Орсон Кард - Искупление Христофора Колумба
– Она видела меня, – сказала Тагири. – В минуту отчаяния она поверила, что я – божество. И, глядя на ее страдания, я жалею, что это не так. Чего бы я только не сделала, чтобы помочь этим людям. Хасан, раз она видела нас, значит мы посылаем что-то в прошлое. А если мы хоть что-то туда посылаем, то, возможно, смогли бы как-то помочь.
– Но как мы могли спасти ту деревню? – спросил Хасан. – Даже если бы путешествие назад во времени было возможно, что могли бы мы сделать? Возглавить армию мстителей, чтобы уничтожить испанцев, пришедших в эту деревню? Но что бы это дало? Спустя какое-то время из Европы пришли бы другие испанцы или англичане, или еще какие-нибудь завоеватели. А в результате наше собственное время было бы уничтожено, и уничтожено нашим собственным вмешательством. Нельзя изменить целые исторические эпохи, помешав свершиться какому-то небольшому событию. История все равно будет идти своим чередом.
– Дорогой Хасан, – сказала она, – сейчас ты доказываешь мне, что история настолько неумолимая сила, что мы не можем изменить ее поступательное движение. Но всего лишь минуту назад ты утверждал, что любая, даже самая незначительная перемена, настолько изменит историю, что уничтожит наше время и нас. Разве одно не противоречит другому?
– Конечно противоречит, но это не значит, что я не прав. История – это хаотическая система. Детали могут бесконечно меняться, но форма в целом остается постоянной. Стоит что-то слегка изменить в прошлом, как это вызывает столько изменений деталей в настоящем, что мы, например, уже не встретились бы точно в этом месте и времени, чтобы наблюдать именно эту сцену. Но при этом великие исторические события в основном остались бы прежними.
– Ни ты, ни я – не математики, – сказала Тагири. – Мы просто занимались логическими играми. Ты же не будешь отрицать, что Путукам видела нас. Значит, существует какой-то канал связи настоящего с прошлым. А это в корне меняет все, и я надеюсь, что скоро математики найдут более убедительные и верные объяснения принципа действия наших машин времени, и уж тогда мы увидим: что возможно, а что – нет. И если окажется, что мы можем попасть в прошлое намеренно и с определенной целью, тогда мы сделаем это – ты и я.
– Но почему?
– Потому что она видела именно нас. Потому что она… как бы вылепила нас… придала нам форму.
– Она молила нас наслать чуму, которая уничтожила бы всех индейцев еще до того, как там появились первые европейцы. Неужели ты принимаешь эту просьбу всерьез?
– Если мы собираемся стать богами, – сказала Тагири, – то я считаю, что мы должны найти более удачное решение, чем то, о котором молили нас эти люди.
– Но мы же не собираемся стать богами, – возразил Хасан.
– Похоже, ты слишком уверен в этом, – заметила она.
– Потому что я уверен в том, что нашим современникам отнюдь не понравится идея уничтожить нынешний мир ради того, чтобы облегчить страдания небольшой кучки людей, давным-давно умерших.
– Не уничтожить, – поправила Тагири. – Переделать.
– Ты такая же сумасшедшая, как христиане, если не хуже, – сказал Хасан. – Они верят, что страдания и смерть одного человека были оправданны, потому что это спасло все человечество. А вот ты… ты готова пожертвовать половиной всех людей, когда-либо живших на земле, ради спасения одной-единственной деревни.
Она обожгла его взглядом.
– Ты прав. Ради одной деревни этого не стоило бы делать.
И ушла.
Да, это было реальностью, она знала это. Трусайт II проникал в прошлое, но и оттуда люди каким-то образом могли видеть наблюдателей, если они очень в этом нуждались и умели смотреть. Так что же теперь делать? Она знала, найдутся такие, которые потребуют ликвидации Службы, чтобы устранить опасность того, что какие-то изменения прошлого могут вызвать непредсказуемые и даже губительные последствия в настоящем. Но будут и другие, охотно принимающие на веру все парадоксальное. Они сочтут, что люди прошлого могут увидеть сотрудников Службы только при таких обстоятельствах, когда это не может повлиять на будущее. Продиктованная страхом перестраховка, как и чрезмерное благодушие были одинаково неприемлемы. Они с Хасаном уже изменили кое-что в прошлом, и это кое-что действительно изменило настоящее. Возможно, их вмешательство никак не повлияло на жизнь всех последующих поколений, но оно, несомненно изменило Хасана и ее. Теперь, услышав молитву Путукам, они уже никогда не будут думать и поступать так, как если бы она не прозвучала в их ушах. Они изменили прошлое, а прошлое изменило настоящее. Итак, это реально. Парадоксы не помеха. Людям их золотого века дано больше, чем просто наблюдать, записывать и помнить.
Но если это так, то как быть с теми страданиями, которые прошли перед ее глазами за все эти годы? Возможно ли что-то поправить? А если прошлое можно изменить, то вправе ли она отказаться от этого? Они “вылепили”, создали ее, как говорила Путукам. Конечно, это ничего не значит, это просто суеверие, и все же в тот вечер она не смогла заставить себя ни есть, ни спать, вновь и вновь вспоминая ту странную молитву.
* * *Тагири поднялась с циновки и взглянула на часы. Уже перевалило за полночь, а она так и не заснула. Служба разрешала своим сотрудникам, где бы они ни жили, сохранять привычный образ жизни и быта, и в Джубе это соблюдалось особенно ревностно. Итак, она лежала на сплетенной из камыша циновке в хижине, где прохладу создавал только ветер, свободно проникавший сквозь стены. Сегодня как раз дул бриз, и в хижине было прохладно. Поэтому не жара была причиной ее бессонницы. Ей не давала заснуть молитва жителей Анкуаш.
Она натянула на себя платье и пошла в лабораторию, где кое-кто из сотрудников еще работал. У них не было фиксированного рабочего дня. Она велела своему Трусайту опять показать ей Анкуаш, но уже через несколько секунд не выдержала и переключилась на другое. Высадка Колумба на берег Эспаньолы. Крушение “Санта-Марии”, форт, построенный им для людей с погибшего корабля, которых он не мог взять с собой домой. Ей нелегко было увидеть все это еще раз – то, как матросы пытались превратить в рабов жителей близлежащих деревень, а те пытались спастись бегством; похищение девушек, групповые изнасилования, кончавшиеся смертельным исходом.
Затем индейцы нескольких племен начали оказывать сопротивление. Это не были обычные схватки с целью захвата пленников, которых потом приносили в жертву богам. Не походило это и на вооруженные набеги карибов. На сей раз это была война нового типа – война-отмщение. А может быть, не такая уж и новая, осознала Тагири. Эти, уже не раз наблюдавшиеся ею сцены, сопровождались полным переводом и, по-видимому, у туземцев уже было и название для этой войны на уничтожение. Они называли ее “война с деревней белых людей”. Как-то раз утром экипаж “Санта-Марии” проснулся и увидел куски тел своих часовых, разбросанные по всему форту, и пятьсот воинов-индейцев, в великолепных боевых нарядах, украшенных перьями, внутри ограды. Разумеется, испанцы тут же сдались.
В этом случае, однако, индейцы не соблюдали традиционный ритуал усыновления своих пленников перед жертвоприношением. Они вовсе не собирались превращать этих жалких насильников, воров и убийц в богов перед смертью. Прежде чем взять пленника под стражу, никто не произносил обычной формулы “Он мне как сын любимый”.
Жертвоприношения не будет, но это не означает, что не будет крови и мучений. Смерть, когда она, наконец, наступала, была желанным избавлением. Тагири знала, что некоторые из туземцев получали удовольствие, наблюдая за происходящим, ибо это была одна из немногих побед индейцев над испанцами, одна из первых побед темнокожих людей над самонадеянными белыми. Тагири была не в силах просмотреть все до конца: ей не доставляло никакой радости, когда у нее на глазах мучили и убивали людей, пусть даже они были чудовищными преступниками, мучившими и убивавшими других. Она слишком хорошо усвоила, что в глазах испанцев их жертвы не были людьми. Очевидно, это заложено в нашей природе, подумала она. Когда мы собираемся получить удовольствие от собственной жестокости, нам необходимо представить себе, что наша жертва – либо зверь, либо бог. Испанские моряки видели в индейцах животных; единственное, что доказали индейцы своей жестокой местью – это то, что и они поступают таким же образом.
К тому же, в этих сценах не было ничего из того, что ей нужно было увидеть. Она переключила Трусайт на изображение каюты Колумба на “Нинье” в тот момент, когда он писал письмо королю Арагонскому и королеве Кастильской. В нем он описывал несметные богатства в виде золота и пряностей, ценной древесины, экзотических животных и необъятных земель, население которых можно обратить в христианскую веру, а также заполучить несчетное количество рабов. Тагири уже видела эту сцену раньше, и лишь поражалась тому, что Колумб не усматривал никакого противоречия, обещая своим повелителям превратить в христиан и рабов один и тот же народ. Однако на этот раз Тагири отметила еще кое-что, поразившее ее. Она хорошо знала, что Колумб не нашел никаких золотых гор: у индейцев он мог увидеть не больше золота, чем у самого богатого крестьянина в любой испанской деревушке. То есть несколько золотых вещиц. Он не понял почти ничего из того, что ему говорили индейцы, хотя был убежден, что они рассказывали ему о золоте, которое можно найти в глубине страны. В глубине страны? Они указывали ему на запад, в страну Карибского моря, но Колумб не мог знать об этом. Он не видел даже отблеска тех несметных богатств, которыми владели инки и мексиканцы. Европейцы увидят их лишь спустя двадцать с лишним лет. И к тому времени, когда золото оттуда, наконец, потечет рекой в Испанию, Колумб будет мертв. И все же, просмотрев эту сцену подряд два раза, она подумала: он не лжет. Он знает, что золото там есть. Он совершенно уверен в этом, хотя никогда не видел его и никогда в жизни не увидит.
