движением преклонил колена и торопливо отступил. Этой зимой ему так и не довелось снова увидеть Коричневого Пони.
Он обосновался в приорстве святого Лейбовица, где приор Поющая Корова Сент-Марта пристроил его к делу в обмен на кров и содержание. От него не требовалось присутствия на богослужениях, но и не запрещалось такового. Так что его голос вплетался в звуки хора, под диктовку настоятеля он писал для него письма, мыл посуду и, когда приходила его очередь, вставал к плите. Тут братия относились к нему вежливее, чем в аббатстве, хотя это были те же самые монахи; он знал их всех по пребыванию в монастыре в пустыне. Все они были специалистами, каждый в своем деле. Брат Йонан, который взялся каждое утро будить Чернозуба к заутрене, был математиком. Брат Элвен, который когда-то был любовником Торрильдо и перелез через монастырскую стенку, вернулся, принес покаяние и снова стал заниматься тем, в чем был искусен, – механикой и конструированием. Пожилой брат Ту длен, которого Чернозуб почти не знал, ибо он, отпущенный из аббатства, много лет провел в море, был кораблестроителем, астрономом и навигатором и, уходя в океан, был далек от этих мест, но у Коричневого Пони, как и у Филлипео, имелись на него виды. В старом заливе Тампа-Бей Тудлен построил шхуну, которая, как предполагалось, была собственностью ордена; здесь, в горах, где разреженный воздух был чист и ясен, он шлифовал зеркало для телескопа. Все остальные были специалистами по истории Церкви, истории политики и войн, а также знатоками трудов Боэдуллуса и других ученых, рассказывавших о Magna Civitas и его катастрофическом крахе.
Было не так просто убедить мэра Диона открыть в Новом Иерусалиме приорство ордена Лейбовица. Поющей Корове пришлось обратиться прямо к папе как к поклоннику их святого патрона с просьбой походатайствовать перед Дионом.
– Ваше святейшество может убедить Диона, что мы способны принести пользу местной общине в плане образования. Но пока к нам не обратилась ни одна из школ – управляет ими Линконо. Эти «привидения» не хотят, чтобы их выдающиеся дети воспитывались монахами. Тут существует два слоя религии: католики на земле, а адвентисты Нового Завета – под землей. Они не могут спасти мир. Хадала – типичный пример тому.
– Старый еврей Бенджамин говорил мне о них, – сказал Чернозуб, – но он все время бормотал: «Это еще не он, еще не он». Понятия не имею, что он имел в виду.
Поющая Корова улыбнулся, словно он-то знал ответ, но промолчал.
Чернозуб исповедовался отцу приору Му, как порой братия звала его. Оба они в свое время были мальчишками с ферм бывших Кузнечиков, и у обоих за плечами был странный и неповторимый опыт.
– Принимаешь ли ты культ войны Кочевников, сын мой? – спросил отец Сент-Марта в связи с признанием Чернозуба, что он убил человека в бою.
– Нет, отче. Люди Кузнечиков тепло относились ко мне, как и подобает относиться к мальчику, не прошедшему обряда посвящения. И я не хотел убивать этого человека.
– Конечно, не хотел, но ты же все-таки перерезал ему горло, не так ли?
– Я думал, что он просит меня об этом. Я и сейчас так думаю.
Поющая Корова, которому порой нравилось думать о себе как о Кочевнике, упомянул, что Церковь неодобрительно относится к помощи при самоубийстве, но сам он, скорее всего, поступил бы точно так же, хотя деяние это подлежит осуждению.
Среди многих своих грехов Нимми забыл упомянуть грех непослушания. Поющая Корова не стал напоминать об этом. Последовало отпущение грехов и мягкое наказание – вознести по четкам хвалу пяти таинствам и воспеть псалом за ужином.
Как-то холодным вечером они с Коровой брели домой через снежные заносы после вечерни в соседней церквушке, которую делили с местным настоятелем и его небольшим приходом. Вечерню возносили уже на пороге ночи, и в ее молитвах звучали мотивы сна и бодрствования, жизни и смерти, греха и воздаяния. Но в ней не было мягких успокаивающих звуков, и она оставляла по себе ощущение одиночества.
– Могу сказать тебе нечто, что, как я думаю, ты захочешь услышать, отче.
– Выкладывай, – сказал Поющая Корова.
– Помнишь, как мы удрали и пытались присоединиться к Кузнечикам? Они покормили нас, дали отдохнуть два дня, а затем бичами выгнали со стоянки, вокруг которой лежал точно такой же снег. Тебе было так же горько, как и мне?
– О, эти ременные бичи! Слушай, до сих пор не знаю, чем мы их так обидели. Я было думал, что ты или Крапивник подъехали к какой-то девчонке. Может, дело было в том, что наши родители возделывали землю? В чем было дело? Да, мне было горько, и при встрече с Кузнечиками мне до сих пор не по
себе.
– Если бы мы стали сопротивляться, у нас появились бы шансы, но мы покорились и ушли. Здесь среди Кузнечиков есть женщина-Виджус, которая думает, что вроде помнит трех бродячих сирот, которые примерно в то же время оказались в их вигвамах. Она объяснила мне, почему они дали нам всего лишь поесть, утолить жажду и две ночи поспать.
– Объяснение жестокости не оправдывает ее.
– Может, и нет. Но я пытаюсь вспомнить и повторить то, что она мне говорила. «Кто захочет усыновить подростка, – сказала она, – не зная, как он рос?» Виджусам придется четыре или пять лет кормить его, одевать и учить обращению с лошадьми. И что в обмен? Грубый, неумелый и ленивый забияка, который только и знает, что лезть в драку. Он начнет доставлять беспокойство другим семьям. Может, она его поймает на одной их своих дочерей, но по законам выведения потомства они не смогут пожениться. Или, что еще хуже, он удерет и женится на дочери ее соперницы в деле выведения лошадей! Даже та семья, что скорбит по погибшему сыну, лучше усыновит молодого кугуара, чем приблудного мальчишку.
Поющая Корова засмеялся.
– Она знала о твоем котенке?
– Я прихватил Либраду с собой, когда навещал ее. Сама она удочерила созревшую девочку-подростка. Но у Кочевников, когда девушка вырастает, она остается при матери. Юноша, вырастая, оставляет и мать, и ее семью, когда женится. Дети, у которых нет матерей, желанны тут так же, как прокаженные, разве что они могут драться и чтут культ войны.
– Ременные бичи… – задумался Поющая Корова.
– Это было более двадцати лет назад, отче. А в этом году сам вождь хотел, чтобы я остался и учил его племянников. И я в мои годы был бы усыновлен.
