Анатолий Спесивцев - Атаман из будущего. Огнем и мечом

Помимо хозяйственных хлопот, на казацкую старшину обрушилась и политическая неприятность. К ним явились два иеромонаха, посланцы от митрополита Киевского Могилы. На расширенном атаманском совете они стали уговаривать казацкую верхушку прекратить военные действия и договориться с поляками миром.

— Господу неугодны кровопролитие и смертоубийство. Его святейшество послал нас не допустить такого богопротивного действа.

Все попытки Хмельницкого или Татаринова объяснить невозможность договора, склонность католиков нарушать любые обещания наталкивались на нежелание присланных прислушиваться к аргументам. Легко было заметить, что часть полковников и атаманов к призывам митрополита относится с большим интересом. Могила был тогда среди православных в русских воеводствах Речи Посполитой весьма популярен и авторитетен.

Выходец из семьи молдавского господаря, родственник Потоцких и Вишневецких (матерью проклятого ею за переход в католичество Ярёмы была родственница Могилы Могилянка), истово защищая православие (и тайком выторговывая особые привилегии для перехода в униатство), он не забывал об интересах своей родни. "Власть — как известно — от Бога", митрополит и по религиозному долгу, и по своему происхождению открыто вставать на сторону восставших хлопов не мог. В конце концов, посланников выгнали взашей прочь из лагеря, что потом послужило причиной серьёзных трений с церковными властями. После вынужденного ухода от казаков никто этих иеромонахов не видел, видимо, попались они под горячую руку шляхтичу-католику.

Не обошлось в лагере коалиции и без внутренних склок, переходящих в схватку. Сцепились по какому-то поводу (а может, и совсем без него) представители двух давно враждующих родов из племени бжедухов. Только решительное вмешательство опасавшихся подобного развития событий казаков, со стрельбой в воздух, предотвратило большую резню. Вполне в духе национальных традиций, черкесы продолжали ненавидеть соседей-черкесов больше, чем кого-либо другого. Не случайно куда менее многочисленные и несравненно хуже вооружённые крымские татары собирали с них людоловскую дань.

Наконец, многие стали требовать от командования не сидеть сиднем в укреплённом таборе, а идти сразу на поляков и громить их беспощадно. Здесь уже знали о дорогих, роскошных вещах, понавезённых панами туда для собственного удобства. Многим аж под седалищем горело, будто кто скипидаром смазал, так жаждалось им всё это пограбить. Причём среди этих активистов была не только голытьба, пропивающая вмиг любую самую богатую добычу. Рвались в поход и некоторые почтенные полковники, имеющие богатые хутора или процветающие именьица.

Командованию войском приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы разъяснить свою позицию, нежелательность попадания под удар гусар в походе. О гусарах многие знали не понаслышке, аргумент действовал, но ненадолго. Ещё пока панские сокровища продолжали бередить казачьи души. Самых активных крикунов атаманы посылали в разведку. Развеяться и побыть поближе к желанной цели. Невдалеке от поляков всегда крутилось несколько казацких отрядов на быстрых лошадях. Поэтому о выходе польского войска командование коалиции узнало своевременно.

Удачно выполнив половину задуманного для его отряда, Иван не мог не понимать, что шансы на продолжение у него невелики. Посланная на выпас сотня сможет атаковать табун для его захвата не раньше ночи. Удастся ли им захватить лошадей… Бог весть. Надеяться сугубо на его милость атаман не привык, решил подстраховаться. Используя трофейных коней поляков пытавшихся пробиться к захваченному лагерю, срочно довел число всадников из своих хлопцев до сотни и отправил на выпас. Дав задание захватить вражеских лошадей сегодня и пригнать их к основному отряду как можно раньше завтра утром.

По уму ему следовало бы заняться собиранием трофеев и определением судьбы захваченных в плен девок и прочего мирного люда. Впрочем, обнаруженный среди пленных личный палач Станислава Конецпольского под это определение явно не подходил. Казачью инициативу о предоставлении палачу возможности опробовать удобство сидения на толстом колу атаман одобрил. Причитания палача о своей невиновности и его мольбы, совмещённые с жалостливым рассказом о многочисленных малых детках, никого не разжалобили. Наоборот — вызвали целый ливень шуток и издёвок. С весёлыми комментариями ненавистного ублюдка, замучившего не один десяток казаков, посадили на кол, всунув его в соответствующее отверстие. Дикие крики и визг наказуемого привносили в процедуру приятные для казаков нотки. Если верить казачьей реакции на них. Столб с "украшением" подняли и воткнули в заранее выкопанную яму, а потом укрепили его в ней.

Позанимавшись немного хозяйственной деятельностью, Иван заскучал. Вот-вот должна была грянуть решающая битва, о которой он столько мечтал, а из-за этих дурных панов принять в ней участие не мог. Идти пешими в тыл войска, имеющего многочисленную кавалерию — смертельно опасная авантюра. А сбить табор он не мог из-за недостатка лошадей и волов. Помучавшись в тяжких раздумьях, взглянул на садящееся светило и решил: "На вечер большого отряда конницы поляки не пошлют, от малого мы легко отобьёмся. Можно подобраться к полю будущей битвы и там за ночь окопаться так, что хрен они нас из-под земли смогут быстро выковырять". Выслав в передовой дозор четыре полусотни пеших казаков, Васюринский с двумя тысячами пехотинцев и сотней всадников выступил на север. Имевшуюся конницу распределил на три части. Тридцать человек на свежих, из лагеря конях отправил впереди войска, авангардом. Остальных поделил пополам и послал в стороны, служить боковым охранением. Уже в начале пути ему привели десяток реестровцев, посланных узнать причины стрельбы и появления дымных столбов в лагере. Казаки, очень обиженные и злые на поляков, вместо разведки совершили дезертирство.

Посомневавшись немного, Иван присоединил перебежчиков к авангарду. Немного погодя именно подавляющее численное преимущество, четыре к одному, помогло казацкому передовому дозору не просто разбить, а полностью уничтожить наткнувшийся на них десяток хорватов.

Не слишком бодро, но неутомимо пыля по дороге, казаки к закату встретились с более серьёзной проблемой. Авангард столкнулся с лёгкоконной польской сотней. Бахнув, не особо целясь, во врага, не столько для уменьшения его численности, сколько для предупреждения шедшей сзади пехоты, казаки дружно развернулись и драпанули от более сильного противника. Те принялись азартно их преследовать и вскоре вылетели на казачью пехоту, разворачивающуюся в цепь из колонны.

Вынужден сделать мини-отступление. Кавалерийские командиры могли быть умными, а бывали и не очень… хм… сообразительными. Но, безусловно, необходимой, обязательной для них чертой была личная храбрость. Вот и ротмистр, посланный для разведки Потоцким, был верным ему и храбрым. Боевой опыт его ограничивался карательными экспедициями против хлопов. В ходе которых ему приходилось атаковать куда более многочисленного противника и, пусть с немалыми потерями, вдребезги его разбивать. Увидев пехоту без пикинёров, он не задумываясь скомандовал атаку: одетых в нищенское тряпьё казаков ротмистр посчитал очередной хлопской ватагой. Это была последняя в этой жизни его ошибка.

Все казаки развернуться в цепь для стрельбы не успели, в бою приняла участие только половина пехотинцев, около тысячи человек, но и этого хватило. Большинство казаков пижонски стреляли не в коней, а во всадников, но и тысячи выстрелов было достаточно, чтобы ссадить с сёдел больше трёх четвертей поляков. В том числе — всех командиров. Оставшиеся живыми сначала проскакали немного вперёд по инерции, потеряли ещё несколько человек от выстрелов находившихся ранее в глубоком строю колонны пехотинцев, остановились в нерешительности и только потом развернулись и попытались сбежать. Поздно. Пока пехота расстреливала зарвавшуюся польскую конницу, казацкий авангард развернулся и набрал ход, атакуя остатки вражеской сотни. Не ушёл никто, всех порубили или пристрелили выстрелом из пистоля в спину.

Пока казаки ловили польских коней и проявляли милосердие к ещё живым полякам (перерезая им глотки), Васюринский приказал отойти к небольшому холмику невдалеке и окопаться на нём. Он решил, что не стоит испытывать казацкое счастье дальше: выскочи на казаков не сотня, а тысяча, собирали бы трофеи среди вражеских трупов уже поляки. Выловленные кони немедленно были распределены среди пехотинцев, вдвое увеличив конницу в отряде Ивана. Только глубокой ночью казаки, отрыв окопы, смогли прилечь отдохнуть.

Момент истины

Польское командование знало о численном преимуществе врагов. Оба лагеря были полны подсылов и готовых на предательство людей. Большее, чем обычно, количество казаков, как считали Потоцкий со товарищи, существенной опасности не представляло. Они считали, что в основном собравшиеся там — сбежавшие хлопы (в чём сильно заблуждались). Не тревожило их и двойное превосходство в пушках у врага (здесь коронный гетман просчитался) — из-за их, по донесениям предателей, отвратительного качества, годного только для стрельбы щебнем (доступ к большей части орудий в казацком лагере был сильно ограничен, поэтому шпионы ориентировались по тому, что могли рассмотреть). Смущала многочисленная конница, подсылы и перебежчики называли цифры от тридцати до ста тысяч. В сотню тысяч здесь никто не верил, однако чувствовали, что самым трудным в разгроме врага будет уничтожение его кавалерии. Радовало их то, что сбежать они не смогут из-за выбранной ими самими для битвы местности.