Василий Звягинцев - Дальше фронта

Дав время собеседнику подкрепить слабеющие душевные силы, а заодно подумать о своем печальном положении, Александр Иванович, за компанию употребив рюмку коньяку и высосав дольку лимона, неожиданно широко и дружелюбно улыбнулся.

– Что вам сказать, милейший Семен Лукич, в определенном смысле вы испытание выдержали. Держались почти до упора. Говорить-то вы в любом бы случае начали, я лично не знаю людей, которые способны выдержать допрос третьей, не говоря о четвертой степени. Но вы старались. Это – зачтется. Ваши соратники, ставлю вас в известность, уже поют на три голоса, выкладывая все, о чем спрашивают, и многое сверх того…

– Откуда вы знаете?

– А вот, прошу…

Он вытащил из левого уха телесного цвета капсулу, как раз по размеру слухового прохода. Протянул Лубенцову. Тот услышал слабый, как комариный писк, но отчетливый голос банкира Андрея Платоновича, признающегося, кающегося, обещающего всякое возможное содействие следствию.

– Но суть не в этом. Такая вот фраза вам о чем-либо говорит?

И произнес пароль, означающий, что владелец его принадлежит к персонам высшего круга посвящения, для которых региональный резидент ненамного значительней приказчика табачной лавки.

– Сидите, сидите, Семен Лукич, я этого не люблю. Подведем итоги. Основное задание вы провалили, сотрудников подбирать не умеете, даже собственную безопасность обеспечить не в силах. В таком случае инспектирующий ставит на личном деле проверяемого пометку – «Списать» и, как любила говорить Шехерезада: «Вот все об этом человеке».

Выдержал паузу должной продолжительности, с удовольствием наблюдая, как лоб испытуемого покрывается бисерным потом. А что их жалеть, недоумков?

– Но у меня, на ваше счастье, иные принципы и иные, гораздо более широкие взгляды. Посему – давайте-ка все, что есть, по варианту Юдифь. Может быть, это несколько поправит ваши шансы.

Да, кстати, я ведь до сих пор для вас инкогнито. Упустил. Наверное, от волнения. Меня зовут сэр Ричард. Ричард Мэллони. Если бывали у нас в Лондоне, наверное, слышали. Как вы поняли, я вправе решать судьбу любого человека, имевшего неосторожность (или счастье) вступить в ряды нашей организации. Как в ту, так и в другую сторону. Независимо от вашего формального статуса вы все для меня только солдаты. Пехота. Расходной материал …

– Ничего подобного никто мне не говорил. Напротив… – подал голос Лубенцов.

– Да кто ж вам скажет? Когда вербуют столь значительную персону, речь всегда идет только о грядущих благах, карьерном росте, деньгах, славе и прочих приятностях. Причем обычно все это оказывается правдой. Но не всей правдой. А вся становится известна в некий момент истины. Для вас он, кажется, наступил.

Вы понимаете, истина – это не совсем то же самое, что правда. Так даже в философском словаре написано…

Любил Александр Иванович, хоть в российском обличье, хоть в британском, в самый серьезный, казалось бы, момент, потешиться словесными кружевами. Поскольку давным-давно заметил, что собеседников такого, как Лубенцов, типа это всегда нервирует, даже пугает.

– Истина же заключается в том, что, продавая собственную душу, дьяволу, мафии, госбезопасности – неважно, человек мгновенно теряет преимущества обладания бессмертной душой. Он уже не может гордо стать в позу, послать кого-то к черту, с достоинством взойти на костер. Раз и навсегда превращается в шестерку, пешку в чужой игре…

– Я не продавался, я просто на работу нанялся, разделяя цели организации… – пытаясь сохранить остатки гонора, вскинул подбородок Лубенцов.

– Человек, имеющий твердые нравственные устои, активную, как одно время говорили, жизненную позицию, никогда не станет совершать преступления и подлости за деньги. Фанатик идеи всегда начинает свой путь бескорыстно. Потом он, конечно, может добиться и богатства, и положения, но все-таки для него первичен риск и самоотверженность, чего в вашем конкретном случае не наблюдается…

– Вы что, решили напоследок озаботиться моим нравственным возрождением? – криво усмехнулся Лубенцов, решив, что терять ему, и так и так, больше нечего.

– Ни в коей мере. Я не Христос, не Достоевский и не Лев Толстой. Я вас, как это принято говорить в определенных кругах, опускаю, чтобы вы впредь не питали иллюзий о своем истинном положении в карточной колоде, на шахматной доске или в тюремной камере. А условленные деньги вы получать будете по-прежнему. Разумеется, при правильном поведении. Тут мы не мелочимся.

Итак. Вы, наверное, догадываетесь, что в силу своего положения я прежде не имел ни желания, ни возможности вникать в детали того, что здесь у вас происходит. Не мой уровень. Но вот вдруг пришлось озаботиться именно деталями.

Поэтому про вариант Юдифь – подробно. Замысел, разработка, обеспечение, ближайшая и последующая задачи. Фигуранты, способы прикрытия, завершение.

Желаете немного подумать – ради бога. Пятнадцать минут. Могу музыку завести. Хоть Чайковского, хоть Шопена. По вашему вкусу.

Старинный, с малахитовой облицовкой корпуса и позолоченной трубкой, телефонный аппарат на дальнем краю стола вдруг мелодично зазвонил.

– Я сейчас, – сказал Шульгин, утягивая аппарат на длинном проводе к широкому подоконнику. – А вы все равно думайте.

Глава тридцать вторая

Что же это за Александр Иванович, встречи с которым Ляхов и его двойник ждали столь нетерпеливо, будто он немедленно мог разрешить все недоумения и сомнения, принести уверенность и душевный покой?

Что за загадочная фигура, вершащая свои дела на перекрестках времен? Ворвавшаяся неожиданно в мирный приют тихих заговорщиков да и еще славная многими сомнительными делами?

К моменту появления на борту парохода «Валгалла» в ореоле славы этакого Бога из машины он действительно прожил несколько лет, по преимуществу в Англии, в качестве сэра Говарда Грина. Влиятельного члена «Хантер клуба», где регулярно собирались руководители организации, именующей себя Система.

Он же под именем сэра Ричарда Мэллони входил в кружок ближайших друзей Уинстона Черчилля, герцога Мальборо, мечтающего Систему сокрушить и занять пост премьер-министра королевства Великобритания и Ирландия.

В иных странах (как правило, не слишком цивилизованных, где сокровища европейской литературы не являются настольными книгами) он любил предъявлять паспорта, где значился лордом Джоном Рокстоном, Эдмоном Дантесом, Гаруном Аликовичем Рашидовым, Вольфом Ларсеном, Герхардом фон Цвишеном[88] и тому подобное.

Отчего бы человеку, располагающему соответствующими возможностями, не отдать безобидную дань юношеским увлечениям и пристрастиям? Тем более что псевдонимы эти использовались им не просто так, не от фонаря, а исключительно в случаях, когда очередная роль требовала психологического, а то и портретного сходства с названными персонажами. Нет нужды упоминать, что он в совершенстве владел родными языками персон, за которых себя выдавал.

Со дня, когда по совершенно неотложной необходимости организационно оформился «Чрезвычайный комитет Службы охраны реальности»[89], Шульгин, в качестве одного из триумвиров, обосновался в Лондоне 1924 года. Там, где ткань реальности по стечению ряда причин выглядела опасно подгнившей. Расползалась, проще сказать, как старое рядно, и сквозь прорехи проглядывали иные, тоже не слишком прочные миры.

Работа, которую он сам себе определил, казалась не такой уж сложной. «Поддержание максимально возможной стабильности, недопущение парадоксов и артефактов в пределах реальностей, доступных наблюдению и воздействию. Пресечение противоречащей этим целям деятельности как остальных членов СОР, так и прочих, естественных и потусторонних субъектов и сил ныне протекающего исторического процесса». Так значилось в секретной «Декларации о намерениях», принятой узким кружком «посвященных», объявившим себя «Чрезвычайным комитетом» (далее – ЧК) в рамках гораздо более многочисленной Службы.

Сама эта Декларация отнюдь не была направлена против кого-либо из близких соратников и не предполагала умаления их законных прав и интересов. Просто исторический опыт свидетельствовал, что никакое серьезное, тем более смертельно опасное дело невозможно в условиях непосредственной демократии. Всегда должен быть некто, способный в критический момент незамедлительно принять решительные, не подлежащие обсуждению меры.

Ну а триумвират – тоже испытанная временем форма предотвращения единоличной диктатуры. Особенно в том случае, если никто из триумвиров не преследует личных, своекорыстных целей.

И работал сэр Говард (он же – Ричард), нужно сказать, успешно.