Тимур Рымжанов - Змеиная гора
И драли на себе одежды, и рвали волосы, слепые, сопливые, обожженные, с раскрасневшимися рожами, ползали по грязи и лужам, вместе с местным дьячком-провокатором, вымаливая у меня прощения. Всего-то горчичный порошок, мелочь, крохотное зернышко, измолотое в пыль и прах, а такой эффект! Иногда не нужно убивать, не нужно колоть и жечь, достаточно лишь напугать, остановить в порыве гнева, и за это не стыдно. И даже рад, что не пустил в расход, что не разорвал на части ударом противопехотных, осколочных зарядов. А уж грех на душу взял или, напротив, благое, богоугодное дело свершил, так то не моя забота, и не мне судить и решать. Эй, вы, слышите? Таинственные и неведомые силы, что забросили меня сюда, – вам расхлебывать все то, что я здесь наворочу!
После того как я позволил себе рявкнуть на молодого князя Александра, тот присмирел, стал подбирать слова, подолгу обдумывал все мною сказанное. Князь или нет, а все равно мальчишка. Пусть и повидал, как сам говорит, больше прочих, и грамоте обучен, да и в боях, судя по всему, действительно участвовал, видно, что к вранью не приучен. Да только возраст у него такой трудный. Он сейчас видит мир только сквозь собственную лупу, сквозь угловатую призму юношеского максимализма. Это почти черно-белый мир, в котором добро отделено от зла четкой, контрастной границей, такой выразительной, что даже глазам больно. И никто ему сейчас не указ. Он король мира, он мудрей всех мудрецов. Но в то же время готов принять авторитет инакомыслящего, революционера – плывущего против течения. Для определения собственного уровня ему нужен наглядный пример. А значит, признает над собой авторитет. Кого-то, с кем может себя сравнить. Как порой равняется дворовая шпана на местного вожака, у которого за плечами три ходки в места не столь отдаленные, где быстро и жестко приучают «отвечать за базар». Или на отслужившего в армии воина, способного ребром ладони разбить стопку кирпичей, бравого и удалого, такого положительного и тоже знающего цену словам и приученного нести ответственность за сказанное. Князьями называются от рождения, но становятся ими не сразу. А вот каким станет молодой князь – зависит от того, на кого он станет равняться.
Самым надежным и порой самым гуманным и безотказным оружием в моем арсенале был мой авторитет. Вернее сказать, не авторитет, а дурная слава. Случалось мне не раз встречаться и с бравыми вояками, которые не признавали над собой ни бога, ни черта, и душегубов, и наемников, что не особо-то кичились ремеслом, но каждое движение, все их повадки выдавали профессионалов с потрохами. И было достаточно только представиться, назвать себя, как тут же прекращались всяческие препирания, ультиматумы, условия. Любой задира тут же сдавал позиции и шел на мировое соглашение, лишь бы не испытывать на собственной шкуре все те проклятия и страшное колдовство, которое приписывали мне сотни толков и сплетен. А все потому, что умные, опытные люди попадались. Может, в честном бою умелый наемник и смог бы меня подрезать или садануть, да вот только похваляться этим больше не придется, потому как никто ему все равно не поверит.
Так ли я коварен, как сказывают люди, жесток ли, проверять никто не решится и с удовольствием встанет в ряды тех многих, кто продолжает пересказывать залихватские байки, оправдывая свое чудесное выживание после встречи со мной не иначе как моей милостью и добрым расположением духа. Ну а уж, чтобы в грязь лицом не ударить, приписывали порой что-то от себя: то клыки окровавленные, что выпирают аж до подбородка, то рост в две сажени, то злых духов, что окрест меня вились да злобно завывали, как дворовые собаки. Такие порой небылицы плели, что в них я самого себя и не узнавал даже.
Те бедолаги, что осмелились взять себе три купеческих корабля с моим товаром, видать, слухам не верили или, того проще, вовсе не слышали про то, каков я есть. Встретившая нас у опушки леса разведка доложила, что налетчиков две сотни, все оборванцы, голь перекатная, калеченые да беглые, но руководят ими люди пришлые – кочевые. Шесть десятков конников, все при добром оружии, по виду вроде как казары, да только говор их разведчикам показался незнакомым. По смыслу догадались мои лазутчики, что и сами бандиты недовольны тем товаром, что прихватили вместе с кораблями, да и что теперь делать с такой добычей, не знают. Прочие у конников были вроде как в подчинении, да все спрашивали, какую долю им дадут. А давать, как выяснилось, и нечего. Еще доложили мне, что по всему видно: голодно пришлым людям на чужой земле.
– Очень уж неумелые охотники, – заметил один черемис из разведки. – Луки у всех на казарский манер костяные, тугие, а даже кабана, что в дубраве окопался, взять не смогли.
Олай-черемис был, наверное, самый опытный охотник из тех, кто мою разведку натаскивал, и сам же ее возглавлял. Слова этого человека я никогда не подвергал сомнениям. Все мальчишки, что были в его подразделении, опыта набирались стремительно, премудрость выучили, вот только таким чутьем, как у старого охотника, еще не обладали.
– Что повелишь, батюшка? Что делать станем?
– Две сотни да шесть десятков – это конечно многовато для нас, – заметил я, отдавая поводья одному из молодых разведчиков, укутанному в маскировочный плащ. – Князька я в стороне оставлю, как говорится, не княжеское это дело – саблю марать. А вот нам с вами, Олай да Наум, придется поработать. Помнишь, Олай, как на Чертовом луге монахов стращали?
– Одного скрасть языка или двух? – тут же спросил черемис, пригибаясь, как бы принимая боевую стойку лазутчика. Ох и азартный же мужик этот Олай!
– Одного хватит, да только того, что самый горластый да задиристый. Ты давай с ребятами добудь мне «паникера», а я пока с Наумом стрелков расставлю.
– И я с тобой пойду, батюшка, – вдруг услышал я голос молодого Александра у себя за спиной. – Не пристало мне – воину, в стороне сидеть да дожидаться…
– Бравый вояка, я смотрю, – ответил я, сдерживая смех, вызванный нелепой напыщенностью мальчишки и безудержным его рвением. – Ладно, быть по-твоему – нюхни моего пороху, будет потом чем ответить перед людьми.
Бесшумно, практически незаметно и быстро, разведчики во главе с Олаем двинулись через овраг брать языка. Разомлевшие на пригорке налетчики судачили о чем-то своем, почесывая бока, жгли костры, некоторые спали, ничего не опасаясь. Всадники на лошадях держались особняком у своих укрытий и добраться до них, выбравших открытое место на поляне у реки, было непросто. Случись драка – достать их маленький лагерь надо будет еще постараться.
– Плохо, что часть ватаги на кораблях. Все трясут товар, думают, небось, скрыли от них чего-то купцы, – заметил Наум, натирая меч и блестящие детали доспехов темно-зеленой пастой из деревянной коробочки. – Попрячутся, как заварушка начнется, но мы их все одно выследим, вот только побегать придется.
– Неужто ты думаешь, что стану я свои ноженьки мочить да по здешним болотам эту голытьбу выискивать? Вот дались они мне – как зайцу гвозди. Меня больше интересуют вон те всадники. Голытьба пусть восвояси бежит – кто куда, не интересны они мне, а кочевников надо посечь, нескольких изловить да поговорить с ними по душам.
– Ох, боюсь я, батюшка, когда ты вот так злорадно шипеть начинаешь, да все гнешься к земле, того и гляди, в волка невзначай обернешься.
– Дурья твоя башка, Наум! Сам пригнись! В нас с тобой росту под два метра, а мы тут торчим на ярком солнышке в начищенных доспехах, как истуканы, отсвечиваем. – Присев на корточки за высокий муравейник и ухватив за кожаные шнуры стягивающие зерцала Наума, я подтянул его еще ближе. – Вдоль по оврагу ставь стрелков, да так, чтоб друг друга видели. Первый залп – самый малый горчичный заряд над поляной, где голытьба кучкуется. Вторым пусть заряжают шумовые ракеты, да на случай ответной атаки пусть подготовятся. Черт их знает, иноземцев, куда рванут, контуженые, после второго залпа. Дай стрелкам задание: пусть, если нужно будет, бьют шумовыми да гонят к реке только конников, если кто исхитрится в седло сесть.
– А мне что делать? – спросил Александр, так же, как и мы с Наумом, притаившийся за кочкой.
– Тебя, молодой князь, я в бою чести не имел видеть, уж извини, потому желаю узнать, как готов ты к таким битвам. Станешь другом, коль прикроешь мне спину в бою. Тебе чем удобней, копьем или луком? Может, мечом?
– Я копьем привык, – согласился мальчишка, часто моргая.
– То, что привык, это плохо. Использовать в бою следует то, что нужно, а не то, к чему привык. Ну да ладно, копье так копье, смотри только в пылу меня не задень. Я хоть и Коварь, но резаным страсть как ходить не люблю, а ну как осерчаю…
– Я все понял, – кивнул Александр и деликатно изобразил веселую ухмылку, оценивая мое скупое чувство юмора.
– Да, и еще, княже, отправь восвояси своих медведей, боярина да слуг, грохочут кольчугами, что скоморохи бубенчиками. Пусть вон в лесочке дожидаются, лошадей стерегут. Мы как боем пойдем, вражьи лошади шустрее, чем от ядовитых змей, прочь рванут.
