Алекс Кун - Архангельск
Вторым пунктом в письме шло переведение пушкарей на круглосуточные стрельбы, ночью тоже. К моему возвращению они должны попадать в мишени, что бы с ними ни делали. Пусть хоть живут в башне друг на друге.
Отдал переписать письмо Ермолаю. Прочитав его, батюшка поднял на меня глаза и серьезно спросил:
– Все так худо, князь Александр?
– Нет, Ермолай, все просто отлично! Ты знаешь, кто такой слон? – После утвердительного кивка батюшки продолжил: – Так вот, мы небольшая, но ядовитая гадюка, и нам надо сожрать этого слона. И мы это сделаем, если яду и ловкости хватит. А если гадюке не хватит хотя бы одного качества, слон потопчется по ней и оставит одну кашицу, из которой возродить змею уже ничто, кроме, конечно, воли Господа, не сможет. Ты понял мою аллегорию?
– Да, князь, позволь, напишу письмо братьям и вместе с твоим отправлю?
– Напиши, конечно. Укажи им особо, что если форт взорвется, мы останемся без яда совсем. А если будет работать медленно, то яда у нас может не хватить.
Отправили письма. Представляю, что начнется через десять дней в цехах.
Теперь при светских визитах на саркастические улыбки отвечал не менее язвительными ухмылками. Летом, господа, посмотрим.
Вечерами были офицерские посиделки, так как все служилые воспринимали меня как полковника, то посиделки стали чуть менее травматичные для печени, однако утром входить в рабочий режим было трудновато. Иммунитет, на который рассчитывал, у меня так и не выработался.
На посиделках сплетничали и обсуждали Азовские походы, прошедший и будущий. По поводу прошедшего все мнения сходились к одному – еще чуток, и мы бы османов сковырнули. А про будущий поход – сейчас царь-батюшка галер настроит, и сковырнем обязательно. Так что обсуждали в основном этот «чуток» и насколько большое будет «обязательно». Сам поход давно разобрали на косточки и косточки неоднократно перемыли.
Переболев после нескольких наших вечерних посиделок, Федор теперь предпочитал наносить вечером визиты. Тая наконец-то наговорилась с Анной, но теперь и она начала участвовать в светских мероприятиях вместе с фавориткой Петра, чему не мешал, а, наоборот, тщательно ее инструктировал для усиления эффекта наших позиций. Можно считать, в среду мы вписались. Тая теперь стала очень ценным источником информации для планирования визитов. Так как сроки у нас ограничены, вернуться надо было еще по снегу. Приходилось тщательно планировать визиты и согласовывать, кому, что и главное как говорить.
Выехали из Москвы на последней неделе февраля, надеюсь, все же успеем.
Крюк в Кузяево скомкали спешкой, слишком долго укрепляли позиции в Москве. Но не обижать же людей, которые все лето трудились над шикарным поместьем и заводом. Мне все очень понравилось, обещал летом прислать мастеров на завод, и начнем работу. Поместье вызвало восторг, даже недостроенное – отлично работают. Постарался уложиться с похвалами и премиями в одни сутки, и на следующее утро караван двинулся дальше с существенным пополнением. Кроме семей, уже работающих на заводе, ехали еще несколько десятков будущих работников, соблазненных рассказами вернувшихся. На это также был расчет, и продуктов взяли с избытком. А кухонь мы изначально две везли.
На тракте нас никто больше не беспокоил, все же сотня морпехов не добавляла решительности ловцам удачи, если такие и прятались по обочинам. До места добрались без приключений, вот что значит грамотное планирование. Приключение нас ждало на месте.
Интерлюдия
Вавчуга
Горница большого поморского дома старосты с некоторого времени стала местом паломничества кумушек села. Большуху Авдотью и раньше любили за вескость мыслей да кулака. Ныне, когда ее дом стал местом испытания диковин с завода для всех жителей, на лавках Авдотьи народ не переводился.
Этот день исключением не стал. Женщины опробовали сбивалку для масла, по очереди вращая ручку и слушая, как в смешно вертящемся бочонке начинает бить по стенам образовывающийся кусок. Интересно, страсть. Но не это главное – посиделки без разговоров не бывают. И без напевок.
В большом помещении с недавно вставленными дивными окнами несколько баб тихонько, вполголоса напевали, задавая ритм работе:
На ули́це диво да на широкой было.Ой, на широкой было, да же́на мужа била да.На широкой было, да же́на мужа била.Ой, била, колотила, да плакать не велела да.
Напев тягуче тянулся, подхватываемый то одной, то другой мастерицей, которой хотелось поведать новости сегодняшнего дня. Из куплета в куплет лились сплетни, красиво разукрашиваемые разноголосицей. Тихий напев не разбудит даже младенца в зыбке-качалке, подвешенной на матице, он мог тянуться несколько часов.
Многим этот напев хорош. Музыки под него не надоть, такты знают все на селе и подпевают враз. Кто новость ведает – словами песню красит, кто не знает, голосом в лад подпевает. Можно и нитку перекусить, без урону хору, носом напевая, и младенца покачать. Под эти напевки и разговоры вести сподручнее.
Рукодельничающая на лавке Полина пела свежую сплетню про молодую Агафью и ее непутевого кормильца. Большинство сидящих рядом с ней слушали перипетии сплетни, даже скинув платки, чтоб, не дай бог, не пропустить что интересное – хотя это не мешало им подпевать мотив голосом.
Невестка Авдотьи, совсем еще молодая, с интересом прислушивалась к сплетне, нарезая на столе хитрые кривулины из ткани, даденные заводом на урок. Порой Лизка начинала тихонько подпевать, спохватывалась, заглядывала в качалку к своему первуше и продолжала сполнять урок завода.
Сама Авдотья, как большуха, вела неспешный бай с Ульяной, своей ровесницей, обо всем понемногу. Напевная сплетня Авдотью заинтересовала, только когда замелькало в куплетах ее имя. Тогда большуха прервала неспешный разговор, прислушалась, покивала головой, мол, так и было, замирила, как смогла, и продолжила обсуждение:
– …вот и прикладывай сама. Ни копейки мастеровые за диковину не взяли, сказывали, мастер не велел. Десятину с выделки просили, да то ж по-божески. Им десятина, батюшке, государю нашему, а все ставшее на погост с обозом дозволяют. Как гости ветряные на погост встанут, так и расторгуемся. Ты, Ульяна, думку поторопи, даром, что ль, коровенок в Холмогорах прикупили?
Ульяна кивала, косясь на новое диво с завода, смачно бумкающее о стены вращающейся бочки масляным комком, и думала над своими резонами – как-никак все поморское хозяйство на ней, ей и по рукам с гостями бить, но ей же и ответ пред мужем держать. А Данила ее, мужик хошь и справный, но строгий.
За полотняной занавесью, отделяющей женскую половину горницы, стукнула дверь в сени, колыхнув холстину стылым, уличным воздухом. Горница наполнилась мужским спором и покашливаниями. Девичий хор затих, так и не доведя до конца сплетню про поздний приход Иван Савича с обозом из Холмогор. Все взгляды на женской половине оборотились к большухе.
Авдотья не торопясь выплыла из-за выгородки, и до женской половины донеслось звяканье заслонки печи и голос большухи:
– Здравы будьте. Что такой всклокоченный, Егор?
Мужской спор прервался скрипом выдвигаемых из-под стола лавок и низким голосом старшего:
– Ты сюда глянь, Авдотья…
По столу зашуршала бумага, и наступила тишина. Женщины на своей половине навострили ушки почище, чем на срамную сплетню до этого.
Тишина тянулась, разбавляемая только сопением мужиков и задумчивыми вздохами большухи, занимающейся своим нелюбимым делом – чтением прописи. Растекающееся молчание нервировало всех обитателей и гостей дома, но прервать его никто не решался.
– Так что, Егор? Никак и до нас порубежье идет?!
Растерянность сквозила в тихом вопросе Авдотьи. Женщины за перегородкой даже привстали, ибо слово «порубежье» на Руси – это разоренные села, сожженные дома и холодный, зимний лес для тех, кто успел убежать.
– Того Господь не попустит! – Сочный голос Егора наполнил горницу. Вроде и не сказал ничего о деле, а льдинка от сердца оттаяла. – Но и самим береженье принять надобно.
Судя по шевелению и поскрипыванию лавок за выгородкой, мужики степенно покивали и перекрестились. Скрипы перекрыл голос Авдотьи:
– Мыслю, надо род собирать. – Под одобрительный гул большуха зашла на женскую половину, обвела встревоженных баб взглядом. – Ступайте по хатам, подруги, старших к нам скликайте. Вести недобрые с Москвы, от князя нашего.
Горница наполнилась движением и шепотками. Несколько раз хлопнула дверь в сени, пустив новую волну холода по ногам. Через пяток минут на женской половине сидела, зажав рот ладошкой и обнимая качалку с младенцем, молоденькая Лизавета, да гремела плошками у наблюдника Авдотья.
* * *Село посыпал мелкий снег, летящий туманными языками по ветру и играющий, будто щенок, с прячущимися от него под одеждой жителями. Настырный снег лез за капюшон совика и трепал длинные уши цебаки. Народ, скопившийся перед домом старосты, притопывал ногами, прихлопывал руками, подставляя разыгравшемуся снегу спину, но не расходился.
