Владимир Свержин - Внутренняя линия

— Здесь нет времени, — эхом его мыслей прозвучало в комнате.

Згурский отпрянул, комкая пергамент и пытаясь нащупать оружие. Женская фигура, стоявшая в изголовье смертного ложа, подняла голову и легким движением отбросила капюшон — тонкое лицо, черные волосы и глаза, мечущие настоящие молнии.

— Даньму? — ошарашенно глядя на девушку, пробормотал Згурский. — Ты?

Перед его глазами всплыла картина прощания в доме старого доктора Лун Вана.

— Конечно, сынок. Я же говорила тебе в Бейджине, что мы еще встретимся. И я, и они здесь. — Она повела рукой, и Владимир Игнатьевич увидел, как безмолвные фигуры плакальщиков одна за другой превращаются в Лун Вана и его сыновей.

— Читай дальше! — потребовала Даньму.

Згурский мельком глянул на выведенные каллиграфическим писарским почерком строки:

— Да-да-да, путешествие в китайскую землю… Происхожу из рода драконов…

Згурский схватился руками за голову.

— Лун Ван, это все твои бредни! Я не знаю, как ты это делаешь, но что за несусветная чушь? Я — человек! Не дракон! Там — за стеной — моя любимая женщина! Отпусти меня! Все равно не удержишь!

— Почти то же самое ты говорил и восемью поколениями раньше. Но это не так.

— Лун Ван, у меня нет времени с тобой спорить! — В голосе Згурского звучал рокот надвигающейся грозы. — Там моя жена! Там два офицера, рисковавшие жизнью ради нас с ней! Это, и только это сейчас важно! А сказки про драконов…

— Человек? — загадочно улыбнулся Лун Ван. — Ступайте, Владимир Игнатьевич. Разве я держу вас?

— Куда? Куда ступать?! — взорвался генерал.

— Куда хотите. Но я знаю лишь один путь к победе.

— Какой же?

— Стать собой. — Старец махнул рукой.

Стена неожиданно стала прозрачной. Сквозь нее было видно, как заполняется красноармейцами крипта, как, светя фонарями и факелами, они движутся по тоннелю. Свет факелов выхватил из темноты лицо давешнего милиционера — тот отскочил в сторону, готовясь не столько к бою, сколько к гибели в честной схватке. Затем осветилась и келейка, в которой, вжавшись в угол, стояла Татьяна, рядом — загораживая ее — капитан Тимошенков и доктор. Згурский почувствовал, как сердце обрывается и, превращаясь в огненный шар, падает вниз.

— Нет! — взревел он, протягивая руки к любимой. Та, словно отвечая, тоже вытянула вперед ладони, и Згурский почувствовал, как они соединяются, как растворяется нерушимая стена, разделявшая их. Он ринулся вперед, ощущая, как сила возрастает тысячекратно, как пальцы превращаются в сталь, и что-то внутри освобождается, точно боевая пружина после нажатия спускового крючка.

Згурский яростно выдохнул и будто со стороны увидел вдруг, как струя пламени несется впереди него. Все исчезло, смешалось: тягучий, словно воск, камень, твердый огонь, вращающиеся в жутком хороводе лица. Он увидел, как разваливается на части привычный мир: исчезает Москва, старый особняк на Сретенке, превращается в прах отчего-то пустое каменное ложе.

Среди общего хаоса он искал глазами Татьяну. Увидел ее, подхватил и взмыл куда-то вверх. Туда, где должно было находиться какое-нибудь — все равно какое — небо.

За валом, за высоким палисадом раздавался колокольный перезвон. Францишек Згурский поморщился. Стройный благовест предвещал лишний час ожидания. Когда поутру, едва отворились Сретенские ворота и верный человек принял из рук королевского гонца направленную царю тайную грамоту, тот молвил, что долго ждать не придется. Однако Францишек все ждал и ждал. Ответа не было.

Он стоял под тенью раскидистого дуба, скрестив руки на груди, разглядывая то крепость с видневшимися над стенами золочеными куполами церквей, то редкий подлесок, оставшийся после недавней осады от довольно густой рощи. Здесь, в глубоком, заросшем кустами акации овражке, располагался тайный лаз под крепостной вал. Если на привезенное Францишеком королевское послание от юного царя Михаила ответа не последует, то верный человек с той стороны даст знак, что пора несолоно хлебавши домой возвращаться. Честь, ясное дело, в том невелика, но хоть голова на плечах останется — и то слава богу. Сказывали — царь крут. На троне без году неделя, родом худоват, оттого и лютует.

Францишек оглянулся на своего пахолика:[36]

— Тимаш, отведи коней за рощу. Если вдруг что недоброе станется — пробирайся домой. Расскажи, что дело, порученное мне, выполнил я от альфы до омеги, и упрека мне ни в чем быть не должно.

— Пан Францишек, вы так говорите, будто с жизнью прощаетесь.

— Кто знает. — Згурский положил руку на эфес сабли. — Всякое может случиться. Нас сюда пировать не звали, могут и на копья поднять.

Юноша взял под уздцы двух стоявших рядом коней.

— И Терезе передай, — напутствовал его шляхтич, — что пока жив буду, имя ее будет моим знаменем.

— Да что вы так-то? Недели через три свидитесь, сами ей и расскажете.

— Иди. Не задерживайся.

Згурский прикрыл глаза, вспоминая прелестное, горящее страстью лицо возлюбленной. Лишь год назад, бросаясь в гущу сечи, он ухмылялся: «Что стоит жизнь?» Теперь его слова звучали по-другому: «Что стоит жизнь без надежды вернуться к ней?» Францишек стоял с закрытыми глазами. Ему казалось, что он слышит голос Терезы, видит ее улыбку, от которой начинает радостно колотиться сердце.

Внезапно Згурский почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Распахнул глаза, отпрянул к дереву, готовясь выхватить саблю, но это было излишне. Невдалеке стоял и глядел на него человек в иноземном платье. Лицо незнакомца было резкое, точно вырубленное топором.

«Швед или датчанин, — подумал коронный шляхтич. — Неужели же и северяне сюда посольство снарядили? Против нашего короля замышляют? Разузнать бы…»

Иноземец смотрел на Згурского удивленно, пожалуй, даже недоумевающе.

«Что это он вытаращился так?» — досадуя, нахмурился Згурский, до половины обнажая саблю.

Чужак отскочил, но тоже потянулся за оружием.

— Эй, а ну, что там у вас? — послышалось со стороны ворот.

Згурский оглянулся и увидел нескольких казаков, скачущих в их сторону.

— Или царева указа не слышали? Чтоб отныне ни рукосуйства, ни оружной брани не было! — Всадники остановили коней, кричавший смерил взглядом северянина. — Этого я знаю — лекарь из Данской земли, давеча приехал. А ты кто таков?

— Чего там спрашивать, Варрава? — окликнул его один из казаков. — На жупан его глянь — как есть, соглядатай ляшский!

— А что, похоже, — подтвердил Варрава, осмотрев Францишека с головы до ног. — Вяжи его, братцы!

Отточенный булат рассек воздух и замелькал в руках Францишека, выписывая петли.

— Кто приблизится, располовиню! — останавливая саблю, крикнул Згурский.

Казаки отпрянули, кто-то обернулся к проездным воротам и, заложив два пальца, оглушительно свистнул. Из-под арки показался стрелец, что-то крикнул, и спустя мгновение два десятка бородачей с бердышами и пищалями бежали к месту событий.

— Бросай оружие, шляхтич! — насмешливо сказал Варрава. — А то, глядишь, сквозь тебя дупла в дубе наворочают.

Згурский с шумом выдохнул и бросился вперед. Клинки уже зазвенели, суля кому-то скорую гибель, когда над валом, над крепостной башней послышалось:

— Стойте, стойте! Царь! Царь едет!

Казаки расступились, стрельцы, водрузив пищали на воткнутые в землю бердыши, взяли на прицел непрошеного гостя. К перелеску на белом, не темнее убранства ангельского, скакуне, покрытом ковром, точно попоной, в златотканом одеянии мчал юноша с едва пробивающимися усами. За ним следовала многочисленная свита, сияя бронями, собольими шапками, пурпуром и златом. Царь подъехал к Францишеку почти вплотную, осмотрел его изучающе и произнес с чувством внутреннего достоинства — того самого, какое бывает лишь у тех, кому небом назначено царствовать:

— Значит, ты и есть посланец круля Польского, Владислава?

— Истинно так, великий государь, — возвращая оружие в ножны, склонился Згурский.

— Прочли мы письмо твоего господина. Словеса он плетет, словно мед точит. И братом моим себя величает, и в дружбе вечной клянется, будто и не было всех прежних лет…

Згурский слушал юного царя, попутно разглядывая его свиту. Князя Дмитрия Пожарского он видел примерно в этих же местах за несколько лет до того, осаждая маленький острожек княжей усадьбы. За плечом вельможи мелькало суровое лицо в остроконечном шеломе — никак, воевода Елчанинов… С этим под Смоленском сходились в смертной рубке. Едва живы остались. Воевода пристально сверлил взглядом королевского гонца — должно быть, тоже узнал.

«Князь Пожарский у царя заместо правой руки. Государь всея Руси, сказывают, ему при встрече первым кланяется и отцом величает. Если скажет Пожарский казнить, так тому и быть».