Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют
Зато согласилась Ульяна, правда, причины своего согласия объяснять не стала, а обрадованная Верка и не спрашивала. Анна кое о чем догадывалась, но промолчала: не хочет говорить – и не надо. В своем праве.
Сама Анна согласилась без малейших колебаний: слишком уж многое в ее жизни связано с дальним родичем мужа, слишком уж близким человеком он для нее стал.
На следующий вечер Арина приготовила все необходимое для необычного «лечения». Да там той подготовки-то – несколько скамеек в горницу занести, чтобы всем места хватило. Правда, в этот раз Арине пришлось убедиться в правоте ее покойного свекра: тот не раз поучал сына, что, как ни готовься, как ни продумывай наперед любое дело, все равно рано или поздно что-нибудь да пойдет наперекосяк. Потому, приговаривал он, и нужен купцу изворотливый ум.
По счастью, ничего особого не случилось, просто девчонки лишний раз показали, что не стоит про них забывать. Причем даже не девичий десяток, а младшие: Аринины сестренки во главе с Елькой тоже явились дядьку Андрея лечить.
Уж когда и как они в тот день ухитрились подслушать женские разговоры, неизвестно; как подслушанное в их головах отложилось – тем более, но столько искренности и мольбы было на их мордашках, обращенных к Арине, что она не устояла – разрешила попробовать. Правда, сначала спросила Анну, дозволит ли она младшей дочери и свои силы к общему делу приложить. Боярыня только рукой махнула – пусть.
– Не зря, видать, Андрей Ельку еще младенцем на руках таскал, пусть постарается, коли и ты своих сестренок допускаешь. Вея говорила, она от кого-то тоже слыхала про такой обряд. Не помешают девчонки, а глядишь, и помогут: детские желания чистые да искренние, и посильней, чем у иных баб. Пусть взрослеют.
– Мы всем сердцем… – пискнула Стешка. – И Елька с нами… Она тоже хочет, чтобы дядька Андрей поправился… – и хлюпнула носом.
– Только уговор – не реветь! – нахмурилась Арина. – Слезы и сопли нам тут не нужны! Вы не оплакивать его пришли, а спасать! – и тут же подмигнула и легонько тюкнула сестренку по кончику носа.
Женщины расположились на скамьях, расставленных так, чтобы каждая хорошо видела лежащего на постели Андрея. Арина присела рядом с ним: и за руку можно держать, и лоб обтереть, и напоить. Ну а девчушки устроились прямо у ее ног, на половике. Повозились немного, устраиваясь поудобнее, привалились друг к другу, да так и замерли, уставившись на запрокинутое лицо с закрытыми глазами. Елька спросила шепотом:
– А уже можно?.. Ну любить его?
– Можно, милая, можно!
Сгущалась за окном темнота, в горнице колебались огоньки высоких свечей, загодя зажженных Ариной, и только дыхание нарушало тишину: негромкое, спокойное – собравшихся в комнате женщин, взрослых и еще маленьких, и хриплое, тяжелое – Андрея. Вроде бы и поодиночке все сидели, а все равно – вместе. И переживали – тоже вместе; даже хмурились и улыбались пусть и порознь, но почти одинаково.
Стешка с Фенькой, не сводя глаз с опекуна, вспоминали то могучего витязя, пришедшего из дремучего леса им на помощь, то осторожные прикосновения его сильных рук, когда он укладывал их, засыпающих, в телегу; то заново переживали смерть родителей и отчаянно боялись потерять теперь и дядьку Андрея (и почему его так боятся? Он же добрый! И Арина его любит! А он – ее! И все обязательно сложится хорошо – просто потому, что иначе и быть не может!)
Елька вообще не помнила жизни без Андрея – он всегда находился где-то поблизости, ну или по крайности – в походе, вместе с дедом. Как можно его бояться, она представляла себе еще меньше, чем ее подружки. Не сказать чтобы он так уж часто с ней возился, рассказывал сказки или как-то баловал – нет. Она бы и объяснить этого не сумела, но нарождающееся женское чутье не подводило: рядом с этим человеком всегда было спокойно, и она росла с уверенностью, что такой защитник отведет от нее любую беду. Младшенькая любимица всего рода и не помнила, как однажды ее, полуторагодовалую непоседу, Андрей перехватил на бегу, когда она направлялась прямиком к громадному цепному псу. Подхватил, прижал к себе, а потом бережно передал побледневшей матери. Ничего она не помнила, но вот то ощущение покоя и защищенности осталось.
Жена обозного старшины Младшей стражи обладала редкостным даже для баб, умудренных жизнью, свойством: она была воплощенным уютом. И дело не во внешности, хотя на первый взгляд невысокая, крепенькая, опрятная женщина с морщинистым лицом и натруженными руками так и источала умиротворение и довольство – будто никакие беды даже краем не касались ее.
Много лет назад Ульяна вот так же сидела возле постели второго сына, искалеченного упавшим деревом и уходившего вслед за старшим, погибшим от нелепой случайности, – только тогда она была одна. А сейчас она надеялась на чудо и одновременно боялась его – если получится, то, значит, и тогда могло получиться… а она не справилась. Может, оттого, что в одиночку с бедой боролась?
Что же такого было в Андрее, что семь разных женщин собрались тут ради него? Нет, она, конечно, помнила ту давнюю и некрасивую историю с глупыми девками и жалела несчастного парня, но как-то отстраненно – своих забот хватало. А сейчас вот задумалась, перебрала в памяти все, что знала или слышала о нем, и ахнула: да как же это возможно, чтобы такому человеку да не помочь?! Видимо, потому и согласилась, не раздумывая – сердцем-то сразу все почувствовала, а вот умом только что поняла.
Она вцепилась руками в край скамейки, напряглась и уставилась перед собой невидящими глазами. Губы временами что-то шептали (то ли молитвы, то ли просто повторяли имя – Андрея ли, погибших ли сыновей – кто знает?), по щекам потихоньку стекали слезы и капали на одежду – она ничего не замечала, захваченная одним-единственным желанием: «Не дай ему пропасть!» А к кому обращалась – к Господу, Богородице или даже к богам предков – не знала. Да и неважно, главное, что желание ее было искренним, и она отдавала ему все силы своего сердца.
Верка приступила к новому для нее делу так же, как и ко всем прочим, – истово, со всем пылом души. Признаться, сначала она думала больше о себе, о том, простит ли ее Андрей, и если простит, то почувствует ли она это и если почувствует, то как? Потом она вдруг вспомнила слова Арины о ловушке, в которую запросто можно попасть, если не следить за своими мыслями, и ужаснулась: неужто по легкомыслию своему успела навредить? Как следует выругала себя, встряхнулась, внимательно вгляделась во все еще серое лицо Андрея и тут неожиданно для себя самой пожалела наконец не себя, а его, да так, что слезы из глаз покатились. Она поспешно вытерла их, пару раз вздохнула поглубже и, так же как и Ульяна, взмолилась неизвестно кому: «Забери у меня, сколько ему надо, отдай ему! Пусть он на ноги встанет, пусть живет и своим деткам радуется. А прощение… Выживет – вымолю!»
Знакомство Анны с Андреем началось не самым удачным образом: молоденькая жена Фрола в первый же день после приезда в Ратное чуть не до смерти испугалась дальнего родича своего мужа. На высокого широкоплечего отрока с каменным, будто неживым лицом она случайно налетела в полутемных сенях, ойкнула и перекрестилась, приняв его за языческого истукана, которыми ее частенько стращала матушка. Метнулась обратно на кухню и… получила первый нагоняй от свекрови. В общем, взаимной любви или хотя бы мало-мальской родственной приязни между ними взяться было неоткуда.
Со временем она смирилась с частым присутствием Андрея в лисовиновской усадьбе – свекор почему-то очень пристально следил за молодым родичем. Жизнь текла, случалось всякое, и Анна перестала обращать внимание на него – есть он и есть… Других забот хватает. Умерла во время мора свекровь, Анна потихоньку взяла в свои руки управление усадьбой, приспосабливаясь к новому положению большухи. И тут пришло страшное: в один день не стало мужа, свекра привезли домой умирающим калекой, Андрей дышал на ладан… А потом – как будто мало Господь наказал – с непонятной болезнью свалился старшенький сынок. Доселе малозаметный Лавр работал как проклятый, чтобы удержать семейство, не дать ему скатиться в нищету; Анна, как могла, выхаживала болящих и металась по хозяйству.
Каково ей тогда приходилось, она не любила вспоминать… Зато сейчас, сидя в горнице вместе с остальными бабами, она перебирала сами по себе возникающие перед глазами картины: вот Андрей, сам недавно еле поднявшийся после страшного ранения, которое навсегда лишило его голоса, по очереди наклоняется над Мишаней и Корнеем, усаживая их поудобнее на завалинке – он только что вынес их из избы, чтобы погрелись на солнышке. Вот Андрей, уже окрепший, помогает Лавру в кузне… вспахивает семейную делянку… косит… поддерживает Корнея, впервые вставшего на деревянную ногу.
На просьбу Лавра, который опасался отпускать в пастухи не до конца оправившихся отца и племянника без надежного присмотра, Андрей только согласно кивнул – и Анна вздохнула с облегчением. Незаметно для нее он из страшилища стал надежной опорой, стеной, к которой можно прислониться. Даже на пасеке, выполняя приказ рассвирепевшего свекра – запереть спятившую бабу в омшанике, он не причинил ей вреда: просто зажал под мышкой, чтобы не зашибить о косяк. Сравнивая его со своим покойным мужем, Анна представила, что бы на месте Андрея сделал Фрол, и передернулась: тот, ни на миг не задумываясь, просто дал бы кулаком по уху, сшиб с ног, а потом за косы оттащил строптивую жену куда велено.
