Андрей Ерпылев - Золотой империал
Слава богу, Анюта была дома, причем жива и здорова. Несмотря на волнение за своего ненаглядного Лешеньку, девица явно ждала капитана, так как приоделась и накрасилась. Из-за кричащей, не слишком умело наложенной косметики она теперь казалась гораздо старше и уже мало чем походила на вчерашнюю зареванную соплюшку. К слову сказать, сегодня она была не в пример разговорчивее и толковее.
После нескольких пресеченных, впрочем, Николаем в зародыше попыток перевести разговор на судьбу злосчастного Клеща, Алехина довольно внятно описала загадочного Князя, его внешность и манеры. Подробно пересказала она и содержание недавнего разговора с ним. Особенно насторожил капитана тот момент, что, едва узнав о плачевном состоянии Грушко, Князь сразу же потерял к девушке всяческий интерес и мгновенно исчез, даже не подумав проститься.
Николай кинулся к соседке, но той уже не было дома. Как назло, больше ни у кого в подъезде телефона не оказалось. Помянув мысленно всех соседкиных предков до седьмого колена, а также заодно весь старый район города, где аппараты были редки, как жемчужины в известном месте, капитан кубарем скатился по лестнице и прыгнул за руль.
Везение сегодня окончательно отвернулось от Александрова: выворачивая с улицы Куйбышева на Строителей, он едва не протаранил сияющий черным лаком борт чьей-то (но явно не простой) «волги». Хотя между ободранным бортом «жигулей» и сверкающей высокопоставленной тачкой явно имелся солидный просвет, Николаю пришлось волей-неволей вылезать из-за руля и сбивать пыл разъяренного водилы синими корочками. Одним словом, к больнице он подъехал уже затемно, ибо мартовский день короток, а природа не расположена нарушать свои законы даже для работников правоохранительных органов.
Отмахнувшись тем же удостоверением от вахтерши, встревоженной клушей пытавшейся загородить проход в храм Гиппократа, капитан на одном дыхании взлетел на хирургический этаж и еще с лестницы убедился в наличии в конце пустынного коридора постового, по-прежнему безмятежно сидевшего у дверей палаты, где обретался Клещ. Николай прислонился к выкрашенной веселенькой серо-голубой казенной краской стене и перевел дух, стараясь унять сердце, явно пытавшееся покинуть опостылевшую за три с увесистым хвостиком десятка лет александровскую грудную клетку. «Да, капитан, — попытался иронизировать над собой милиционер, — нервишки-то лечить надо, да-а-а. И моторчик пошаливает... Придется, наверное, пореже к Жорке-то бегать, а?..»
Дыхание постепенно восстанавливалось, и Николай, оправив одежду, уже обычным шагом направился к реанимации. Сержант снова вскочил со стула, проклиная, видимо, в душе настырного капитана. «Забыл чего, что ли?» — так и читалось в укоризненных глазах парня.
Клещ находился на месте, то есть спал, отвернувшись к стене и укрывшись одеялом чуть ли не с головой. От двери Александров видел стриженый затылок со счастливой, по полузабытому детскому поверью, двойной макушкой. "А ведь и впрямь счастливчик, — подумал Николай. — И вены себе резал, и
Князь этот страшненький к нему направлялся, а спит, засранец, как сурок".
Капитан вышел и, прикрыв за собой дверь, строго-настрого приказал постовому никого, кроме врачей и прочих медицинских работников, к арестованному не пускать. Он уже совсем направлялся к лестнице, когда от макушки (одинарной, то есть несчастливой, как и у подавляющего большинства) до пят его пронзила мысль: а каким таким образом Клещ сумел отвернуться к стене? Ведь он, капитан, отлично помнил, что Грушко был надежно прикреплен ремнями к раме койки. Неужели раззявы-врачи отвязали его? Это же...
Чуть не сшибив с ног сержанта, так и не успевшего усесться на свой табурет, Николай ворвался в палату и кинулся к койке. Мгновение — и казенное одеяло отлетело в сторону.
Арестованный Грушко Алексей Федорович, 1979 года рождения лежал по-прежнему на спине, так же как и раньше крепко пристегнутый ремнями к кровати. Однако широко открытые глаза его теперь уставились в грязно-голубую стену, будто любуясь похожим на старинную географическую карту узором трещин на бугристой краске. Клещ был давно и безнадежно мертв, тонкая его шея безжалостно свернута...
4
Князь каким-то шестым чувством почувствовал чужое присутствие за спиной.
Он еще не понял, кто именно за ним идет, профессионально или нет пасет, представляет ли угрозу вообще, но сразу интуитивно начал отрабатывать хвост и уже через несколько минут точно знал, что двое преследователей — настоящие дилетанты, никакие не филеры, а совсем даже наоборот... Они не следили за ним, то есть не производили, говоря на профессиональном жаргоне топтунов, наружного наблюдения, а попросту ломились нагло и тупо, скорее всего стремясь загнать куда-то, где ждет засада из таких же тупиц, и «опустить», по привычке дворовой шпаны, неумностью и жестокостью своей одинаковой во всех мирах и временах.
Князь скупо улыбнулся. Если бы эта парочка, висящая у него на хвосте, знала, в какой именно карамболь влипает...
Но, как ни крути, просвещение придурков никогда не входило в число его любимых занятий, а альтруизмом он, увы, не страдал вообще. Как и приступами жалости.
* * *Серепан, вожак шайки молодых парней, едва-едва достигших возраста, с которого наступает уголовная ответственность, срисовал жертву еще в центре города. Башка трещала после вчерашнего (хотя вчерашнего ли, если едва смогли очухаться в шесть вечера) перепоя, а хилых «бабулек», которые удалось наскрести по карманам у всех четверых, едва хватило на бутылку какой-то бормоты с гордым названием «Узбекистан портвейна», что по-русски означало более привычное: «Портвейн узбекский», и поэтому настроение было довольно сумрачным.
Заплутавший себе на горе лох был прикинут с нездешней элегантностью (собственно, и слова-то такого Серепан, он же Сальников Сергей Николаевич, девятнадцати лет от роду, с грехом пополам окончивший восьмилетку в Адляне, об уральской колонии для малолетних понятия не имел, но определил интуитивно) и к тому же совсем не производил впечатления богатыря. «Опустить» такое чмо для четверки экрановских, то есть живших в районе кинотеатра «Экран», парней, младшему из которых скоро исполнялось четырнадцать, а старшим был Серепан, не составляло никакого труда. Главным вырисовывалось одно соображение: где?
Вожак быстро принял решение вести мужика до старого района, где в это время суток почти безлюдно, благо тот вроде бы именно туда и направлялся. Посовещавшись, парни быстро разделились. Двое пошли за жертвой, а Серепан с Акулой — здоровым, туповатым увальнем (чуть ли не дауном), представлявшим для главаря интерес только своей физической мощью, рванули дворами вперед.
Оставалось только надеяться на то, что интеллигент не свернет куда-нибудь. Согласно плану, в этом случае «хвост» должен был поднять шум и задержать его до подхода главных сил. Процедура грабежа, то есть действия, подпадающего под сто сорок пятую статью УК, чтимого «великолепной четверкой» не слишком свято, была отработана до мелочей, и проколов практически не случалось.
В томительном ожидании прошло минут пять. Наконец из-за поворота донесся стеклянный хруст подтаявшего задень, но прихваченного вечерним морозцем снега, многократно усиленный отражением эха от стен сталинских двухэтажек, теплившихся редкими и плотно зашторенными окнами. Неразбитый фонарь здесь был только один, да и тот тускло светил метрах в ста пятидесяти от места, где в густой тени притаились двое.
Завидев спокойно шагавшую жертву, Серепан и Акула не торопясь вышли на свет, если полутьму позднего мартовского вечера можно было так назвать. Судя по участившемуся хрусту шагов за спиной мужика, двое преследователей-загонщиков заторопились. Кольцо вокруг ничего не подозревавшего прохожего сжималось.
Серепана несколько насторожило то, что мужчина совершенно не испугался на первый взгляд внезапно возникшего препятствия и остановился, только вплотную подойдя к парням.
— В чем дело, молодые люди? — вежливо начал он. — Чем могу служить?
Повисла неловкая тишина, нарушаемая только скрипом ледышек под ногами подошедших сзади Коши и Лаптя, переминающихся в нерешительности с ноги на ногу. Вожак, считавший себя матерым уголовником, решил форсировать события и, мастерски сплюнув под ноги интеллигенту, заявил:
— Не бухти, козел. Гони башли!
— Что-что?
— Бабки гони, не понял, что ли? Деньжата! — Костлявый кулак главаря оказался прямо под носом жертвы, демонстрируя неумелую наколку.
— Зачем же так грубо? — Прохожий полез в карман пальто левой рукой, на которой тускло блеснул металлический браслет часов. — Я и так отдам все, что вы пожелаете.
От демонстративной покорности жертвы Серепан моментально обнаглел и шагнул еще ближе.
— Котлы тоже снимай, петух!
