Элис Манро - Луны Юпитера (сборник)

В больнице я спросила у отца, был ли когда-нибудь хоть у одной из тетушек кавалер.

– В твоем понимании – нет. Не было. Ходила у них шутка насчет мистера Блэка. Они твердили, что он сохнет по Сьюзен, вот и построил себе поблизости хибарку. Не думаю. Это был одноногий тип, который на лугу, в самом углу, действительно поставил себе домишко – там и умер. Еще до моего рождения. Ты же знаешь, Сьюзен была самой старшей: когда я появился на свет, ей уже стукнуло двадцать, а то и двадцать один.

– Значит, романа у нее не случилось?

– Думаю, нет. Просто болтали. Он австрияк был, что ли. Блэк – это вроде как прозвище; может, он сам и придумал так себя назвать. Кто бы ее к нему отпустил? Он там и похоронен, под большим камнем. Мой папаша его хижину снес, а доски к себе оттащил – курятник построил.

А ведь я это помнила: помнила тот валун. Помнила, как сидела на земле и наблюдала за отцом, который подправлял какую-то изгородь. Я поинтересовалась, насколько правдивы те воспоминания.

– Все может быть. Когда мой папаша слег, я и в самом деле ходил чинить заборы. Только ты была совсем крохой.

– Я сидела и не сводила с тебя глаз, а ты сказал: «Видишь там большущий камень? Под ним могила». Не помню, чтобы я полюбопытствовала, кто там похоронен. Решила, наверное, что ты пошутил.

– Какие могли быть шутки? Чистая правда. А похоронен там мистер Блэк. Кстати, мне сейчас вот что пришло в голову. Помнишь, я рассказывал, как умерли моя бабка и двое малых детей? В доме одновременно лежали три мертвых тела. И не во что было их завернуть – разве что в кружевные занавески, еще из дому привезенные. А дело было летом, в жару, кругом холера бушевала, долго раздумывать не приходилось. Так их и схоронили.

– В кружевных занавесках.

Отец засмущался, как будто протягивал мне подарок, и резко сказал:

– Вот такая подробность. Я подумал, тебе будет интересно.

Через некоторое время после смерти отца я сидела в Центральной библиотеке Торонто и просматривала микропленки со старыми газетами, которые понадобились мне для работы над сценарием документального телефильма. В глаза бросилось название Далглиш, которое я не вспоминала сто лет.

Как стало известно, на ферме м-ра Томаса Флеминга в возрасте сорока пяти лет скончался мистер Блэк (полное имя неизвестно), проживший три года в хижине, построенной им с разрешения м-ра Флеминга на краю луга. При жизни он питался картошкой, которую выращивал в минимальных количествах, а также рыбой и мелкой дичью. Считаясь уроженцем одной из европейских стран, он тем не менее представлялся как Блэк и не разглашал свою историю. На каком-то этапе жизни м-р Блэк потерял ногу, из чего многие заключили, что он, очевидно, воевал. По некоторым сведениям, он порой негромко разговаривал сам с собой на иностранном языке.

Без малого три недели назад м-р Флеминг, заметив, что из трубы хижины не идет дым, решил проверить, в чем дело, и обнаружил, что отшельник совсем плох. У того был рак языка. М-р Флеминг вызвался перенести больного в свой дом, но м-р Блэк ответил категорическим отказом, хотя впоследствии позволил переместить себя в принадлежащий м-ру Флемингу сарай и, коль скоро погода стояла теплая, остался там, доверившись заботам барышень Флеминг, которые живут в родительском доме. В этом сарае больной и умер. Согласно его воле, он был похоронен вблизи своего скита и унес в могилу тайну своей жизни.

Мне подумалось, что надо бы съездить да посмотреть, уцелел ли этот валун. Никого из близких у меня в тех краях не осталось. Воскресным июньским утром я села за руль; мне даже не пришлось пересекать Далглиш – шоссе теперь идет в объезд города. Я опасалась, что не смогу найти ферму, но оказалась там на удивление быстро. Теперь это отнюдь не заброшенное место. Там спрямили проселочные дороги, построили двухрядный железобетонный мост, половину горы Хеврон пустили на гравий, а луга и выпасы засеяли пшеницей.

Бревенчатый амбар снесли. Фермерский дом отделали нежно-зеленым алюминиевым сайдингом. Прорубили несколько дополнительных широких окон. Бетонная плита, где сиживали на стульях с прямыми спинками, глядя на дорогу, мои тетушки, превратилась в патио с вазонами герани и сальвии, с кованым столиком под тентом и яркой складной мебелью из пластика.

Я, конечно, терзалась сомнениями, но все же постучалась в дом. Мне открыла молоденькая беременная женщина. Она провела меня в светлую, радостную кухню: линолеум с рисунком, имитирующим кирпичную кладку, встроенные шкафы – вполне возможно, из клена. Перед телевизором сидели двое ребятишек, хотя экран при ярком свете дня казался совсем тусклым. Деловитый молодой отец семейства стучал на калькуляторе. Казалось, ему ничуть не мешает орущий телевизор, как детям не мешал дневной свет. Хозяйка, перешагнув через большую собаку, открыла водопроводный кран.

Вопреки моим опасениям, выслушали меня без явной досады. Наоборот, хозяева даже заинтересовались, стали подсказывать, – как выяснилось, они кое-что знали про тот камень. Муж сказал, что ферму приобрел у моих тетушек его отец, но участок через дорогу прикупить не смог – землю уже кому-то продали. По его расчетам, валун лежал как раз на том участке. Да, отец ему рассказывал, что там, под большим камнем, кто-то похоронен; было дело – они ходили в ту сторону на прогулку, но в последние годы даже не вспоминали про этот валун. Сейчас молодой человек вызвался меня сопроводить – ему и самому стало любопытно.

Я думала, мы пойдем пешком, но он повез меня по переулку на своей машине. Мы остановились и, осторожно ступая, двинулись прямиком через пшеничное поле. Пшеница доходила мне до колен; это означало, что камень будет виден издалека. Я спросила, не сделает ли нам замечание хозяин, но мой провожатый ответил, что нет: хозяин тут даже не появлялся, он нанял каких-то людей для работы на земле.

– Этому человеку принадлежит тысяча акров пшеничных полей в одном только округе Гурон.

Я заметила: фермер в наше время должен быть бизнесменом, так ведь? Молодому фермеру, очевидно, понравилось, что я так считаю, и он пустился в объяснения. Действительно, приходится идти на определенный риск. Расходы непомерные. Я поинтересовалась, есть ли у него современный трактор с кондиционером в кабине, и он сказал, что есть, да. Если с умом вести дела, продолжал он, то выигрыш, финансовый выигрыш, может оказаться вполне ощутимым, но надо понимать, что на этом пути существует множество препон, о которых люди даже не догадываются. Весной, если все сложится благополучно, они с женой собирались впервые поехать отдохнуть. В Испанию. Дети требовали, чтобы родители занялись сооружением бассейна, вместо того чтобы ехать неизвестно куда, но у него всегда была мечта – посмотреть мир. Сейчас он имел в собственности уже две фермы и подумывал купить третью. Когда я постучалась к ним в дом, он как раз прикидывал свои возможности. С одной стороны, он не мог в данный момент позволить себе такое приобретение. Но с другой стороны, и отказаться тоже не мог.

За этим разговором мы прочесывали пшеничное поле в поисках камня. Посмотрели в одном углу, в другом, но безуспешно. Фермер сказал, что угол тогдашнего луга может и не совпадать с углом нынешнего поля. Но истина, скорее всего, заключалась в том, что валун мешал обрабатывать посевы, а потому его вывернули из земли и увезли. Молодой человек предложил осмотреть груду камней близ дороги – вдруг да повезет?

Я попросила его не беспокоиться – у меня не было никакой уверенности, что я опознаю этот валун в общей куче.

– У меня тоже, – выговорил он.

В его голосе сквозило разочарование. Я не знала, что он хочет увидеть или прочувствовать.

Да и на свой счет могла бы сказать то же самое.

Будь я помоложе, тут же сплела бы целую историю. Как мистер Блэк полюбил одну из моих тетушек, а тетушка – не обязательно та же самая – полюбила его. Как он доверил одной из них свою тайну: что занесло его в округ Гурон, за сотни миль от дома. По прошествии времени я бы передумала и сказала так: он действительно хотел открыться, а в конечном счете унес в могилу и свою тайну, и свою любовь. Жутким, но достоверным способом я бы связала это молчание с причиной его смерти. Но теперь я больше не считаю, что людские тайны можно четко обозначить и передать другим, что чужие чувства могут открыться тебе в полной мере и стать понятными. Больше я в это не верю. Теперь могу сказать лишь одно: сестры моего отца драили полы щелоком, вручную провеивали овес и доили коров. Наверное, они принесли в сарай лоскутное одеяло и подстелили его отшельнику, чтобы тот не лежал на голой земле; наверное, они капля за каплей цедили воду из жестяной кружки в его истерзанный рот. Такова была их жизнь. А жизнь маминых кузин была совсем иной: те любили наряжаться и фотографироваться, любили выходить в свет. Так или иначе, сейчас никого из них не осталось. Какая-то частица тех и других живет во мне. А валуна больше нет, гора Хеврон пошла на гравий, и нужно дважды подумать, прежде чем сокрушаться о захороненной здесь жизни.