Вадим Давыдов - Всем смертям назло
— Ничего. А девочка как уцелела?
— Это ты своих хохряковых-куманьковых спроси, — усмехнулся Гурьев. — Они тебе живо виноватого разыщут. Недострелил-недорезал.
— Их всех нет уже.
— Один есть ещё.
— Хочешь его убить? Давно хочешь. Не разрешаю – прошу: убей. Только не сразу. Спроси сначала: как так? Выходит, есть Бог, да? Спроси, ладно? Хочу знать, что скажет. Набитхваро. Убийцы.
— Ох, любишь ты людей, Иосиф Виссарионович, — покачал головой Гурьев. — Хлебом тебя не корми, дай только человечка полюбить как следует.
— Да, — Сталин улыбнулся, собрав морщинки в уголках глаз. — А он знает? Мальчик – знает?
— Что? Какой ты есть? Знает. И девочка знает. Да ты же сам видел. Он знает, а она…
— Что?!
— Она ещё и простила. И тебя, и меня. Вот так, товарищ Сталин.
Сталин вздохнул, посмотрел на Гурьева, мелко-мелко покачал головой. И долго, долго молчал – кажется, целую вечность. А когда заговорил – Гурьев едва узнал его голос:
— Хочу, чтобы ты мне сказал.
— Сказал – что?
— Чего хочешь. На самом деле. Говори. Всё дам. Всё.
Гурьев повернул к нему лицо и, улыбаясь, посмотрел в сталинские глаза. Я хочу тебя убить, Иосиф Виссарионович, подумал он. Хочу тебя убить, товарищ Сталин. Сначала – тебя, а потом – себя. За всё, что мы с тобой – оба – сделали с нашей страной. С нашими людьми. И с нашими детьми. Вот за них, за наших детей, товарищ Сталин, и за их детей, — особенно. Мне кажется, что у меня даже руки дрожат – так я хочу убить нас, товарищ Сталин. Чтобы вернуть нам всем нашу страну – мы ведь чуть не убили её, товарищ Сталин. Впрочем, ты вряд ли это поймёшь. А если поймёшь – то совсем не так.
— Хочешь меня убить, — Сталин улыбнулся в ответ. — Убить хочешь Сталина. Ненавидишь. И себя. Вот поэтому ты – не Сталин. Поэтому Сталин – опять победил.
— Это правильно, Иосиф Виссарионович, — ты опять победил, — продолжая улыбаться, подтвердил Гурьев. — Но ведь иначе и быть не могло. Ведь ты – великий Сталин. Ты победитель. Ты – побеждаешь и пользуешься победой. Пожинаешь её плоды. А тот, кто готовил её для тебя, обречён лишь помнить её вкус на своих губах, но насытиться ею – нет, ему не суждено. Таков великий пасьянс ролей, разложенный великим Сталиным. Ведь если бы Сталин не победил уже – разве пришёл бы к нему Яков Кириллович? Нет. Он, может, и пришёл бы, но к другому. Не к Сталину. А так – он пришёл к Сталину. И приготовил ему восхитительное блюдо – «Победа». И теперь стоит и смотрит, как Сталин смакует его – глоток за глотком, кусок за кусочком. Об одном ты забыл, Иосиф Виссарионович. Повар никогда не бывает голоден. И повар не желает быть едоком. Повар хочет убить едока, когда едок недоволен поваром. А когда повар видит, что едок наслаждается его блюдом – он, повар, вовсе не хочет его убивать. И я не хочу тебя убивать, Иосиф Виссарионович. И ненависти у меня к тебе нет. Давным-давно уже нет. Поначалу – да, была, не скрою. Была. А теперь – ничего подобного. — Гурьев вдруг с удивлением и с ужасом осознал, что нисколько, нисколечко не лукавит, что всё это – правда. — Тебе ведь понравилось моё блюдо, не так ли?
— Хорошо, — кивнул Сталин. — Хорошо, хорошо. Молодец. Правильно всё говоришь, Яков Кириллович. Правильно. Умно. Очень умно. Ты умнее всех, я знаю. В сто раз. В тысячу раз. В миллион. Но не забывай: я тебе в глаза смотрел. Я видел.
— Это цена, Иосиф Виссарионович. С тех пор, как я с тобой познакомился, я всегда хочу кого-нибудь убить. По-моему, это нормально. И не говори, будто тебе это не нравится.
— И что? — улыбнулся Сталин. — Ничего так и не попросишь?
— Ты думал, что я теперь попрошу тебя умереть, Иосиф Виссарионович? Да? Так ты подумал?
— Подумал. Не угадал?
— Нет. Ты умрёшь в своё время, Иосиф Виссарионович. Когда суждено. Ты крепкий, сильный старик – но старик. Я дал тебе всё, что мог, но бессмертия у меня для тебя нет. А если бы и было – я бы не дал тебе его, ты же знаешь. Но убивать тебя – нет, вот этого мне не нужно. И даже не хочется. Поработай ещё Сталиным, потому что Сталиным, кроме тебя, работать некому. А у меня теперь есть моя страна – ну, будет, совсем, совсем скоро. Но это есть не только у меня. Зато у меня есть то, чего нет ни у кого на этой земле. И никогда не будет. У меня есть счастливый Сталин. Счастливый Сталин – по-настоящему счастливый, навсегда счастливый, а не оттого, что вскрыл очередным ледорубом череп очередному Троцкому. Такого никто не видел. Никогда. А я видел. И мне хватит.
— А сейчас ты не врёшь, — тихо проговорил Сталин, не отрывая взгляда от гурьевских глаз. — Сейчас ты не врёшь. Как это? Я же не могу проиграть?
— А Сталин – не Бог, — усмехнулся Гурьев. — Только Бог выигрывает всегда и у всех, Иосиф Виссарионович. А сыграть вничью с Яковом Кирилловичем – это, Иосиф Виссарионович, отличный результат. Лучший из возможных, — под этим небом, под этим солнцем.
— Ничья?! — переспросил Сталин. И повторил: – Ничья?!
— Ты получил всё, что хотел, Иосиф Виссарионович, — Гурьев взял руку Сталина и переплёл его пальцы своими. — И я получил всё, что хотел. Мы оба выиграли – выиграли всё. Ни тебе, ни мне больше нечего – от этой игры – хотеть. Но в игре не бывает такого – чтобы выиграли оба. У игры три положения равновесия результата: проигрыш, выигрыш, ничья. Ты забыл про ничью, товарищ Сталин. А я о ней всегда помнил.
— Получается – ты выиграл?
— Нет, — беспечно тряхнул головой Гурьев. — Не получается. Ничья – это ничья. А сыграть вничью и начать корчить рожи: я выиграл, я выиграл – это не наш с тобой метод. Ты хочешь спросить: что же, игра окончена? Нет, отвечаю я, нет, Иосиф Виссарионович. Мы просто сменим инструменты. До сих пор мы с тобой играли в шахматы, а теперь – сядем за орган. И сыграем в четыре руки. Чтобы закрепить нашу ничью, не дать никому её отыграть, нам с тобой предстоит сыграть симфонию. Надо ещё очень, очень много сделать.
Ничья, подумал Сталин. Конечно, ничья. Невозможно выиграть у себя самого. Невозможно.
— Я не умею играть на органе, — прищурившись, произнёс Сталин.
— Это несложно, Иосиф Виссарионович, — сжимая его руку, проговорил Гурьев. — Это несложно. Я тебя научу.
— Ну, ладно. Ладно, — Сталин освободил руку, поднялся. Гурьев тоже хотел встать, но Сталин махнул ладонью: сиди. — Это всё хорошо. Хорошо. Очень хорошо. Скажи мне – а может Сталин царя назначить? Может?
— А ты сам как думаешь, Иосиф Виссарионович?
— Думаю, не может. Даже Сталин не может. Сам Сталин – не может.
— Правильно, Иосиф Виссарионович, — весело подтвердил Гурьев. — Всё ты правильно говоришь. Иначе и быть не может, ведь ты – великий Сталин. Но я это тоже предусмотрел.
— Да?!
— Да. Идём, Иосиф Виссарионович.
— Куда?
— Кино смотреть. Такого кино ты ещё не видел.
В кинозале, оборудованном по последнему слову кинематографической моды и техники, когда пошли первые кадры, Сталин повернул к Гурьеву лицо, немного удивлённо приподнял брови, собрав морщины на лбу:
— Цвет? Раскрашено?
— Нет, — мотнул головой Гурьев. — Самое-самое, американское всё. И плёнка цветная, и объективы специальные, и освещение. Ты смотри, смотри, Иосиф Виссарионович. Это всё очень важно. Не пропусти ничего. Вопросы не накапливай – вот тут у нас пульт, можно остановить просмотр, обсудить, потом дальше смотреть. Времени у нас много – потому что всё остальное, что бы ни было, может сейчас подождать. Да?
— Давай.
Глядя на экран, Гурьев спокойно и даже отстранённо комментировал происходящее:
— Вот это, Иосиф Виссарионович, — документы из Ватикана, в которых рассказывается история о мальтийских рыцарях, которые прятали некое необычайно важное сокровище – артефакт – где-то в Крыму. Где, что – из документов неясно. Помнишь, я про кольцо рассказывал?
— Помню. Я всё помню. Как ты, помню.
— Мы предположили, что это связано самым непосредственным образом. Провели соответствующие оперативно-розыскные мероприятия, опрос местных жителей в трёх предполагаемых местах и выяснили: самое вероятное место – в Сталиноморске. В Сурожске. Потом я туда поехал, чтобы процесс весь проконтролировать на месте. В результате приняли решение: времени ждать нет, решили вскрывать гору.
— Ждать – чего?
— Вот ведь какое дело, Иосиф Виссарионович, — Гурьев вздохнул. — Царство – оно ведь не может быть изготовлено по заказу. Оно должно быть явлено, понимаешь, Иосиф Виссарионович? Ну, ты же в семинарии поболе моего обучался. Только вот времени ждать – всего ждать – у нас и нет. И мы решили слегка форсировать – техническую, если можно сказать, часть. А дальше – как будто пружину боевую отпустили. Но – по порядку. Вот… Смотри. Вот. Это мы проходим к саркофагу. Вот вставляем ключ-кольцо. Видишь? Замок действительно оказался с оптической частью. Мы потом разобрали – выяснилось, что внутри точно такие же камни, как в кольце, судя по всему, фрагменты одного огромного изумруда… Ладно, это мелочи. Вот открываем дверь… Входим. А вот и сами… артефакты.
