Дмитрий Рыков - Урусут
Сам старичок тем временем закончил трапезу, ошметки сала и яичную скорлупу собрал в газетку и унес выбрасывать. Вернувшись, вновь раскрыл журнал и принялся его листать. Постепенно пассажиры начали готовиться к выходу – вытаскивали из-под спальных мест чемоданы, хозяйственные сумки, сразу выставляли их в проход, из-за чего более мобильные граждане переругивались с «колхозниками», те в долгу не оставались.
Наконец, состав замедлил ход, и, резко дернувшись напоследок, встал. Люди потекли к выходу, сосед сложил журнал в огромный туристический рюкзак, забросил ношу на спину и крепко пожал Олегу руку.
– Бывай, солдат!
– До свидания, Егор Ефремович! Никогда не знаешь… – подумал: «Кого можно только увидеть в жизни», произнес: – Каких интересных людей встретишь в поездке!
Старикан засмущался, начал готовить свой ответ – быстро в голову ничто не приходило. Стоявший за ними член молодежной компании нетерпеливо брякнул:
– Дед, двигай, что стоишь?
– Эй, лохматик, – повысил Олег голос. – Не торопись – успеешь.
– Что?! – тот даже ничего не понял от удивления.
– Уважай старших, вот что! То есть заткни мусоросборник! Или закрой хавальник, если тебе будет так понятней!
– Пионер! Да ты с дуба рухнул! – парень хотел еще что-то продолжить, но старичок миролюбиво хлопнул его по плечу:
– Ну-ну! Будет! Вы оба для меня – юнцы зеленые! Все вместе идем на выход.
Патлатый еще что-то бубнил под нос, но на перроне кинулся вместе с друзьями обнимать представителей похожей социальной группы, их встречающих, и забыл о существовании школьника.
– Удачи тебе, Олег! – уже на ходу бросил дедушка.
– А вам – здоровья!
Егор Ефремович кивнул и бодро зашагал к зданию вокзала. Белый Лоб пытался вспомнить, куда идти – а, ну все правильно, чуть в сторону от старичка – сквозь здание вокзала, вот привокзальная площадь, она же – Площадь Восстания, направо – продолжение Невского проспекта, налево – через трамвайные линии – на другую сторону, тут где-то и начинается нужная улица.
Санкт-Петербург затянулся в красный кумач, милиция стояла в праздничной форме, огромные плакаты с триумвиратом Маркс-Энгельс-Ленин висели чуть ли ни на торце каждого дома. Плотными группами мимо текли толпы людей, и все в одном направлении, к Дворцовой – демонстрация! Ух ты! Выразим протест мировому капиталу! Долой безработицу в Америке! Догоним и перегоним! Построим! Мы наш, мы новый мир! Кто там сейчас – Брежнев? Ждите Андропова, гайки еще сильнее закрутит. Иногда и вправду подумаешь, что Горбачев – спаситель Вселенной. Хотя ничего и никого он не спаситель. Любая криво и косо сбитая неграмотными строителями-любителями постройка рано или поздно сама разваливается.
Нашел улицу, бодро зашагал по ней, делая махи свободной рукой, в которой не было портфеля, потом другой, ношу перекладывая. Прохожие с удивлением смотрели на встречного маленького чудика с его «мельницей». Смотрите, смотрите. А погодка-то – бр-р!
Подойдя к дому 20А, долго всматривался в окна – поди, догадайся, в какой квартире живет Марина Горячева. Ну, ничего, добрые соседи подскажут – надо только вести себя вежливо, быть почтительным и не забывать говорить «пожалуйста». Юркнул во двор – ни тебе привычных старушек, ни даже лавочек для этих старушек. «Колодец» – он и есть «колодец». Кучи грязи и мусора, в которых копаются облезлые кошки. Северная Венеция, как же. Плюс еще – Пальмира, не иначе. Ладно, слишком рано, да и с силами нужно собраться – боязно как-то, с корабля на бал.
Потопал к двадцать четвертому дому, нашел рюмочную – думал, будет забита первомайцами – ан нет, асоциальных элементов, позволяющих крепкий алкоголь с утра пораньше, не наблюдалось. Всмотрелся в лицо буфетчицы – ни тебе бородавки у переносицы, ни призывного взгляда. И фигура, честно говоря, вряд ли могла взволновать Егора Ефремовича. Стоит такая рыба – то ли тарань, то ли вобла. Вам, мадам, срочно в двадцать первый век – сойдете за красивую.
– Кхе-кхе, – откашлялся он, – здравствуйте.
– Угм-м, – кивнула дама.
– Скажите, пожалуйста, Людмила сегодня работает?
– Не ее смена, – вдруг произнесла рыба (странно-то как! рыбы – немые!).
– Очень жаль. Я только что с московского поезда, мой дедушка Егор Ефремович очень просил ей привет передать.
– О. Что за Егор Ефремович такой?
– Еще он интересовался, как у нее с Серегой – все по-прежнему, или остепенился малость? – не останавливаясь, продолжил Олег.
– Серега? – хохотнула тарань. – Так он в рейсе!
Что это значило, Белый Лоб не знал и знать не хотел.
– Так привет передадите?
– Да что, жалко, что ль? Передам.
На прилавке на подносах стояли тарелки с заветренной селедкой второй свежести на кусочках черного (серого) хлеба, ватрушки с желтоватым творогом, якобы мясные пирожки и стаканы с «компотом».
– А мне что сказать? То есть – с кем я разговаривал?
– С Ирой, – весело ответила мадам.
– От старого мира – только папиросы “Ира”, – процитировал Белый Лоб.
– Че-еего?
– Великий пролетарский поэт Маяковский. А меня зовут Олег. Очень приятно познакомиться.
Женщина захихикала.
– Ну и манеры. «Маяковский»… «Приятно познакомиться»… Прынц.
– Могу и проще. Полста бы мне – для сугреву.
– Да ты что! – встрепенулась продавщица. – Детям входить сюда нельзя, не то что пить!
– Сколько стоит рюмка?
– А тебе зачем?
– Любопытный я. Член технического кружка.
– Семьдесят копеек! Если старше восемнадцати!
– Семьдесят копеек – это ж с какого перепою? – удивился школьник. – В ресторане дешевле!
– Да ну? – уперла руки в боки вобла – профессионализм победил. – Бутылка раньше была пять двенадцать, а сейчас вообще – четыре семьдесят. В бутылке – десять стопок. Себестоимость – сорок семь копеек стопка. А мы продаем по семьдесят. Хочешь дешевле – дуй в магазин.
– Не хочу. Знаешь, Ир, – подмигнул он, – я не мальчик, я карлик. Так что налей полста.
– Паспорт покажи, карлик!
Олег достал червонец, положил на прилавок.
– За рюмку еще сверху – восемьдесят копеек. Полтора рубля рюмка! Это уж точно ресторан. Ну и селедки возьму на закусь – если не вонючая. Да, и минералки попить.
– Сам ты вонючий! Давай, катись! Спер у родителей деньги, сейчас сюда милиция придет!
– Обижаете, Ирина, – он забрал обратно десятку, клал в карман ее медленно-медленно. Вынул билет, показал: – Москва-Ленинград, прибытие – в 7:39 1-го мая, все по-честному. А родителей у меня нет, я сирота, и живу в лагере для трудных подростков. У нас там есть работа, и деньги – вполне официальные. Два рубля за рюмаху!
Дама зачем-то оглянулась – приход в столь тесное помещение кого-то еще не заметить было бы невозможно.
– Для трудных? – заинтересовалась буфетчица. О, да у нас тут любительница околоуголовной романтики! Сейчас…
– Угу. Для детей, в силу возраста не попадающих под статью, но… не очень примерного поведения.
– И что ж ты такое натворил? – недоверчиво, но с интересом спросила Ира, облокотившись о прилавок. Скучно утром, понятно, так что и мальчишка за собеседника сойдет.
– Да так. Хотел козла одного взрослого завалить – он к соседским девчонкам клеился, бил-бил я его, но не добил. А он заяву, сука, накатал, ну, меня и на заметку. А потом, когда характеристику из школы запросили, сразу – одевайся-собирайся.
– И чем же ты его бил? – мадам нахмурилась.
– Доской с гвоздями. Башку проломил, жаль, не насмерть.
– Это тебе точно Сереге в компанию! – натянулась, как струна, дама. – Два рубля, только мигом – войдет кто, меня ж уволят!
– Откупимся, – кивнул ученик шестого «А». – У меня «капусты» – много. Про селедку не забудь.
– Да сейчас…
Быстро плеснула в мутную стопку чистой жидкости. Олег четко выпил, осторожно закусил рыбой.
– Ого, – восхитилась буфетчица. – Уже чувствуется опыт! Может, закусить чего серьезней?
Он осмотрелся. Ватрушку – страшно. Пирожки? Лучше сразу в ад.
– Минералочки! – показал пальцем на бутыль.
– Ну ты вообще! И вправду, как в ресторан пришел! На!
Попил и водички, взял у нее салфетку, вытерся.
– Красота! Спасибо, Ир! Посчитай сразу еще два рубля – я пока курну, а позже крякну дополнительно.
– «Родопи», – показала она на полку. – Для ребенка накину рубль. Иначе, сам понимаешь…
– Люблю без фильтра, – махнул Белолобов рукой. – У меня «Астра».
– Перед входом-то не смоли! Во дворы зайди! А то Первомай – менты заметут!
– Дело, Ирина, – кивнул он и сгреб сдачу. – При людях и про водку не вспомню.
– Да пока демонстрация не закончится, никто и не придет. Вот потом… А ты, что, весь день здесь собрался проторчать?
– Да нет… Человечка одного жду. Так, шуры-муры…
– Ну и пионеры пошли, – покачала головой буфетчица. – Я шалею.
– Какой я пионер? Кто ж меня примет?
– Ну я, в смысле – дети.
– Да, дети пошли наглые, это точно.
