Попова Александровна - Пастырь добрый
Трава под ногами, шепча и крошась, смешивалась с обезвоженной землей, оседая пылью на сапогах и поднимаясь мелкими облачками до самых колен; засохший куст неведомо чего у стены ближайшего домика был серым и присыпанным земляным порошком, как и сама стена, и еще два толстых столба напротив, и ствол дерева подле крыльца. Дверь распахнулась легко, без скрипа, открыв взгляду крохотную комнатку, такую же пропыленную и тусклую; на столе в огромной деревянной миске покоился высохший кочан капусты, съежившийся и ставший похожим на оторванную голову лохматой грязной кошки. Опрокинутый набок табурет лежал у окна, распахнутого настежь; в окно виделись верхушки еще трех столбов у соседнего двора.
— Infernus et os vulvae, et terra quae non satiatur aqua, ignis vero numquam dicit «sufficit»[146]… — проронил Бруно, сжав голос до шепота; он поморщился. — Здесь, похоже, с красивостями не возились. Ставили, где придется, по всей деревне.
— Лет восемьдесят, ты сказал, назад… — произнес Курт медленно и прошелся по комнате, осторожно проведя пальцами по столу, поднял и поставил на ножки упавший табурет и выглянул в окно, упершись ладонью в подоконник. — Кустарник под окнами… грядки… Утварь в доме… Попади я сюда, не зная об этом месте ничего, я бы сказал, что всему этому — года два. Дерево рамы не сгнило, не рассохлось… И куст — заметь, посажен человеческими руками. Стало быть, еще с тех времен. Стало быть, коли уж он не растет больше, должен был уже рассыпаться в прах.
— Быть может, это дом, где после тех событий поселились? — неуверенно предположил Бруно. — Ну, те семьи…
— Которые без вести пропали? — уточнил Курт и, не услышав, как и ожидал, ответа, высунулся в окно по пояс. — Нет. У соседних домов — все то же самое, насколько мне видно из-за оград. Что-то тут братья-конгрегаты намудрили в свое время… Может статься, место — проклято.
— В каком смысле?
— В буквальном, — пожал плечами он, распрямляясь и отряхивая перчатку от пыли. — Возможно, кто-то оказался на костре справедливо и перед смертью успел что-нибудь такое сказать. А может, все, что здесь совершилось — очередной случай из нашего неприглядного прошлого, и все до единого, погибшие здесь, de facto являются невинно убиенными. Что они говорили перед смертью, можно допустить безошибочно. Знаешь, что такое коллективное проклятье?
— Догадываюсь… Ты до сих пор полагаешь, что есть смысл обшаривать все дома?
— Надо, — вздохнул Курт, направляясь к двери. — Разумеется, я не думаю, что мы сумеем обыскать всё, но первый беглый взгляд кинуть надо; зато будем знать, откуда на нас не выскочит компания арбалетчиков или вот таких вот «кровавых шутов». И вообще, исследование местности перед тем, как лезть в потасовку, еще никому не повредило. Идем дальше.
— Я так понимаю из твоих слов, — не скоро заговорил Бруно, брезгливо обходя попавшийся по дороге одинокий столб, застывший напротив вот уже пятого осмотренного ими жилища, — что найти этого Бернхарда ты таким образом не надеешься. Верно?
— Верно. — Курт остановился, бросив взгляд влево, на ряды пустых безмолвных домов, и зашагал к крыльцу следующего. — Я не думаю, что он вот так сидит и ждет, пока мы войдем в дверь. Если он знает, что мы здесь — он сам выйдет, когда захочет, и раньше мы его не найдем.
— А если не знает?
— Тогда найдем, — отозвался он. — Но я бы не особенно надеялся на то, что мы застанем его врасплох.
— Иными словами, мы ходим по этой деревне, чтобы его на себя прикормить? — покривился подопечный, и Курт изобразил широкую улыбку, ободряюще хлопнув его по плечу:
— За что тебя всегда ценил? За догадливость…
— Ты слышал? — вдруг выронил тот негромко, схватив его за локоть и не дав пройти дальше.
Курт встал на месте, умолкнув и замерев, чувствуя, как по телу от макушки медленно начинает разбегаться студеная дрожь — шуршание пыли и песчинок под подошвами стихло вместе с их шагами, и до слуха успел докатиться до сих пор заглушаемый ими шепот.
— Ты слышал это? — все так же беззвучно повторил Бруно, с надеждой предположив: — Это ветер?
— Здесь нет ветра… Тихо, — одернул Курт, по-прежнему не сходя с места и вслушиваясь в сухой воздух вокруг.
Окрест царила тишина — как и прежде, не нарушаемая ничем, кроме их собственного дыхания и стука крови в висках.
— Померещилось, — неуверенно проговорил подопечный и вдруг подпрыгнул, точно укушенный змеей кот, когда рядом, словно за самой спиною, вновь рассыпался шепот с едва слышимыми, не различимыми словами.
Глава 22
— Это что за хрень?.. — прошептал Бруно, озираясь затравленно и напряженно; Курт бросил взгляд вокруг, видя лишь пустоту мертвых улиц и дворов за каменными низкими оградами. — Откуда это?..
— Ты вот это для чего у меня спрашиваешь? — недовольно отозвался он, сжав на прикладе вскинутого арбалета внезапно похолодевшие пальцы. — Всерьез полагаешь, что я смогу тебе ответить?
— Ветер?.. — снова шепнул помощник растерянно; он обернулся.
Чуть подрагивающая рука Бруно замерла, указуя в сторону, где вдоль улицы, перекатываясь едва видимыми клубами, точно февральская поземка, прошелестела пыль, гонимая неощутимым дуновением; Курт невольно сделал шаг назад, отступив от уже улегшегося сухого облачка, чувствуя кожей щек, как и четверть часа назад, лишь неподвижный воздух.
— Ветра здесь нет, — повторил Курт, четко выговаривая слова, и вздрогнул, когда серая поземка шелохнулась у ограды дома за спиной подопечного, всего в трех шагах, и все тот же шепот, летящий, казалось, со всех сторон, прозвучал вновь.
— Мне это не нравится, — заметил Бруно, попятившись; он покривился:
— А я, знаешь, в восторге…
— В любой другой ситуации я бы сказал «ноги в руки», однако ведь, не для того же мы сюда пришли… Что будем делать?
Ответа у Курта не было, как не осталось времени и придумать его — над головой, перекрывая все нарастающий, все ближе слышащийся шепот невидимых губ, пронесся, сокрушая и дробя воздух на части, удар колокола — низкий, долгий и словно бы соскальзывающий куда-то в сторону, как оступившийся канатоходец. Звук расползся вокруг, точно чернильное пятно по сухому льняному полотну, заполнив собою все, проникая в каждую щель, в каждый нерв, в душу…
— Что за… — начал подопечный, когда отголоски надтреснутого звона стали таять в зачерствелом воздухе, и осекся, поперхнувшись последним непроизнесенным словом.
Курт промолчал, продолжая стоять неподвижно, вслушиваясь до боли в ушах и чувствуя себя нестерпимо глупо с принятым наизготовку арбалетом, толку от которого совершенно явно не будет, что бы ни начиналось здесь, с чем бы ни довелось столкнуться. Минута прошла в тишине; звон уплыл за дома, разбившись на осколки и осыпавшись мелким песком, устлав улицу невидимым покрывалом…
— Церковь.
Собственный голос, когда Курт, наконец, заговорил, показался неуместным — слишком живой для этих мертвых улиц, слишком слышный среди неслышимого шепота, уже не смолкающего, уже летящего отовсюду, слишком заметный в этой пустоте, слишком чужой, точно голос вора, пробравшегося ночью в дом; и даже на миг показалось, что хозяева, проснувшись, заворочались в своих постелях, мало-помалу приходя в себя и пытаясь отыскать нарушителя взглядом…
— Туда? — едва шевеля губами уточнил Бруно, словно и тот тоже ощутил эту неловкость, смятение, порожденное звуками его голоса; он кивнул, разлепя губы с усилием, нехотя, никак не умея отогнать от мысленного взора то, как поднимаются и идут на поиски нарушителя, вторгшегося в их вечные владения, неведомые хозяева этого покинутого всеми места.
— Вон там колокольня; видишь? — шепотом уточнил Курт, и вокруг словно зашумел осиновый лес, перетирая дрожащие листья друг о друга, вторя шепоту шепотом; серая поземка взвилась под самыми ногами, наткнувшись на его сапоги, и он отскочил назад, пятясь от маленького, по колено, пыльного смерча, медленно опадающего на сухую покоробленную землю.
По улице, усыпанной этим прахом времени, хотелось устремиться бегом, чтобы уйти от рождающихся тут и там пылевых облачков, похожих на живые существа, присматривающиеся к пришельцам и выбирающие лишь момент, чтобы обступить со всех сторон, погребя под собою и причислив к лику бесплотных. Невнятное шевеление повсюду, уже не таимое, открытое, показное, заставляло сердце колотиться, срывая дыхание, и когда что-то столь же серое явилось на грани видимости, почти за спиною, Курт обернулся рывком, на миг оцепенев и перестав ощущать не только арбалет в пальцах, но и собственные руки, внезапно онемевшие. Подопечный замер рядом, столь же неподвижный и бледный, как мертвец, глядя на две фигуры у угла соседнего дома.
Их разделяло не более пятнадцати шагов, и видно было ясно, четко; глаза явственно различали каждую мелочь, но рассудок не принимал то, что видело око. Люди; это бессомненно были люди. Двое мужчин в свободной крестьянской одежде, недвижимые и безгласные. Словно тени. Тени, серые, как и все в этом мертвом месте. Словно Создатель, творя их, потерял или истратил уже все краски, что применял для украшения всего прочего мира, и осталось лишь то, чем создаются линии, очертания и их грани. Тень и полусвет. Черное и серое. Словно сухая пыль, устилающая эту сухую землю, и была приложена вместо нужных красок.
