Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
– А с какой стати ты мне указываешь? – Паше ситуация категорически не нравилась. Палий не вызывал у него никаких положительных эмоций. Во–первых, у него были и блохи, и вши. Во–вторых, он обладал патологической живучестью. С переломанными ребрами по селу шастать – это не каждому дано. В третьих, долговязый махновец был у командира отряда кем–то вроде адъютанта.
– Бо ты – дурень. Хоть и студент, а все равно дурень. Малой еще воевать.
Паша только вздохнул. А ведь прав этот бандит лохматый. Только ему уходить некуда. И улица не проложена, и дом не построен. Это местные – степняки, хрен их найдешь, если что. За мыслями Паша не заметил, как вышел из сарая. Навстречу попался шатающийся и плюющийся кровью Гвоздев. Вырвали–таки человеку два зуба сразу. Ну ему хоть не особо больно было, потому что напился повстанец перед этим в дугу. Или даже хуже. А зубы свои вырванные мне под нос совать зачем? Оба гнилые, даже неспециалисту видно. Убери, или сблюю. Это еще что за визг нечеловеческий? Тетка Палажка тоже про зубы вспомнила. Так она же трезвая, в отличие от некоторых. А зуб, судя по сопению командира, засел в десне на совесть. Ну зачем же Демченка пинать? Он молотобоец бывший, и не таких удержит.
Митенька стоит, папиросу курит, на резиденцию Ворона поглядывает. Разочарован гимназист в атамане. Ничего демонического в нем нет, даже и клички какой. Ворон – то фамилия у него.
К вечеру командир заработал макитру глиняную, новую, с узором, шмат сала, кастрюлю новую, железную, и рогатку–куробойку, от одного маленького мальчика, который от большого ума колол прошлогодние орехи зубами.
Утро выдалось отвратительно ярким, и птички премерзко щебетали. Отряд неспешно ехал в направлении деревни Лозняки, где, по словам местных жителей, квартировал удачливый Терентьев. Командир про атаку не говорил ничего конкретного, отделывался фразами «не спешим особо, до ночи успеем». Паша недоумевал.
– Интересно, а почему именно к ночи? – гимназист жаждал боя. А тут едь себе шагом, слушай ругань товарищей. Да и как–то домой тянет, к любимому креслу абрикосового цвета и Жюлю Верну. И не надо чистить чужих лошадей, выслушивать пакостные байки про жену раввина и цадика из Житомира, или как прапорщик Сазонов попал в спираль Брено и сутки орал диким голосом. Или как генерал–губернатора Москвы бомбой разорвало, нога на крыше оказалась. Или как батальон австрияков вырезали… Маменька такие разговоры не одобрила бы.
– Потому что кончается на «у», – Демченко не был расположен к задушевной беседе
Гимназист взглянул на остальных. Угрюмые похмельные рожи. Гвоздев вот шапкой обзавелся, вместо своего шлема. Палий, байстрюк сельский, зубы скалит, о чем–то с Коганом говорит. Наверно, не про то, как краску разводить. И как такого земля носит? Или этот, который вчера пришел. Брр. И обычный же человек, на кухаркиного сына похож – такой же жилистый и волосы темные. Вот только кухаркин сын под Перемышлем остался, а Крысюк ходит себе по земле, людей убивает. И жену такую же взял – как она австрияка вареничками накормила, слушать тошно. Особая начинка в тех варениках – иголки патефонные, поломанные. Ну и мясо, чтоб вражина не догадался сразу.
Идут кони разномастные, фыркают изредка, головами мотают. Молчат повстанцы. И пулемет у врага есть, и винтовки новые, дюже мощные, если Крысюк не брешет. Вот и приходится выкручиваться, на людей Ворона надеяться. Продотряды резать – дело нужное, кто б спорил, но молодые сильно у него хлопцы. Сопляки необстрелянные, если честно. С германцами не воевали, под артобстрел не попадали, от ероплана по балкам не прятались. А количество бойцов вроде как совпадает. А сам Ворон торчит у себя в экономии. Крысюк и Яковлев сначала матерились, потом стали совершенно неприлично ржать, аки кони. Ну прострел у атамана, да и постарше он этих поганцев будет, под шестьдесят уже Ворону. Вот доживете до его лет, сами будете самогоном растираться. Если доживете, конечно. А Яковлев – человек странный. Ушел добровольцем из гимназии на фронт в четырнадцатом году, предварительно прикарманив отцовский золотой портсигар. А вот на тебе – в санитарный поезд определили. Бинты стирать. И принял как–то горе–санитар на посту эфира, и видел он ужас великий, а какой – не рассказывал никому. Даже по пьяни. Даже белокурой Жози, которая свои услуги оценивала аж у целый рубль и стояла возле театра в Мариуполе. И письма ей Яковлев писал регулярно.
Это что еще за новости? Краснопузый разведку выслал? Яковлев привычно дернул плечом, сбрасывая винтовку в руки. Кроме трепетной любви ко всяким инструкциям и вере в то, что его дама сердца на самом деле – невинное, заблудшее создание, бывший санитар заслуженно считался снайпером. Один из красноармейцев мешком свалился на землю, второй оказался сообразительнее и рванул галопом к деревне. Яковлев выстрелил второй раз. Попал. Только не насмерть. Удержался, гаденыш.
Командир тихо выматерился. А хороший ведь был план. Придется атаковать сейчас. Господи, хоть и нет тебя, пусть у них пулемет заклинит.
Палий зажал повод в зубах, потянул шашку из ножен. Отряд рассыпался лавой, понесся без команды. О, а вот и вражина подоспел. С тачанкой трофейной. И винтовки тоже трофейные. Рубай в грязь! О, уже чья–то голова слетела. И автоматы в дело пошли – был махновец – нету махновца, аж из седла вышибло. О, кишочки летят – Коган пулеметчика гранатой успокоил. Нате вам сюрприз с фланга! Паша стрелял в белый свет, стараясь одновременно не упасть с лошади и не попасть в своих. Гимназиста не было видно. Пулемет замолчал. Демченко везучий человек, без лошади остался, из кольта по красным садит. А сопляки ничего держатся. Не бегут. Это ж кто кого так располовинил? Натурально до седла разрубил. Гвоздев дорогу прорубает. Буквально. За ним остальные рванули.
Наша берет! Они винтовки бросают! Даже трофейные не помогли. Их же уметь заряжать надо. А не так тех винтовок и много – на сотню – десять штук. Дюже сложные, жалуются люди. Один рожок не тем концом вставил. Намертво. Как – это науке неизвестно, но товарищ Мокроусов это сделал. Стоит теперь, ушами шевелит. По желанию. И так жалобно смотрит, что хочется дать ему копеечку.
– Давайте его расстреляем! – Митенька объявился. Кто гранату кинул, а чеку сорвать забыл? Кто Гвоздева с красноармейцем перепутал, тот еле успел коня вздыбить? Вот теперь и извиняйся, человек из–за тебя с лошади навернулся, чуть шею не сломал.
– Заткнись, – Крысюк в тачанке сидит, пленников под прицелом держит. И рожа у него довольная до невозможности. Восемнадцать человек в плен сдалось и еще комиссар.
Жаль, Терентьева в плен не взяли. Вот везучая сволота! А сапоги у него модные такие, юфтевые, со скрипом. Мокроусов на те сапоги зырк–зырк. И действительно, зачем Терентьеву сапоги, если у него башка на лоскуте кожи держится? Молодец Палий, что тут говорить. Молодняк трупы обшаривает, плюется – шинели драные, сапоги стоптанные. Вот раньше немец был – мечта мародера, а эти… . Защитники рабочих и крестьян! Яковлев до сих пор смеется, брошюрку у них какую–то нашел и аж икает.
– И чего делать будем? – Радченко вылез. Ну тебя только для полного счастья не хватало! Сказано – лежи тихо, блюй у тазик, нет. Выполз, за стенку хватается. Полбашки в крови. Ты спасибо скажи, что тебе ее не развалили пополам, только ухо снесло да скальп порвало.
– Вы жить хотите? – Демченко тоже приметил сапоги. Но размер! От уж угораздило! Не налезут ведь. На гимназиста какого – самый раз.
– Не понял? – пробасил один из пленников, приземистый мужик с седыми усами подковой.
– Можете идти отсюда на все четыре стороны, можете – до нас, если хотите. Мокроусов как стоял так и сел.
– Та если мы обратно придем, нас же постреляют. За дезертирство.
– А у нас командиры выборные. Самогону – хоть купайся.
– Ну вы только подумайте! У этих «угнетенных жертв кулацкого бандитизма» подушки в каждой хате, – пробурчал красноармеец в штиблетах и шинели с черными разговорами.
– Землю мы уже давно поделили. От чего сюда лезете? Жрать нечего? А попросить не догадались? Чи поменять мануфактуру на жратву? А все забирать зачем? Чтоб человек зимой с голоду помер? И белые такие же. Тоже забирают, тоже хаты палят.
Палий не понимал, какое отношение лично к нему имеет мировая революция. У него и так есть хата, которую бы надо побелить, корова, экспроприированная у помещика, хорошая черная корова, и хорошо бы мотоцикл купить. На мотоцикле можно девок катать. И ему как–то не хотелось освобождать рабочих и крестьян Индокитая от индокитайских же буржуев. Особенно под руководством комиссара. Особенно вот этого. Гладкий, ручки белые, нежные. Вот Терентьев, зараза такая, сам людей в бой вел, двух наших зарубал, прям як на листовке у картинках рисовали. А ты под кроватью у людей сидел. Крыса штабная. Мало мы таких в семнадцатом. А это мысль. Палий поймал вошку, полюбовался добычей, щелкнул пальцами. Кажется, где–то он видел лимонку, да олия на кухне точно была.
